э., из последних сил своих содеял подобное быстроногий грек, вбежав на главную площадь Афин с вестью о победе греков над персами: «Ликуйте! Мы победили…»
Века, увы, не те. Ликовать хотелось, умирать — нет. Случилась сутолока в небоевых порядках посланцев доброй вести. Но до расталкивания локтями дело не дошло: смекнули и расступились, уступая дорогу и право «первой ночи» барину — генералу Иванову, привычно пав ниц перед Комитетом госбезопасности. Но Магометов отыгрался. Иванов доложил на Лубянку дежурному полковнику, а Салтан Кеккезович — напрямую маршалу Огаркову. И еще через минут двадцать — маршалу Устинову. Министру, члену Политбюро.
Генералы понимающе улыбались и вскоре дружненько ускользнули в свой кабинет. Полковники намекнули дежурному, что надо бы, Володенька, «это дело как следует обмыть». Ответственный, полковник Владимир Северин, не возражал и сам был не прочь принять участие во всеобщем ликовании. Распорядился насчет «консерву взломать и ломоть сала, впрок припасенного из дому, доставить». Посуда под рукой, давай, разливай… Но тут не к месту вновь зашипело, затрещало хромое радио Кабула, и хлыщ этот, Бабрак, совсем некстати повторно начал свой молебен: «Сегодня сломана машина пыток Амина и его приспешников — диких палачей, узурпаторов и убийц десятков тысяч наших соотечественников, отцов, матерей, братьев, сыновей и дочерей, детей и стариков…»
В это самое время два замполита, Абдуллаев и Сатаров, переквалифицировавшись в погребальную команду, завершали ритуал захоронения одного из «диких палачей, узурпаторов и убийц», уложив неподалеку от него в землицу и двух его сыновей, которые в списки Бабрака, надо понимать, не попали, и их не касалось заклинание Кармаля: «…убийц десятков тысяч наших соотечественников, отцов, матерей, братьев, сыновей и дочерей, детей и стариков». И вот же ирония — только захоронил Сатаров, считай, собственными руками одного лидера и не успел как следует отмыть «погребальную» глину с ладоней со свеженаработанными мозолями, как тут новый негласный наказ поспел — привечать другого лидера. Король умер — да здравствует король! По причине легкого ранения замполит Сатаров не смог в дальнейшем активно посодействовать народному восторгу и ликованию толпы. А на пункт управления, откуда генералы делали вид, что руководят операцией, а теперь реально справляли победу, его не пригласили. Да и ладно: Анвар — мусульманин, ему сало свиное ну никак — поперек горла оно ему.
Первая рюмка пошла не колом. Наверное, потому что смехом подавились полковники, заслышав из приемника эпохальное откровение Бабрака: «Мы обратились к СССР с настоятельной просьбой об оказании срочной политической, моральной, экономической помощи, включая военную». Войска уже пришли и уже «оказали помощь во дворце и по всему городу», а он спохватился. Советские офицеры и солдаты даже с трофеями. И, как полководцы на щите, вернулись в свои палатки, увенчанные если не лаврами победителей, то награбленным барахлом. Отсыпаются и зализывают первые раны афганской войны, а правительство ДРА только-только просит прийти подсобить!..
Десантники старшего лейтенанта Александра Попова осуществляли контроль этих занимательных передач и охрану зданий. Заняты были и бухгалтерией войны и подсчитали: в плен взято 106 человек, убито афганцев — 7, ранено — 29. В роте десантников был ранен в ноги один солдат. Чекисты данных давать не хотели, но в их рядах потерь не случилось, и это действительно так — без присущей им утайки, скрытности и обмана.
29 декабря разведывательная рота Попова убыла в Баграм. За проявленное мужество и героизм тринадцать подчиненных Александра были награждены, Попов и его заместитель Локтев — орденами Красной Звезды. Такие же ордена посыпятся и на офицеров «Зенита».
Глава 10ХОЛОДНЫЙ УЖИН ПРИ СВЕЧАХ
Центральным телеграфом овладевали: взвод десантников из той же разведроты Попова — 17 человек, девять офицеров «Зенита» — командир Александр Пунтус, и двое «громовцев» — Александр Мирошниченко и Владимир Тарасенко.
1
На двух «ГАЗ-66» штурмовая группа подъехала к зданию телеграфа около 19.15, но вход в него был закрыт. Бойцы были настороже и взвинчены — с первой минуты складывалось все не по уму. По дороге, как только отъехали, машины обстреляли со стороны американского посольства. Видимо, у охраны не выдержали нервы, или что-то еще они там подумали — в городе уже постреливали, а кое-где недобро гремело. Выстрелы, посольский привет, — как тявканье шавки: выскочила из подворотни, облаяла неожиданно и уселась смиренно в сторонке, будучи уверена в своей безнаказаности. Но не куснула, просто жалко пискнула и сразу умолкла. «Зенитовец» Володя Федоренко, сидевший с краю борта, моментально отреагировал, но не ответным огнем, как учили в школе, а крепким словом в адрес американского президента. Повторять не стану, но скажу: имя, благородное по иерархии и занимаемому положению, в брань обратил, со смыслом значимым — мало лба, много подбородка.
Капитан Пунтус вместе с переводчиком вышел из машины и стал объяснять афганскому офицеру, подошедшему к ним, что группа прибыла для усиления охраны телеграфа, и попросил пропустить на объект. Однако офицер ответил, что у него есть приказ — никого на объект не допускать. По его словам, примерно часом раньше возле телеграфа произошел сильный взрыв, в результате которого образовалась большая воронка, зданию нанесен серьезный ущерб. Никакие другие доводы на афганского офицера не действовали, поэтому мирного проникновения не получилось. Посовещались накоротке, пришли к согласию и для начала бронетранспортером сшибли ворота, вкатив без приглашения во двор. Лихо, нагло, полив все вокруг ливнем свинца под грохот убойной силы. Больше производили шума, нагоняя страха, чем вели прицельный огонь на поражение. Действовали разумно — нейтрализовали располагавшуюся возле здания и в караульном помещении охрану, никого не убив. Затем десантники и «зенитовцы» ворвались в здание телеграфа и быстро овладели его тремя этажами.
Вся операция заняла 20 минут и была проведена успешно. А почему бы и нет — тридцать два афганских вояки, вельми благоразумных, завидя бойцов и быстро сбразив, что их предумышленно не желают лишить жизни, решили в ответ не проявлять стойкости и спокойненько сдали оружие, отправившись отсыпаться в караульное помещение. Чуть позже, правда, зароптали, сетуя на несправедливость: персоналу предлагают поужинать, а их, при погонах, но без оружия, встретивших неприятеля почитай что по окопно-братски, оставляют голодными. Просили вернуть свечи — неприятно им, понимаешь, отсиживаться в полной темноте.
Была проявлена сердечность — десантники, утратившие всякую грозность после несерьезного штурма, радовались, что все так сложилось и, не нагуляв пока аппетита, щедро одарили афганскую армию сухим пайком. За откупоривание жестянок не испачканными в крови штык-ножами деловито принялись ефрейтор Иван Михнев и рядовой Петр Васильев. Последнего нарочно определили в миротворцы, учитывая, что он больше других своих товарищей израсходовал боеприпасов при штурме, пугая небо и женщин. Воины ислама выразили восторг и благодарность, но на всякий случай робко поинтересовались: не свинина ли захоронена в жестянках. Переводчик помучился с толкованием происхождения мяса. Вероятного противника надо изучать не только по тактике действий и вооружению, но желательно еще знать кулинарные вкусы и изыски личного состава. Тем более, когда полонишь дружественную армию.
Внутри телеграфа находился обслуживающий персонал — 20 мужчин и 12 женщин. Их поместили в комнатах на третьем этаже здания. Сопротивления они не оказывали. С помощью афганских специалистов была отключена аппаратура, которая после подрыва «колодца», питаясь от движков, по-существу, и так не работала. Служащих накормили, успокоили и устроили на ночлег. Утром все они были отпущены по домам. Потерь с обеих сторон не было. И уже 29 декабря по согласованию со старшим советником по Министерству связи ДРА Юсуповым в здание телеграфа были допущены служащие и технический персонал, сразу же приступивший к уборке помещений и настройке аппаратуры. Обсыпавшейся штукатурки было много. Не меньше — и пустых консервных жестянок и оплавленных огарков свечей.
21 октября 1980 года отряд «Каскад-1», в котором находился Александр, попал в засаду, и капитан Пунтус погиб. Декабрьский налет Саша пережил. Благородный человек, пожалевший солдата неприятеля: из скудных запасов хлеб с ним преломил как знак отсутствия вражды, осветил свечой неуютное пристанище покоренного и обездоленного. Не ведал он, Пунтус, не гадал, что сам себе ставил тогда поминальную свечу — не признак света во тьме жизни, не знак озарения и живительной силы, но примету неверной жизни. Которую так же легко погасить, как дуновеньем загасить свечной язычок пламени — знак мимолетности нашего бытия.
Тот, направивший в него пулю, знай, в кого целился, нажал бы спусковой крючок? Добил бы выстрелом в упор, в лицо, в синь-глаза, в щеку запавшую, небритую, в скулу, налитую последним усилием воли, затвердевшую в превозмогании боли до немоты, до судорожного вздоха? Из стиха я беру эти слова о последнем движении оцепеневшего зрачка. Из строк, посвященных памяти Александра, написанных «по горячему следу» со слов его уцелевших боевых товарищей: «Он погиб, как в песне, что мы пели, /Раненый — его добить успели».
Не стало Саши Пунтуса. За ним уйдут и его товарищи: майор Владимир Кузьмин, капитан Юра Чечков, капитан Александр Гриболев, старшие лейтенанты Александр Петрунин и Анатолий Зотов. Все они, эти славные офицеры «Каскада», погибнут, как трафаретно напишут в письменном донесении, в ходе боевых действий.
По ком затеплились в ту давнюю ночь свечи? Судьбой было предрешено, уделом каждого стало. В ночи тогда свеча не гасла, и — хорошо, и замечательно-то как: ибо зажечь одну свечу лучше, чем расточать проклятия тьме.
Там, наверху, светят звезды, а внизу, на земле, светим мы — люди. И такие, как Александр Пунтус, не просто свет источают подвижничеством своим и самопожертвованием (мама, Елизавета Ивановна, хранит в Бресте две боевые награды сына — два ордена Боевого Красного Знамени). Такие, как он, несут озарение, освещают землю внутренним лучиком доброй надежды и пронзают теплотой, душевностью. Делают мир сияющим, оживленным, радостным…