Глава 11«НИКТО НЕ ДОЛЖЕН ОСТАТЬСЯ В ЖИВЫХ!»
«Мусульмане» брали танки — то есть захватывали их. Группа капитана Мурада Сахатова, снаряженная для этой задачи, состояла из двенадцати солдат и двух офицеров: он, командир, заместитель комбата, и Ашур Джамолов, начальник разведки батальона. Столько живой силы приходилось на два танка «Т-54», вкопанных в капониры и прикрывающих подступы к дворцу. Их охраняли двое часовых. Кроме того, в группу Сахатова входили четыре снайпера: от группы «Гром» — Дмитрий Волков и Павел Климов и два «зенитовца» — Владимир Цветков и Федор Ерохов. Их заботой были часовые, и чтобы тихо. Для этого рекомендовали воспользоваться пистолетами с глушителями. На случай, если обстановка не позволит приблизиться на верный пистолетный выстрел, тогда лупи, боец, наверняка из винтовки. (Не управились «ворошиловские стрелки» с Хафизуллой Амином в недавнем прошлом, предоставили им шанс поквитаться с его подданными, сарбозами, в ближайшую ночь.)
1
Параллельно с взятием танков проходила нейтрализация отдельного поста жандармерии. В Афганистане, помимо регулярной армии, имелся еще ряд военизированных формирований: в частности, жандармские войска (21 тысяча человек), которые находились в подчинении Министерства внутренних дел и, исходя из решаемых задач, делились на пограничные — охрана государственных границ — и внутренние — охрана различных государственных объектов и мест тюремного заключения.
Лейтенант Павел Климов повыдавал все секреты, вроде бы как поделился сокровенным: «Непосредственно перед операцией кто водки, кто валерьянки выпил, но все равно не помогало. Минут за двадцать до начала мы поехали на грузовой машине в направлении укрытых танков — нам ставилась задача захватить их. Кроме того, мы должны были ввести в заблуждение гвардейцев, обороняющих дворец, разыграв ситуацию, что якобы военнослужащие бригады охраны восстали и напали на них. Свой бронежилет я не стал надевать, потому что ни у солдат из „мусульманского“ батальона, ни у ребят из „Зенита“ их не было. Не мог же я быть в бронежилете, когда остальные были без них. Подъехали к посту жандармерии. По данным, там должно было находиться двое часовых, оказалось — четверо. Но отступать нельзя. Дима Волков и один из „зенитовцев“, помню, что звали Володей (Цветков. — Прим. авт.), вышли из машины и пошли в сторону поста, все остальные через задний борт „десантировались“ и тут же залегли, укрывшись за косогор. На посту неожиданно раздались выстрелы. Стрельбу услышали в казарме, которая располагалась невдалеке, и мы увидели выбегающих оттуда вооруженных людей. Они поднимались вверх в гору, на господствующую высоту. Еще несколько минут — и наша цепочка, растянувшаяся на снегу, перед ними как на ладони. Спецназовцы из ГРУ вступили в перестрелку, мы вдвоем с Федором Ероховым, развернувшись в другую сторону, приладились к оптике и открыли огонь по окнам дворца — словно наперегонки вдалбливали пулю за пулей. Стреляли по вспышкам, их немало погасло после нашей работы…
А рядом — жуткая трескотня автоматная. Наблюдаем — танки завелись, закоптили вокруг себя дымом. Только спросил Федю: „Думаешь, наши захватили?“, но ответа не услышал. Граната к нам прилетела и бахнула. Звук, от которого барабанные перепонки рвутся, следом пустота. Видимо, кто-то из афганцев подобрался на дистанцию броска и из-за косогора запустил гранату. Помню состояние оцепенения, когда не знаешь: жив ты или мертв? Граната разорвалась, наверное, в метре от наших ног. У соседа ранение в горло, у меня осколки пошли в ноги, руки, в грудь, живот. Голова гудит, ног-рук не чую. Сознание то уходило, то возвращалось. По плану операции с начала штурма к нам должны были подойти бронетранспортеры „мусульман“. Они и подошли. Подбежали солдаты, спрашивают: „Что у вас?“ Отвечаю: „Сосед ранен, меня контузило“. Но чувствую, руки уже какие-то чужие, не работают. Говорю солдату: „Оружие мое возьми“. Он взял винтовку, а бесшумный пистолет все вертел, удивленно разглядывал. И тут я потерял сознание».
Его донесут до машины, уложат. Павла будет бить сильнейший озноб (врачи скажут — потерял три литра крови). Общими усилиями и стараниями приспособятся — ноги уткнут в теплый воздуховод, а заледеневшие руки станет согревать своим дыханием сопровождавший его солдат. Всю дорогу будет сидеть рядом и дышать на руки. Нет имени этого славного парня из «мусульманского» батальона. Ни Павел Климов не знает, ни я вам не скажу. Климов пытался что-то разузнать — не достучался. И я делал попытки. Похвастаться нечем — знать, плохо мы оба искали. Обидно. Не знаю, почему, но так не должно быть — такое дыхание целый мир согревает.
Поклон тебе, неизвестный, красивый человек из «мусульманского» батальона…
Отправленные в ночь снайперы… Лежка на косогоре в пластанных снегах. Ожидание, что тянется за предел тоски. Окна дворца, притянутые идеальной оптикой с перекрестием точки прицеливания, на дальность вытянутой руки. Словно с ладоней вскармливаешь смерть, отправляя пулю за пулей во всплески вспышек, и с каждым плавным спуском курка угасает крохотное пороховое пламя от выстрелов с той, враждебной тебе стороны. А если приноровился знатно, с дыханием совладал, улучил момент в окне, повел лишь чуток вправо, и огонь чей-то жизни угаснет… Оптический прицел устраняет разницу во взглядах на жизнь.
Дребезги и осколки по голове. Полная глухонемость — память, обкорнанная ножницами всепожирающего молоха войны. Сверхбессмысленейшее слово — жив?.. Вопль вспоротого нутра — да-ааа!.. Снеговая метель заметала неспешно оброненную горлом кровь Федора Ерохова. Он хрипел, задыхаясь, ногтями вгрызался в растопленный собственным телом утрамбованный наст, не давая себя увести на погост. Гортань издавала клекот в ночи. Его подобрали по этому птичьему звуку звериной печали. Вовремя очень — спасли, выжил боец…
А в ста метрах прибрали солдаты спецназа другого бойца — офицера Волкова. Диму укладывали в грузовик с превеликим трудом. Отмякли непослушные плечи — мешали. Бедное тело плакало остывшими опущенными руками. Никогда не будет ноши у этих рук — автоматные пули кучно обсыпали грудь и живот и убили. Снайперскую винтовку положили рядом, с которой он вышел сегодня на охоту на «везунчика» Амина. Теперь эта грозная штука при оптике нежданно-негаданно стала не опасной ни для кого и больше не потребной — ни Дмитрию, ни Хафизулле.
Амин, не порешенный буквально давеча Волковым, пережил-таки его, своего палача, всего лишь на час…
Следом за Волковым штурм приберет и Бориса Суворова, офицера, мобилизованного и призванного из Омского управления КГБ. Он — участник боя, не участвовал в бою. Погиб на подходе к цитадели. В машине его ударило. Слова не сказал, не скомандовал — обмяк, молча скорчился от боли и ушел навсегда. Осталась фотография, но не Бориса, а спаленного бронетранспортера, и бродит это фото по Интернету. Я знаю, кто автор этого снимка, но пойди, докажи… Он теперь всем принадлежит — им «драпированы» гаражи «афганцев», стилизованные под фронтовые землянки; он хранится в домашних альбомах с бережно сберегаемыми блеклыми, пожухлыми вложениями; украшает мемуары, сайты и обложки книг. Но я его для себя обозначил так. «Кабул, 2 января 1980 года. Поверженный дворец Амина. Марши лестницы, на которой пролита кровь. Дом разоренный, спаленный, последнее пристанище многих — невинно погибших, виновно убитых. Чахлые кусты, опаленные огнем свинца и ковким сплавом железа, излом дерева — ему уже никогда не расцвести и не дать плодов. Остов сожженного во время штурма бронетранспортера, в котором встретил свою смерть Борис Суворов. Две тени людские, оставленные навсегда на заснятом БТРе и на фоне проклятущего, окаянного дворца, — воскрешенные бойцы „мусульманского“ батальона. Фортуна им улыбнулась во вчерашнем бою — живы остались… Я назову их имена: Меретов и Довлетгельдыев…»
БТР из взвода лейтенанта Турсункулова пламенел у подножия — как первый рубец и первый шрам наползающей трагедии. Суворова снесли на землю, оградили тело от пламени. Уцелели, на диво, в полном составе офицеры четвертой группы. Их машина (№ 013 — как не поверить в «чертову дюжину»), совершив замысловатый кульбит, сорвалась, соперничая с грохотом «Шилок», в крепостной ров — уготовленную могилу. (И ров готов, и покойник поспел.) Пока чекист Щиголев, старший в экипаже, приходил в себя, потирал ушибы, окрикивал «доверенных ему лиц» — бойцов «Зенита», командир машины, сержант-мусульманин, распорядился спешиться. Отреагиовал шумно, нормально, по-мужски — мол, как шуткой отделались, без потерь. И повел за собой, без оглядки и понуканий, бойцов в крутогору, взбираясь, карабкаясь к дому, где свирестело от пуль и шел уже взаправдашний бой. Вымучили подъем и уже перед площадкой, преодолев страх и боязнь посвиста пуль, залегли — Чарыев, Быковский, Иващенко, Пономарев, Курилов, Захаров — и приладились к ведению огня по окнам. И ударили со всех стволов, да так, что небу стало жарко, и с этой жарынью страх начал растворяться, исчезать. Вроде, полегчало. Правда, не разобрать было: стрелять или помирать…
Бойцы-товарищи вот-вот ворвутся в коридоры, а Глеб Толстиков, который «заведовал» штурмовыми лестницами для преодоления высоких стен, воздвигнутых из камня, все корячился и мучился — стойко, отважно и очень самоотверженно. В его распоряжение выделили четверых солдат из «мусульманского» батальона. Потенциальных героев. Они внимательно слушали, когда их инструктировали. Хорошо понимали, когда их по очереди опросили, как поняли задачу. Согласно кивали головами, и их настрой вселял уверенность — хотелось воевать. В жизни же получилось по-другому. Подъехали, выпрыгнули, попали под огонь, и солдаты как упали, так и не встают, будто приморозило их к дороге. Толстиков — и так, и этак с ними, и кричать, и увещать… Куда там: смертники ждали расстрела. Им КГБ пинками предлагал идти прямой дорогой в ров — в свалочную яму. Но гибнуть на такой манер, по всему видать, солдатам не захотелось. Тем более что на их глазах БТР круто спикировал в рукотворный каньон. И, как видно, решили: если им и предопределено судьбой-злодейкой принять кончину, то пригожую и красивую — на миру, чтоб смерть красна была. И в надлежащем на то геройском порыве, а не в помойной яме, в гнусных запахах, осклизлой мокроте и плесени, при свидетельстве откормленных и незастращанных породистых крыс.