– Полагаю, – ответил я, наконец, – не мое дело, кто этот пациент и где он живет. Но как вы собираетесь все организовать? Меня приведут в дом с завязанными глазами, как гостя в бандитское логово?
Мужчина слегка ухмыльнулся и явно почувствовал облегчение.
– Нет, сэр, – ответил он, – мы не собираемся завязывать глаза. У меня на улице экипаж. Вряд ли из него вы что-то увидите.
– Отлично, – сказал я, открывая дверь, чтобы выпустить посыльного, – я буду готов через минуту. Полагаю, вы не можете дать мне никаких объяснений о том, что случилось с пациентом?
– Нет, сэр, не могу, – ответил он и отправился к экипажу.
Я сунул в сумку лекарства для неотложной помощи, несколько инструментов, выключил свет и вышел наружу через приемную. Экипаж стоял у тротуара, возница был рядом, а мой аптекарский помощник с большим интересом наблюдал за событиями. Я тоже с любопытством и неудовольствием окинул взглядом эту картину. Экипаж представлял собой что-то вроде большого крытого фургона, который используют некоторые коммерсанты. Обычные стеклянные окна были заменены деревянными вставками, предназначенными для того, чтобы снаружи не было видно перевозимых внутри ящиков с образцами продукции, а двери запирались снаружи ключом. Когда я вышел из дома, возница отпер дверь и придержал ее, давая мне возможность пройти внутрь.
– Сколько времени займет путешествие? – поинтересовался я, шагнув на ступеньку.
Мужчина задумался на мгновение.
– Мне потребовалось около получаса, чтобы добраться сюда, – ответил он.
Это меня обрадовало. Полчаса в каждую сторону и полчаса на осмотр пациента. В таком случае, будет половина одиннадцатого, прежде чем вернусь домой, вполне вероятно, что я уже не обнаружу на пороге никаких поздних посетителей. Пробурчав проклятия в адрес неизвестного мистера Грейвса и посетовав на беспокойную жизнь заместителя доктора, я сел в непривлекательный экипаж. Возница тут же захлопнул дверь и повернул ключ в замке, оставив меня в кромешной темноте.
Мне оставалось одно утешение – моя трубка в кармане. Я принялся заправлять ее табаком в полном мраке. Зажег восковую спичку и решил воспользоваться возможностью осмотреть внутреннее убранство моей тюрьмы. Это было жалкое зрелище. Состояние изъеденных молью подушек из синей ткани свидетельствовало, что ими давно не пользовались, внутренние половики были протёрты до дыр, декоративная отделка отсутствовала. Все указывало на то, что странный экипаж был тщательно приспособлен для нынешнего использования. Внутренние ручки дверей были сняты, деревянные ставни прочно закреплены на своих местах. Места под окошками, где обычно помещаются имя владельца и адрес конюшни, были заклеены бумажками.
Эти наблюдения дали мне достаточно пищи для размышлений. Этот мистер Вайс, должно быть, был чрезмерно добросовестным человеком, если обещание, данное мистеру Грейвсу, заставило его принять такие чрезвычайные меры предосторожности. Очевидно, простого следования букве обещания было недостаточно, чтобы успокоить его совесть. Если только у него не было причин разделять чрезмерное стремление мистера Грейвса к сохранению инкогнито, так как трудно было предположить, что все эти меры скрытности были приняты самим пациентом.
Дальнейшие предположения, которые возникали в моих мыслях, были немного тревожными. Куда меня везли и с какой целью? Мысль о том, что я окажусь в каком-то воровском логове, где меня могут ограбить или убить, я отклонил с улыбкой. Воры не строят тщательно продуманных планов по ограблению таких бедолаг, как я. В этом отношении бедность имеет свои преимущества. Но, возможно, имелись другие причины. Богатая фантазия, подкрепленная житейским опытом, без труда могла вызвать в воображении ряд ситуаций, в которых медик, с угрозами или без, мог быть вызван для того, чтобы стать свидетелем или активным участником какого-либо преступления.
Размышления такого рода занимали меня на протяжении всего этого странного путешествия. Скуку рассеивали некоторые отвлекающие моменты. Мне, например, было очень интересно заметить, что когда одни органы чувств бездействуют, другие пробуждаются и компенсируют восприятие мира. Я сидел и курил трубку в темноте, которая была абсолютной, если не считать тусклого свечения тлеющего табака. Казалось, я был отрезан от окружающего мира. Но все же это не соответствовало действительности. Вибрации кареты с жесткими рессорами и железными ободами колес точно и ясно описывали характер проезжей части. Резкий стук от движения по гранитным камням, мягкая неровность щебня, гладкий грохот деревянной мостовой, тряска экипажа на поворотах и при пересечении трамвайных линий – все это было легко узнаваемо и давало мне представление о районе, через который я проезжал. Мой слух помогал дополнять всё это деталями. Свист буксира говорил о близости к реке. Внезапный и короткий глухой звук возвещал о проходе под железнодорожной аркой (что, кстати, произошло несколько раз за время пути). А когда я услышал знакомый свисток железнодорожника, за которым последовало быстрое фырканье пробуксовавшего локомотива, у меня сложилась четкая картина, как тяжелый пассажирский поезд выезжает со станции, словно если бы я видел его средь бела дня.
Только я выкурил трубку и выбил пепел о каблук своего ботинка, как карета замедлила ход и въехала в крытый проезд, о чем свидетельствовало глухое эхо. Затем я различил лязг тяжелых деревянных ворот, закрывающихся за мной, и через мгновение дверь кареты распахнулась. Я вышел в крытый коридор, вымощенный булыжником и, очевидно, ведущий к конюшне. Было темно, и у меня не было времени для подробных наблюдений, пока наш экипаж подъезжал к открытой боковой двери, в ней стояла женщина с зажженной свечой.
– Это доктор? – спросила она с сильным немецким акцентом, прикрывая свечу рукой и глядя на меня.
Я ответил утвердительно.
– Какое счастье, что вы пришли, – воскликнула она, – мистер Вайс наконец-то вздохнет спокойно. Заходите, пожалуйста.
Я последовал за ней через темный коридор в неосвещенную комнату, где она поставила свечу на комод и повернулась, чтобы уйти. Однако у двери женщина остановилась и оглянулась.
– Это не очень уютная комната, чтобы просить вас подождать в ней, – сказала она, – но у нас сейчас не прибрано, вы должны извинить нас. Мы так беспокоились о бедном мистере Грейвсе.
– Значит, он уже какое-то время болеет, не так ли?
– Да. Это началось совсем недавно. Периодически ему бывает то лучше, то опять хуже.
Говоря это, она постепенно отступала в коридор, но не ушла сразу. Соответственно, я продолжал расспрашивать ее.
– Его не осматривал ни один врач, не так ли?
– Нет, – ответила женщина, – мистер Грейвс всегда отказывался показываться доктору. Это было для нас большой проблемой. Мистер Вайс очень беспокоится за него. Он будет так рад услышать, что вы прибыли. Полагаю, мне лучше направиться к нему и сообщить о вашем приезде. Прошу вас, будьте так любезны присесть, пока он не выйдет к вам, – с этими словами она удалилась.
Мне показалось немного странным, что учитывая беспокойство и очевидную срочность дела, мистер Вайс не ожидал моего приезда. Когда прошло несколько минут, а человек, срочно желавший меня увидеть, так и не появился, странность обстоятельств поразила меня еще больше. Насидевшись до этого в экипаже, я коротал время осматривая комнату. Помещение было грязным, запущенным и, по всей видимости, давно никем не использовалось. Выцветший ковер был неровно брошен на пол. Посреди комнаты стоял небольшой столик, явно много повидавший на своем веку. Из остальной мебели было только три стула, обитые тканью с конским волосом и комод. Пустые, покрытые плесенью стены без картин, окна со ставнями, без штор, и темная драпировка паутины, свисавшая с потолка в память о долгой и прославленной династии пауков, говорили о заброшенности и ненужности этой комнаты.
Комод, как ближайший и наиболее освещенный объект, привлек меня больше всего. Он не подходил этой комнате, которая была похожа на столовую. Это был прекрасный образец мебели из потемневшего красного дерева, сильно потрепанный и находящийся в последней стадии разрушения, но в своё время бывший довольно модным. Сожалея о его плачевном состоянии, я с некоторым интересом осмотрел комод и только обнаружил в нижнем углу маленькую этикетку с напечатанной надписью «Лот 201», как услышал шаги – кто-то спускался по лестнице.
Мгновение спустя дверь открылась и у порога появилась темная фигура.
– Добрый вечер, доктор, – сказал незнакомец низким тихим голосом с отчетливым, хотя и не чрезмерным немецким акцентом. – Прошу простить меня за то, что вам пришлось подождать.
Я сдержанно принял его извинения и спросил:
– Полагаю, вы мистер Вайс?
– Да, я мистер Вайс. Было очень благородно с вашей стороны, найти время навестить нас так поздно вечером, потратив столько времени на дорогу, и не возражая против абсурдных условий, которые поставил мой бедный друг.
– Ничего, это мой долг – идти туда, где я нужен, и меня не интересуют личные дела моих пациентов.
– Вы правы, сэр, – сердечно согласился мистер Вайс, – я очень признателен вам за то, что вы так смотрите на это. Мой друг не очень разумный человек. Он по натуре очень скрытный и недоверчивый.
– Так я и предпологал. А что касается его состояния, он серьезно болен?
– Ну… – сказал мистер Вайс, – это как раз то, что я хотел бы узнать от вас. Его состояние для меня загадка.
– Какова природа его болезни? На что он жалуется?
– Он почти не жалуется, хотя выглядит явно больным. Он находится в каком-то полусне, почти не просыпаясь, с утра до ночи.
Это показалось мне странным и никоим образом не согласовалось с энергичным отказом пациента от визита к врачу.
– Но, – спросил я, – он когда-нибудь полностью просыпается?
– О да, – быстро ответил мистер Вайс, – он время от времени просыпается и даже становится вполне рассудительным, но, как вы понимаете, довольно упрямым. В этом и кроется особенность и загадочность болезни: чередование ступора и почти нормального состояния. Но, возможно, вам лучше увидеть его и составить свое мнение. У моего друга только что был довольно сильный приступ. Следуйте за мной, пожалуйста. Тут довольно темно.