— Товарищ майор, чем занимаются ваши люди?
— Только что вышли из боя.
— Не имеет значения. Они мародерствуют. Я видел, как они шарят по карманам убитых.
— Слушай, чего ты орешь? — устало проговорил Романов. — Оставь мужиков в покое. Не нужны нам афгани. Мы целый мешок драгоценностей во дворце нашли. Целый мешок, понял? Хочешь, тебе сдам или обратно отнесу. А сейчас уйди от греха.
«Особист» с ледяными глазами, опасливо оглядываясь, отошел.
«Может, этот гад настрочил? — подумал Михаил Михайлович. — Может быть… Но попробуй, докажи».
Так, стоя на страже манер, лепил «оскорбленный образ» своего героя, отбеливая майора и вездесущий, непогрешимый КГБ, Федор Бармин, забавный затейник и спецострослов. Великий придумщик и историограф спецподразделений Комитета. Федор-то некогда удало закрутил, гневаясь «на разного рода фальсификаторов, специализирующихся на „независимых“ расследованиях», которые неудобно для чекистов интерпретировали факты, посвященные штурму дворца Амина. И твердо заявил: «Нельзя отдавать историю на откуп историкам. Кто знает, чем они будут руководствоваться при написании своих трудов?» Историю группы «А» будут писать историки «Альфы»! Пишите, пишите…
Поясню. Мародерство является военным преступлением, выражающемся в похищении на поле сражения вещей, находящихся при убитых и раненых, или в ограблении жителей неприятельской территории. Что важно: незаконное присвоение чужого имущества, как правило, происходит и проявляется в атмосфере безнаказанности. И мародерство является показателем нравственного и экономического развития общества. Это — не болезнь отдельных людей. Мародерства нет в исламских или буддистских странах, крайне редки такие случаи и в странах с высоким прожиточным уровнем. В КГБ, разобравшись и понимая, что мародерство имело место быть, и в таком неопровержимо массовом масштабе, не решились прикрывать виновных. Поторопились замолчать, дать времени смягчить это позорное явление и только спустя четыре месяца набрались духу вывести представленных к поощрению бойцов на подиум Президиума Верховного Совета СССР. Не поэтому ли заместитель Председателя Президиума Верховного Совета СССР Василий Кузнецов кулуарно, в келейной тиши, словно в среде заговорщиков, без помпезности вручил награды пятерым участникам декабрьских событий в Кабуле и, сославшись на отсутствие шампанского, сухо пожал Героям руки? Изобразил дежурную улыбку и был таков — сутулясь, поспешил через боковые двери по государственным делам.
А может, в Президиуме были проинформированы, что участники штурма, тогда еще не объявленные Герои, а просто выжившие, попили шампанского вдосталь, и пира того «во время чумы» кое-кому одного раза хватило по горло. Напитавшись кровью и потом, гарью и вонью, криком и матом во дворце и пространстве окрест него, бойцы после боя от страшной жажды ели снег, счищая с него грязный верхний слой войны. Перед этим им была дана команда: ничего из продуктов во дворце не трогать, потому что они могут оказаться отравленными. Им не до корки хлеба было — не изголодали, аппетит утратили. А вот глоток водицы отхлебнуть — жаждалось. Фанта и кока-кола в баре были, шпалерами выстроенные. Сначала их не трогали — глазели и пытались сухо сглотнуть слюну. И все же кто-то из ребят «мусульманского» батальона открыл шампанское, бутылку фанты. Не полегли в немощи бойцы под пристальными взглядами своих товарищей, и тогда народ, поощренный их добродушными полупьяными улыбками и рожицами, дружно потянулся к бару. И руки потянулись — хап-хап…. И пробки непугающе захлопали — самыми сладкими разрывами той ночи. Бойцы забыли отмечать победу и даже славить жизнь. Они просто утоляли жажду…
И с этих минут, и с этого дня, и дальше — повелось-поехало: грабили караваны, убивая купцов, погонщиков верблюдов и мулов, водителей автотранспорта, избавляясь от них как от ненужных свидетелей. Грабили менял валюты и убивали, забирая мешками деньги — риалы, фунты стерлингов, динары, доллары, советские рубли, но номиналом не меньше ста рублей — такая уж то была не востребованная в мире валюта. Грабили духанщиков, грабили дехкан и их семьи. Грабили банки, дома зажиточных людей и нищенские мазанки. Грабили загоны для скота и хлева, не брезгуя никакой живностью, отбросив напрочь в голодухе и веселящем душу разбойном беспределе предрассудки, не чураясь «пахучей» баранины и «несъедобной» козлятины. Грабили семьи и оскорбляли род: захватывали девушек и, поочередно пользуясь ими, прятали в вырытых для этой цели землянках-зинданах. А бывало и проще, и во много раз страшнее: насиловали скопом во дворе, на улице за углом, и — убивали…
Полковник Дмитрий Иванович Буданов, начальник отдела пропаганды и агитации политуправления ТуркВО, осенью восьмидесятого пригласил меня в провинцию Нангархар, где в ее административном центре Джалалабаде дислоцировалась недавно сформированная на базе полка 66-я отдельная мотострелковая бригада. Худощавый, невысокого роста подполковник, комбриг Смирнов Олег Евгеньевич, с которым я познакомился в январе во время операции в Нахрейне, мало был рад нашей встрече.
— Дмитрий Иванович, а прессу-то зачем?..
Солдаты хозвзвода сопровождали наливную машину за водой. И стало правилом: возвращаясь назад, в расположение части, неизменно наведывались на подворье, стоящее чуть поодаль от проселочной дороги. Вы думаете, они приходили сказать хозяевам дома: «Здрасте — салам алейкум», и — все? Нет, они приходили разболтанной походкой, снимали с плеча автоматы, не торопясь выбирали объект, прицеливались, выпускали очередь и забирали добычу. Вначале пали жертвой выборочной стрельбы бараны. Когда их не стало, приступили к методичному истреблению коз. Кашеварам вода нужна была ежедневно, и за ней каждый день ходила машина, и ее сопровождали одни и те же. Старший лейтенант Приходько, не покидая кабины, читал книжку, всегда и неизменно — такой он был книголюб и книгочей, и никогда и ничего не слышал и не видел.
— Товарышу полковныку, — журчал прекрасный украинский говорок сына степей Херсонеса, — зрозумила рич, що чув пострилы, но тож вийна…
От волнения, что ли, мужик перешел на украинский?
А с ним выезжали еще четверо: водитель и трое бдительных дозорных. Перестреляв баранов и коз, принялись за курей. Покончили и с ними. В последний раз вывели корову — и тут не выдержал хозяин, приметный старик; он взмолился, пал на колени, стал просить, умолять. Но наш солдат был голоден, и на войне он не любил, когда ему перечили, чиня препятствия. А потому убил вначале старика. Бабуля выбежала из хлипкого глиняного дома, больше похожего на скоро сработанное глинобитное укрытие, и припала к телу, распластанному на земле у ног испуганной коровы. И, к сожалению, на виду у армии. Ее, старуху, пристрелили тоже, не злобясь, без нареканий и без мата. Пальнули запросто, недосуг был солдатам. Коровенка взбрыкнулась то ли от испуга, то ли от рук, ей незнакомых. Ее усмирили прикладом автомата и привязали веревкой за рога к машине.
Уж совсем отъехали, и тут один из них, Степанкив, заголосил:
— Братцы, а у них девка жила! Ведь видела она все это, сдаст нас…
Пошли за ней, нашли в чулане — забилась девушка со страха в темный дальний угол. На свет ее, и — ату, ату… Трое изнасиловали по очереди. Четвертый парнишка отказался.
— Ты, Вань, не хочешь, и не надо. Но ты с нами заодно, и потому пристрелишь ее ты. Ты понял? Или мы — тебя.
— Да понял я…
Раздалась очередь.
Лейтенант читал книгу. Бойцы оседлали цистерну. Иван Родников справился с дрожью в руках и завел машину… Но далеко не отъехал — его подбросило от неожиданного постука в кабину. Сверху, по крыше, неистово заколотили, порывая голосовые связки:
— Вань, стоять!.. Корова сорвалась!
Остановился. Лейтенант по закладке открыл книгу на нужной странице…
— Иван, чего расселся, помогай ловить…
Согласимся — страшно. История — не придумать. Не доведи, господь, приснится. И было еще потрясение до онемения. Казалось, чуть-чуть, вот-вот, и нормальному человеку нужно сходить с ума — в том только спасенье. Четверка молодых ребят. Они буквально несколько минут тому назад убили старика, старуху. Осквернили девочку двенадцати лет. И ее убили, холодно и расчетливо. И тут с привязи срывается корова и бросается в бега. Не дать уйти — и солдаты за нею вслед. И ловят ее. Ловят, озоруя, с гиком, и смехом, и со все нарастающей радостью, улюлюканьем и ликованьем — круг сжимается, пленница спотыкается, еле жива. Их лица озарены довольством, как во время игры мальчишек в чехарду или футбол, когда только-только забит трудный, неслучайный гол. Они так чисты в спортивном азарте, они такие наши красивые дети, они такие боги на лугу — ангелы во плоти. Они так непосредственны и яростно юны, нет хрипа боя в их глотках, лишь заразительные взрывы колокольцев смеха как выражение маленького бытового счастья мальчишек, катающих по полю футбольный мяч и одерживающих победу. Безмятежность на лицах, и покой в душе, наряженной в белые одежды небесной, непорочной чистоты, и увлечение невинной игрой. Они с гиканьем носились за буренкой, и ничего им не мешало жить и ощущать счастье в себе и в своей прыти! А ведь они только что убили… И им хоть бы хны!.. Ни жарко, ни холодно… Наплевать на все и начхать…
Разоренный и оскверненный двор, кстати, обнаружили наши спецназовцы и от увиденного поверглись в холодный пот и ужас. Трагедию подворья не пытались скрыть, припрятать, списать на душманов — так велико было потрясение дознавателей. Расследовали, нашли подлецов, придали огласке их имена. Была даже высказана мысль: троих расстрелять перед строем полка, а четвертый, водитель, пусть едет в тюрьму, и надолго…
Если по Транссибирской магистрали уткнуться в нижнюю оконечность озера Байкал, бросить в Слюдянке вагон и пересесть на попутный транспорт, идущий на юг, в сторону монгольской границы, то через много часов сквернейшей дороги и местами откровенного бездорожья вы очутитесь в удивительном уголке тайги и в окружении заснеженных пиков вершин Восточных Саян. Вас будут поить кислородом пихта и кедр, и лечить водами из недр глубоких курорт Аршан, выстроенный советскими заключенными. Об этом не принято говорить вслух, и отдыхающие не подозревают, что любезный сантехник Ваня — это тот самый Родников, который отбывал здесь, в зоне, наказание и, поневоле вовлеченный в общественно полезный труд, возводил корпуса бальнеотерапии, в которых пациенты исцелялись, плескаясь и томясь в термальных минеральных водах.