Я, однако, ни на минуту не думал, что это истинное объяснение, но решил иметь его в виду и проверить при первой же возможности, рассмотрев его в свете любых новых фактов, которые я мог бы получить.
И новые факты появились раньше, чем я ожидал. В тот же вечер я отправился с доктором Джервисом в «Нью-Инн» и застал мистера Стивена в квартире. От него я узнал, что Джеффри – ученый-востоковед, знаток клинописи. Именно в этот момент я увидел клинописную надпись, висевшую на стене вверх ногами.
Этому может быть только одно разумное объяснение. Джеффри не мог не заметить, что древнеперсидская надпись перевернута. Он не был слепым, хотя его зрение и было неполноценным. Рамка была тридцать дюймов в длину, а отдельные символы почти дюйм в длину, примерно такого же размера, как буква «D» в таблице Снеллена – человек с обычным зрением может прочитать ее с расстояния в пятьдесят пять футов. Я повторяю: существует только одно разумное объяснение, и оно заключается в том, что человек, обитавший в этих комнатах, не был Джеффри Блэкмором.
Это заключение вскоре подтвердилось. Как я уже упоминал, при осмотре подошв обуви, снятой с ног покойного, я обнаружил только обычную уличную грязь. Не было и следа той особой гравийной грязи, которая прилипла к нашим ботинкам и которая была во дворе гостиницы. Однако привратник однозначно заявил, что покойный, расплатившись, пошел обратно к своей квартире через двор, поэтому на его обуви должна была остаться эта приметная грязь.
Таким образом, в одно мгновение чисто умозрительная гипотеза стала весьма вероятной.
Когда мистер Стивен ушел, мы с Джервисом тщательно осмотрели комнаты, и тут выяснился еще один любопытный нюанс. На стене висело несколько прекрасных японских гравюр, на каждой из них были видны свежие пятна от сырости. Даже несмотря на то, что Джеффри, потратив много усилий и средств на собирание этих ценных вещей, и вряд ли позволил бы им гнить на стенах, возникал вопрос – почему же они отсырели? В комнате стояла газовая плита, а газовая плита сушит воздух. Была зимняя погода, когда плита, естественно, постоянно горела. Откуда же взялась сырость на стенах? Ответ, по-видимому, заключался в том, что печь не горела постоянно, а зажигалась лишь время от времени. Это предположение подтвердилось при дальнейшем осмотре комнат.
На кухне не было практически никаких запасов и почти никаких приспособлений даже для простой холостяцкой кухни, спальня наводила на ту же мысль. Мыло в рукомойнике было сморщенным и потрескавшимся, не было грязного белья, а рубашки в шкафу, хотя и чистые, имели тот особенный желтоватый, выцветший вид, который приобретает белье, долго не бывшее в употреблении. В общем, создавалось впечатление, что в комнатах вообще не жили, а только навещали их время от времени.
Однако против этого мнения говорит заявление ночного портье – он часто видел свет в гостиной Джеффри в час ночи, но после угасал. Свет можно оставить в пустой комнате, но чтобы его потушить, необходимо присутствие человека. Если только не применять какое-либо автоматическое устройство для его тушения в определенное время. Такое устройство, например, часовой механизм, изготовить достаточно просто, но мой обыск комнат не выявил ничего подобного. Однако, перебирая ящики в спальне, я наткнулся на большую коробку со стеариновыми свечами. Их там оставалось совсем немного, использованные же были найдены мной в плоском подсвечнике с множеством обгоревших фитилей.
Эти свечи не для освещения, так как во всех трех комнатах уже было газовое освещение. Для чего же тогда они использовались, да еще в таком большом количестве? Я приобрел несколько свечей той же марки – стеариновые свечи Прайса, по шесть штук за фунт, чтобы поэкспериментировать с ними. Длина свечи – семь с четвертью дюймов, не считая конуса на вершине, и я обнаружил, что они сгорали со скоростью чуть больше одного дюйма в час. Можно сказать, что каждая из этих свечей горит чуть более шести часов. Таким образом, человек, живший в этих комнатах, мог уйти в семь часов вечера и оставить свет, который горел бы до часу ночи, а затем гас. Это, конечно, было лишь предположение, но оно оспаривает заявление ночного портье, будто мистер Джеффри был в этот момент дома.
Но если человек, обитавший в этих покоях, не Джеффри, то кто же он?
Ответ на этот вопрос казался достаточно простым. Существовал только один человек, у которого был сильный мотив для совершения такого мошенничества, и был только один человек, у которого была возможность. Если этот человек не был Джеффри, то он должен был быть очень похож на Джеффри – достаточно похож, чтобы внешность одного можно было принять за внешность другого. Ведь создание образа Джеффри было неотъемлемой частью плана и оно должно было быть предусмотрено с самого начала. Единственным человеком, который соответствует этим условиям, является Джон Блэкмор.
От мистера Стивена мы узнали, что Джон и Джеффри, хоть и сильно отличались внешне, но в молодости были очень похожи. А когда два брата, очень похожие в молодости, становятся непохожими в последующей жизни, мы обнаруживаем, что разница обуславливается внешними причинами, а основное сходство сохраняется. Джеффри был чисто выбрит, имел плохое зрение, носил очки и сутулился при ходьбе. Джон носил бороду и усы, имел хорошее зрение, не носил очков, имел бодрую походку и прямую осанку. Но если бы Джон сбрил бороду и усы, надел очки и ссутулился при ходьбе, эти заметные, но поверхностные различия исчезли бы, а первоначальное сходство появилось бы вновь.
Есть и другое объяснение. Джон был актёром, и актёром опытным. Любой человек может загримироваться, имея опыт и проявляя аккуратность. Сложность состоит в том, чтобы поддержать эту маскировку подходящей манерой поведения и голосом, но для опытного актера этой трудности не существует. Для него перевоплощение не составляет особого труда, более того, такая идея с маскировкой скорей придёт в голову, именно человеку, связанному со сценой.
Тут есть еще один нюанс, я не стал бы называть его уликой, но все же он заслуживает внимания. В кармане жилета, снятого с тела Джеффри, я нашел огрызок карандаша «Контанго». Этот карандаш чаще всего используется биржевыми дилерами и брокерами. Джон был связан с этой сферой деятельности и, вполне вероятно, мог пользоваться таким карандашом, тогда как Джеффри не имел никакого отношения к фондовым рынкам. Но это просто наводит на размышления, не имея доказательной силы.
Из собранных мною подписей на чеках можно сделать более важный вывод. Я уже отмечал, что изменения в подписи появились в сентябре прошлого года, и что существуют ее две различные формы без промежуточных звеньев. Это само по себе примечательно и подозрительно. Но экспертное замечание мистера Бриттона, представляет собой действительно ценное доказательство. Он признал, что характер подписи претерпел изменения, но заметил, что эти изменения остаются в рамках почерка Джеффри. Это очень важно, поскольку почерк является как бы продолжением личности пишущего. И так же, как семейное сходство указывает на общность с близкими кровными родственниками, так и почерк часто демонстрирует едва уловимое сходство с почерком близких родственников. Итак, из заявления мистера Бриттона следует вывод – если подпись под завещанием была подделана, то, скорее всего, ее подделал родственник покойного. Но единственным родственником, о котором идет речь, является его брат Джон.
Таким образом, все указывало на то, что Джон Блэкмор занимал комнаты под видом брата, и я, соответственно, принял эту точку зрения в качестве рабочей гипотезы.
– Но это все какие-то домыслы, – возразил мистер Уинвуд.
– Не домыслы, – сказал Торндайк, – а гипотеза. Это было обычное индуктивное рассуждение, такое, какое мы используем в научных исследованиях. Я начал с предварительной гипотезы: человек, подписавший завещание, не был Джеффри Блэкмором. Я предположил это и могу сказать, что тогда я не верил в эту идею, а просто принял ее как предположение, которое стоит проверить. Соответственно, я проверял его. Соотносится ли оно с каждым новым фактом? И поскольку каждый новый факт говорил «Да», и ни один факт не говорил явного «Нет», вероятность моей гипотезы возрастала в геометрической прогрессии. Вероятности умножались друг на друга. Это абсолютно разумный метод, поскольку человек знает, что если гипотеза верна, то рано или поздно найдется ее доказательство.
Продолжим наши размышления. Теперь мы выдвинули гипотезу, что Джон Блэкмор был жильцом «Нью-Инн», притворившись братом Джеффри. Давайте рассуждать исходя из этого, и посмотрим, к чему это приведет.
Если комнаты занимал Джон, то Джеффри должен быть где-то в другом месте, поскольку спрятать его в гостинице явно невозможно. Но он не мог быть на свободе, так как должен был быть доступен в тот момент, когда наступит смерть миссис Уилсон, за которой вскорости последует и его «самоубийство». Но если это было легко подготовить, значит, сам Джеффри находился во власти Джона. Он не мог быть на свободе, так как это было бы связано с опасностью, что его увидят и узнают. Он не находился в каком-либо учреждении или месте, где мог бы контактировать с незнакомыми людьми. Значит, он должен был быть в каком-то заключении. Но трудно запереть взрослого человека в обычном доме. Такая процедура связана с большим риском разоблачения, а также с применением насилия, которое оставит следы на теле, что будет отмечено и прокомментировано на дознании. Какой альтернативный метод можно предложить?
Наиболее очевидным методом является содержание заключенного в до того ослабленном состоянии, что он окажется прикован к постели. А такая слабость может быть вызвана только голоданием или хроническим отравлением. Из этих альтернатив отравление подходит лучше всего.
Дойдя до этого вывода в своих рассуждениях, я вспомнил об одном необычном случае, о котором упоминал Джервис. Когда мы возвращались домой, я попросил его подробно рассказать, как выглядел его пациент, и какие обстоятельства сопутствовали тому происшествию. Итог был поразительным. Я рассматривал то дело лишь как иллюстрацию и хотел изучить его ради возможных гипотез. Но когда я услышал его рассказ, то начал подозревать, что здесь есть нечто большее, чем просто совпадения. Мне стало казаться, что его пациент, мистер Грейвс, на самом деле может быть Джеффри Блэкмором.