[40]. Закончив с обедом, я пошел по Бромптон-Роуд, сел в омнибус и вскоре оказался у дверей театра. Через несколько минут я обнаружил, что занимаю отличное место во втором ряду партера, забыв как о своем недавнем разочаровании, так и о предостережениях Торндайка.
Я не восторженный зритель. Я ничего не требую от театра, кроме скромной функции развлечения. Я хожу в театр не для того, чтобы меня чему-то научили или дали урок морали. Меня легко удовлетворить. Простая пьеса, отвечающая моему примитивному вкусу, приносит мне массу удовольствия. Поэтому, когда опустился занавес, и зрители стали покидать зал, я подхватил свою шляпу и присоединился к ним с чувством, что провел очень приятный день.
Выйдя из театра, уносимый уходящим людским потоком, я вскоре оказался напротив чайной. Инстинкт, на этот раз пятичасовой инстинкт, направил меня внутрь. Мы – рабы своих привычек, особенно привычки к пятичасовому чаю. Незанятый столик, к которому я подошел, находился в тёмном уголке недалеко от кассы. Я просидел не больше минуты, как мимо меня прошла дама, направляющаяся к дальнему столику. Мельком взглянув на нее – она проходила за моей спиной – я заметил, что она одета в черное, на ней была вуаль и шляпка, расшитые бисером. В дополнение к стакану молока и булочке в ее руках, она еще несла зонтик и маленькую корзинку, очевидно, с рукоделием. Должен признаться, что в тот момент я уделил ей очень мало внимания, будучи занят тревожными размышлениями о том, сколько времени пройдет, прежде чем официантка обратит на меня внимание.
Через три минуты с четвертью – я засёк время – анемичная молодая женщина подошла к столику и окинула меня угрюмым вопросительным взглядом, как бы безмолвно спрашивая, какого дьявола я хочу. Я смиренно попросил, чтобы мне принесли чайник с чаем, после чего она повернулась на каблуке, который был изрядно изношен с изнаночной стороны, и доложила о моём поведении женщине за мраморным прилавком.
Похоже, что дама за стойкой отнеслась к моему желанию снисходительно, потому что менее чем через четыре минуты официантка вернулась и мрачно поставила на стол передо мной заварочный чайник, кувшин молока, чашку с блюдцем и кувшин с горячей водой. Затем она снова удалилась с обиженным выражением на лице.
Я только перемешал чай в чайнике и уже собирался налить первую чашку, как почувствовал, что что-то слегка ударилось о мой стул и упало. Быстро повернувшись, я увидел, что дама, которую видел несколько минут назад входящей, стояла прямо за моим стулом. Закончив свою скромную трапезу, она уже собиралась уходить, как уронила маленькую корзинку, содержимое которой высыпалось на пол.
Каждый, наверное, замечал, с какой дьявольской ловкостью движется предмет, когда его роняют, и с каким коварством он закатывается в самые труднодоступные места. Это был один из таких случаев. В корзинке были материалы для восточной вышивки бисером, каждая бусинка из которых молниеносно, словно одержимая дьяволом, оказавшись на полу, помчалась подальше от своих собратьев, улетая в самый отдаленный и неприступный угол.
Поскольку я был единственным мужчиной поблизости, обязанность спасателя легла на меня. Я встал на колени, забыв про почти новые брюки, стал рыться под столами, стульями и креслами в поисках разбросанных сокровищ. Клубок толстых ниток, скорее похожих на бечёвку, я извлек из-под темной и грязной подставки, после короткого общения с ее острым углом, а множество бусин мне пришлось выискивать по всему залу. В конце концов, я выполз на четвереньках с двумя горстями сокровищ в руках и очень ярким впечатлением от твёрдости чугунной ножки стола по сравнению с человеческим черепом.
Владелица найденного имущества была очень огорчена и взволнована происшествием и неприятностями, которые она мне доставила. Рука, державшая корзинку, в которую я высыпал собранное драгоценное барахло, заметно дрожала, а когда она пробормотала слова благодарности и извинения с очень легким иностранным акцентом, я заметил, что она очень бледна. Это было хорошо видно, несмотря на довольно тусклый свет в этой части магазина и бисерную вуаль, закрывавшую ее лицо. Кроме того, я увидел, что она была довольно запоминающейся женщиной с огромной копной жестких черных волос и очень широкими черными бровями, которые почти сходились над ее носом и поразительно контрастировали с мертвенной белизной кожи. Но, конечно, я не стал пристально разглядывать ее. Вернув ей ее собственность и получив слова признательности, я вернулся на свое место и предоставил женщине возможность идти своей дорогой.
Только я опять взялся за чайник, чтобы налить себе чая, как сделал довольно любопытное открытие. На дне чайной чашки лежал кусочек сахара. Для большинства людей это ничего бы не значило. Они решили бы, что положили его и забыли, и продолжили бы наливать чай. Но в то время я пил чай без сахара, следовательно, кусок был положен не мной. Предположив, что его небрежно бросила официантка, я вынул его и положил на стол, наполнил чашку, добавил молока и сделал пробный глоток, чтобы проверить температуру.
Чашка была еще у моих губ в тот момент, как я случайно взглянул в зеркало, стоявшее напротив моего столика. В нем отражалась та часть магазина, которая находилась позади меня, включая кассу, за которой сейчас стояла хозяйка корзины и расплачивалась. Между ней и мной была газовая люстра, которая бросала свет на мою спину, и хорошо освещала лицо дамы. Несмотря на ее вуаль, в отражении я мог видеть, что она пристально смотрит на меня, точнее, наблюдает за мной с очень странным выражением лица – ожидания, смешанного с тревогой. Но это было еще не все. Она смотрела на меня только правым глазом, левый смотрел в сторону ее плеча. Одним словом, у нее было расходящееся косоглазие.
Я опустил чашку с удивлением и внезапно вспыхнувшими подозрениями и тревогой. В моей голове молниеносно пронеслось воспоминание, что когда женщина разговаривала со мной несколько минут назад, оба ее глаза смотрели в мои без малейшего признака косоглазия. Мои мысли вернулись к куску сахара, к кувшину с молоком, и к порции уже выпитого чая. Едва понимая, что я задумал, я поднялся на ноги и обернулся к ней. Но, когда я встал, она схватила свою сдачу и выбежала из магазина. Через стеклянную дверь я увидел, как она вскочила на подножку проезжавшего мимо кэба и дала водителю какое-то указание. Мужчина пришпорил лошадь, и, когда я подошел к двери, кэб уже быстро удалялся в направлении Слоун-стрит.
Я заколебался. Я не оплатил свой счет и не мог выбежать из магазина без лишнего шума, а моя шляпа и трость все еще лежали на поручне возле стола. За женщиной следовало бы проследить, но у меня не было ни малейшего желания это делать. Если чай, который я выпил, был безобидным, то никакого вреда не будет и, в итоге, я избавился от преследователя. С моей точки зрения, инцидент был исчерпан. Я вернулся на свое место, взял кусок сахара и аккуратно положил его в карман. Моё желание выпить чаю было удовлетворено. Кроме того, вряд ли было разумно оставаться в чайной, пока какой-нибудь новый шпион не пришел присмотреть за мной. Поэтому я попросил свой счёт, оплатил его в кассе и удалился.
Сейчас у меня не оставалось сомнений – эта дама в черном следовала за мной из Кенсингтона и это была не кто иная, как миссис Шаллибаум. Действительно, обстоятельства сделали этот вывод неизбежным. Как только я заметил, что ее левый глаз смотрит в другую сторону, я сразу её узнал. Отдавая ей рассыпанное рукоделие, я лишь бегло взглянул на нее, и почувствовал нечто смутно знакомое, но тут же об этом забыл. А заметив характерное косоглазие, моя память сразу же ожила и все поставило на место. В том, что эта женщина была миссис Шаллибаум, я теперь не сомневался.
Тем не менее, вся эта история была очень загадочной. Что касается изменений во внешности женщины, то в этом не было ничего особенного. Черные волосы могли быть ее собственными или это мог быть парик. Брови можно накрасить, это достаточно простая процедура, которую еще больше упрощала расшитая бисером вуаль. Но как она вообще здесь оказалась? Как случилось, что она накрасилась именно так и именно в это время? И, самое главное, как у нее оказался кусок отравленного сахара? В том, что он отравлен, я почти не сомневался.
Я перебрал в памяти события этого дня, и чем больше я их обдумывал, тем менее понятными они казались. Насколько я мог судить, никто не следовал за омнибусом ни пешком, ни в экипаже. И я был очень внимателен не только в начале пути, но и довольно долго после этого. Тем не менее, все это время миссис Шаллибаум должна была следовать за мной. Но как? Если бы она знала, что я собираюсь ехать на омнибусе, она могла бы меня обогнать и войти в него раньше меня. Но она не могла этого знать, более того, пока омнибус приближался, на дороге никого не было. Я подумал, не могла ли она скрываться в доме и слышать, как я говорил Торндайку о своих планах? Но это не объясняло загадку, поскольку я не произнес никакого адреса, кроме слова «Кенсингтон». Правда, я упомянул имя миссис Хорнби, но предположение, что имя моих друзья могло быть известно миссис Шаллибаум или что она могла найти его в справочнике, было слишком маловероятным, чтобы его стоило обсуждать.
Если я и не пришел к удовлетворительному выводу, мои размышления имели один полезный эффект: они занимали все мои мысли, совершенно вытеснив собой воспоминания о злополучном глотке чая. Не то чтобы я испытывал серьезное беспокойство – количество, которое я выпил, было невелико. Чай оказался горячее, чем я ожидал. Тут я вспомнил, что вынув злополучный кусок сахара, я вытряхнул чашку, перевернув ее вверх дном, так что в ней не могло остаться никаких крошек. Кусок сахара теперь лежал у меня в кармане – для тщательного изучения на досуге. Я с легкой усмешкой подумал, что будет немного обидно, если окажется, что в нем нет ничего, кроме самого сахара.
Выйдя из чайной, я пошел по Слоун-стрит с намерением сделать то, что должен был бы сделать раньше. Я собирался убедиться, что ни один шпион не идет по моим следам. Если бы не моя нелепая самоуверенность, я мог бы легко сделать это прежде. Теперь же, наученный горьким опытом, я действовал с особой осторожностью. Было еще светло. Лампы в чайной были необходимы только из-за неудачной конструкции помещения и пасмурной погоды. На открытом пространстве я чувствовал себя увереннее, потому что мог видеть достаточно далеко. Дойдя до верхней части Слоун-стрит, я пересек Найтсбридж и, войдя в Гайд-Парк, направился к Серпантайну