Даниил Сергеевич мягко тронул ее за плечо, обернулся на коллег, спросил:
– Кто-нибудь говорил с этой Востриковой?
Все, включая Степаныча, отрицательно замотали головой.
– И не был у нее, что ли, никто?! – повысил голос Щеголев.
– Я! – Участковый школьником поднял руку, вторую подложив под локоток, шагнул вперед. – Я был у нее в доме, стучался, не открыла. Дома, видимо, нет. На двери замок. Спросил соседей, никто не видел. Может, уехала. Она собиралась в город совсем съезжать, работу там нашла.
– Когда же она успела? Только что цветы в подарок получила и уже в город.
– У нас автобус до города в день три раза ходит, – едва слышно подсказала Саша. – Могла и уехать.
– Итак... – Щеголев, призывая Сашу к вниманию, снова едва ощутимо тронул ее за плечо. – У вашей мамы должно было вчера состояться свидание с ее новым знакомым, так?
– Так.
– И, если я правильно понял, оно должно было состояться у него в доме, так?
– Так, если она собиралась у него ночевать.
– А как она могла очутиться на берегу пруда, не знаете?
– Не знаю. – Саша мотнула головой. – Мама туда вообще никогда не ходила. Нужды не было. Место то никто у нас в деревне не любит, одни лягушки и ужи. Осока ноги обстрижет так, что потом две недели заживать будут.
– Так, так, так... – задумался Даниил Сергеевич. – Стало быть, ее новый знакомый позвать ее туда погулять не мог?
– Зачем?! – изумленно вскинула на него глаза Саша, поморгала бездумно, качнула головой. – Он небось любовное гнездышко готовил. Маму ждал, раз она собралась ночевать у него. Ненавижу, сволочь!..
Потом они еще ее о чем-то спрашивали. О чем-то, по их мнению, относящемся к делу, но она ничего не могла сказать им по существу. Ничего! Потом к ее глазам подносили маленький пластиковый пакет с блестящей крохотной безделушкой, просили опознать. Она не опознала. Вскоре они ушли, с ней остался лишь Павел Степанович. Он долго еще хлопотал над ней. Снимал с нее кроссовки, укладывал на диван, укрывал одеялом. А перед этим заставил выпить две какие-то таблетки и сказал, что завтра утром он за ней заедет, нужно будет ехать в город и там хлопотать.
Слушала она его не очень внимательно и не смотрела почти, закрыв глаза. Потом вдруг сделалось очень тихо. Она подумала, что и он ушел тоже. Распахнула глаза, а Степаныч стоит посреди комнаты и кроссовки ее рассматривает.
– Что? – дернулась Саша и попыталась подняться. – Чего так смотришь?
– Нет, нет, ничего, – он виновато хихикнул. – Грязные какие. Где так изгваздаться можно было? Дождей нет уж давно.
Пробормотал и ушел, но перед этим, правда, кроссовки ее тщательно вымыл прямо над раковиной в кухне. Мама бы увидела, разогнала бы...
Мама не шла у Саши из головы. Не прошло ни одной минуты, чтобы она о ней не вспоминала. Натыкалась на любимую мамину кружку в кухне, и тут же следовал острый толчок в сердце. Распахивала шкаф, чтобы найти свое белье, и снова мамины вещи лезли в глаза, и снова болезненная судорога внутри.
Это было непереносимо, эта непрекращающаяся боль изводила ее. Она почти перестала есть и спать. Нет, из кровати поднималась редко, только по необходимости – сходить в магазин, на почту, в туалет и на кухню. И лежала будто с закрытыми глазами. Но вот сон не шел. Она не могла спать, она все думала и думала. Вспоминала и вспоминала.
Бабенко тут на днях, встретив ее у Маринкиного прилавка, намекнул, что скоро Сашу потянут на допрос в город. И что им просто необходимо переговорить перед этим.
– О чем?
Саша с трудом понимала его. Она только что протянула Марине деньги и не могла вспомнить, что же хотела купить. Та нетерпеливо шевелила толстыми растрескавшимися губами, но пока не орала и не грубила, ждала. И Саше очень хотелось вспомнить, очень. Хлеб брала вчера, он не был нужен ей. Брала по привычке. Они с мамой всегда покупали свежий хлеб, каждый день покупали. И она таскала из магазина его тоже каждый день, хотя и не притрагивалась к буханкам, и они уже заняли половину их полок.
Нет, хлеб точно ей не нужен. Может, тогда молоко? Так она его сроду не пила. Да и мама его брала у соседки тети Нюры. Парное всегда брала. Зачем ей магазинное?
– Ну! Чего нужно-то, Сашка? Погоди ты, Степаныч, со своими разговорами. Она мне очередь задерживает!
Очереди той было три человека. И никто особо не торопился, любопытство навострило всем стоящим за Сашей уши, и они ожидали тихо и безропотно. Это Маринка просто так, из природной вредности ее торопила.
– Ну! Хлеба может?
– Нет, хлеба много. Хоть выбрасывай. – Саша пожала плечами, обвела рассеянным взглядом магазинные полки.
– Выбрасывать не надо, доча, – вцепилась ей в локоток бабка, что стояла за Сашей. – Я заберу у тебя теленку. Не выбрасывай...
– Не буду. А! Вспомнила! Порошок стиральный мне дай и зубную пасту.
– Ну, наконец то! – фыркнула Марина. – А то я уж думала, век не разродишься!
– Чего городишь-то, чего городишь?! – сердито усовестил ее Бабенко.
Дождался, пока Саша возьмет покупки. Взял ее под локоток и повел из магазина.
– Ты должна со мной обо всем поговорить, – шептал он ей на ухо, выводя на улицу.
– О чем? – Она правда не понимала. – О чем обо всем, Павел Степанович?
– Ну... О том, о чем ты станешь рассказывать, когда тебе начнут задавать вопросы.
– А какие вопросы мне станут задавать? Я же вроде отвечала что-то. – Саша осторожно высвободила руку из потных пальцев участкового.
– Вот именно, что что-то! – воскликнул он с горечью. – И это никого не устроило. Никого! Городские получили по выговору, что по горячим следам никого не задержали. Мегаполис, говорят, какой, не смогли убийцу найти среди полсотни народу.
– Народу полсотни, а убил-то кто-то один! – возразила Саша и тут же всхлипнула. – Как представлю, что этот гад ходит все так же по деревне, жует, спит... А мамы... А ее больше нет!
– Вот именно. Вот именно, – повторил Степаныч, кивая головой, потом глянул на нее как-то уж очень пронзительно и спрашивает: – А ты-то где была, Сашок, той ночью, а? Тебя-то не было дома, я не один раз заходил утром, когда труп нашли. Ты что-то слишком долго где-то спала. Где?
– Неважно! – озлобилась она тут же. – Это не имеет отношения к делу!
– Это ты так думаешь, милая, – он кивком головы указал куда-то себе за спину. – А они станут думать по-другому.
– А как?
– А так, что у тебя нет алиби!
– А зачем мне оно?
– Как зачем?! Как зачем?! Они всех готовы подозревать, всех буквально!
– И даже меня?! – У нее чуть порошок с зубной пастой из рук не вывалился. – Совсем, что ли?!
– Работа у них такая, Сашок, и ничего с этим не поделаешь. Они обязаны все версии отрабатывать. И даже ту, что ты... – Он запнулся внезапно, потом глубоко вдохнул в себя воздух, выдохнул с силой и виновато глянул на нее. – И даже ту, что ты, повздорив с матерью, убила ее. По неосторожности, в пылу ссоры, но... Короче, ты меня поняла. Готовь себя к любого рода сюрпризам.
– Как я подготовлю-то?! Как, Павел Степанович?
– А-а, вот потому-то я и пристаю к тебе, дуреха. – Он погладил ее по голове, едва дотянувшись, роста он был небольшого, и Саше едва доставал макушкой до подбородка. – Надо все продумать, как и что говорить там станешь. Я-то тебе верю и помогать стану. А вот они...
Они так ни до чего и не договорились. Саша упорно отмалчивалась, он настырно наседал. Вспомнил и ее выпачканные грязью кроссовки, которые сам же и вымыл.
– Думаешь, никто не обратил внимания, что они у тебя в грязи, дочка? Был там один глазастый особо.
– Это который?
– Это тот, что тебя по щекам нашлепал. Так вот он с ног твоих глаз не сводил. От вопросов, правда, воздержался. Но грязь на твоей обуви его сильно заинтересовала.
– И вас тоже? Вас она тоже интересует?
– Да, – не стал вилять Степаныч. – Неплохо бы мне было знать, где ты по сухой погоде так кроссовки измазала?
– Скажите еще, что по берегу пруда шастала! – фыркнула Саша.
– Я-то, может, и не скажу, хотя отрицать не стану, такие мысли приходили мне в голову. А вот глазастый – тот запросто.
– И что? Они же не изъяли их сразу, теперь доказать ничего не смогут. Вы же их вымыли.
Они незаметно дошли уже до ее калитки, Саша остановилась, впускать в дом участкового она не хотела, тот понял и настаивать не стал.
– Помнишь, значит...
Бабенко ухватился за штакетину, подергал. Ржавый гвоздь тут же послушно выполз из полусгнившего дерева. Участковый поспешил вогнать его обратно, отряхнул руки, вздохнул с печалью:
– Совсем без хозяина дом сирота. Каким бы ни был гулякой твой отец, дом не запускал... Мать-то хотела хозяина в дом, очень хотела. Путевого...
– Это Игорь-то путевый?! – ахнула Саша, и синие глазищи ее сделались чернее ночи. – Что вы все о нем знаете вообще?! Он-то где был в ночь убийства?!
– Дома. Дома он был. Все проверил, все показания с соседей снял. Видели его и свет в его окне далеко за полночь.
– Он мог его просто не выключить! – стояла на своем Саша.
Отворила калитку, вошла на свою территорию, калитку прикрыла перед Бабенко. Пускать его она точно не хотела.
– Мог просто оставить свет включенным, чтобы с улицы думали, что он дома.
– Мог. Я, кстати, тоже подумал об этом. – Бабенко примирительно улыбнулся ей. – Да есть одна загвоздка. Как он, отсутствуя, по телефону домашнему ответить мог, а?
– А кто ему звонить-то мог ночью?! – недоверчиво вытаращилась Саша. – Брехня!
– Нет, правда это. И звонил ему в ту ночь без конца сосед Никонов Мишка.
– Чего это?
– Сначала футбол они обсуждали, смотрели каждый в своем доме и обсуждали результаты по телефону. Потом Мишке выпить захотелось, он начал Игоря к себе зазывать. Тот отказался. Тогда Мишка сам начал навязываться к Игорю в гости, тот снова отказал. Сказал, что гостя ждет, мать твою он ждал, понятно!
– А потом? Потом-то Никонов звонить ему перестал, вот и... – Результаты вскрытия показали, что смерть наступила до полуночи, дорогуша моя. И в это самое время как раз и шла трансляция футбола. Ее-то и смотрели мужики и живо обсужда