Тайна пропавшей рукописи — страница 26 из 51

Но однажды он все-таки пошел бродить по улицам, бездумно и бесцельно, пытаясь выбить шагами из души тревогу и постоянные мысли об Элизабет. Недалеко от аббатства Уильям увидел художника, разложившего вокруг свои картины. Уильям остановился. Что-то заставляло смотреть на изображенные лица. Они не были красивы и утончены, но в их облике застыла та самая, столь знакомая ему боль. Их лица не озаряли улыбки, глаза оставались печальными. Весь облик этих людей был овеян одиночеством, несмотря на явное присутствие рисовавшего их человека.

– Как вы это делаете? – спросил Уильям художника, показывая на картины.

Тот пожал плечами и проговорил усталым голосом много повидавшего человека:

– Я вижу в людях то, чего они порой и сами в себе не видят. Им не всегда нравятся их портреты, поверьте. Кто ж хочет смотреть себе в душу?

– А если наоборот? Если я хочу перестать смотреть себе в душу?

– Тогда начните смотреть в чужие. Как я. В такие моменты забываешь про свою.

Уильям присел рядом с художником.

– Раньше мне было интересно смотреть в чужие души. Я писатель. Точнее, драматург. Но наступило время, когда для меня это перестало быть интересным. Другие люди превратились в актеров, играющих свои роли. Ничего нового. Постоянный повтор одних и тех же сюжетов.

– Ваша жизнь разве разнообразнее? – уточнил художник. – Боюсь нет. Вам лишь кажется, что вы наполнены эмоциями и чувствами, которых другим не понять. На деле вы также примитивно устроены, как и все остальные. Извините.

– Ничего. Быть может, вы правы. Я слишком много думаю о себе. Но это не значит, что моя жизнь интереснее.

– Искусство всегда гораздо более многообразно чем жизнь конкретного человека. Если вы возьметесь описать происходящее с вами в пьесе, кому это будет интересно? Спектакль провалится. Если я буду рисовать самого себя, сколько портретов заинтересует окружающих? От силы один единственный. Если композитор будет писать музыку, которая звучит в его душе, сколько он напишет опер? Если актер будет изображать на сцене то, что он на самом деле чувствует, сколько ролей он сможет сыграть? Нет, искусство предлагает нам гораздо больше возможностей, гораздо больше вариантов развития событий, чем мы можем пережить.

– То есть забыть о себе, о том, что мне лично хочется сейчас сказать?

– Да, именно так. Искусство более масштабно. Ваш маленький мир занимает лишь ничтожную часть того, что может выразить художник. Если поэт будет писать для одной женщины, много ли стихотворений он напишет?

– Около тридцати, – честно ответил Уильям.

– Для всей жизни маловато. Чтобы написать больше, надо писать о вымышленных женщинах, о тех, которых не любил, но которые пригрезились в воображении. Описывать надо идеал.

– Женщина, которую я люблю, идеальна.

– Так не бывает. Реальная женщина никогда не может быть идеальна. Вы любите образ, созданный вашим воображением. Так создайте другие образы. Пусть их будет много. И в этой одной возлюбленной старайтесь видеть все, что рождает фантазия.

– Спасибо, – Уильям встал и еще раз посмотрел на портреты. – У вас их покупают?

– Не очень. Людям нравится смотреть на счастливые лица.

– Я куплю вот этот портрет, – Уильям полез в кошель за деньгами. – Красивая, необычная женщина и кого-то мне напоминает.

– Это королева Елизавета в двадцать пять лет. Год ее восшествия на престол. Мне тогда было двадцать, и я видел, как она ехала к Тауэру через весь город. На ее лице отражался и страх, и гордость, и ум, и смятение. А еще она была влюблена. Такое необычное сочетание.

– Говорят, она очень больна, – произнес Уильям, забирая картину.

– На ней закончится целая эпоха. Эпоха театров, фейерверков, нищеты, провалившихся заговоров, мореплавания и военных побед. Неплохое было время, не так ли?

Уильям кивнул и задумчиво посмотрел на рыжеволосую красавицу с печальным взглядом. «Именно тогда она и писала свои стихи», – подумал он и, поблагодарив художника, отправился домой…

***

Елизавета лежала в своей спальне и смотрела на потолок. Встать с кровати она не могла почти месяц. С каждым днем ей становилось все труднее говорить. Перед глазами мелькали сцены из прожитой жизни: те, кого она любила, ненавидела, кого отправляла на эшафот, в тюрьму или, наоборот, приближала к себе, разочаровывалась.

Заходившие к ней в спальню интересовались только одним: кого она хочет назначить своим преемником на троне. А ей было все равно. Впервые за все время правления Елизавете было все равно, что станется с ее страной.

Она не ощущала себя старой. Напротив, ее разум противился мыслям о смерти. Ее разум восставал против того, что происходило с телом, которое все меньше ему подчинялось. Елизавете хотелось встать, подойти к зеркалу и увидеть копну волос, не тронутых болезнями и сединой, тонкий овал лица, чудную, белоснежную кожу, не тронутою оспой. Хотелось выйти из спальни в красивом, ярком платье, с надетыми украшениями. Хотелось гордо пройти мимо своих многочисленных фаворитов и услышать от них слова восхищения.

Те, кто приходил к ней в спальню, больше не рассыпались в комплиментах в ее адрес. Им было понятно: она умирает. Зачем растрачивать силы зря. Они пригодятся для следующего за королевой короля.

«Кого выберут? Кому предложат трон?» – иногда она задумывалась над выбором, который стоял перед ее подданными. Елизавета никогда не высказывала на этот счет своего мнения. Принципиально. Пока она жива, на этот трон никто не может претендовать. А они советовались, шептались, обсуждали.

– Королева бездетна.

– Королева бездетна?

– У нее нет мужа, который мог бы занять трон после ее смерти…

Эхом эти слова раздавались в ее голове. Они перечисляли ближайших родственников королевы, которые могли бы править Англией. Выбор и тут был невелик. И все пути в конце концов вели к Якову, королю Шотландии. К нему уже обращался в свое время Эссекс. Письмо с просьбой о поддержке не дошло до адресата, но теперь ситуация изменилась. Никто не говорит о перевороте. Речь идет всего лишь о преемственности власти. «Королева умирает, да здравствует новый король!»

Что больше всего нравилось в Якове? Его мягкотелость. Тем, кто оставался при дворе после правления Елизаветы, хотелось, наконец, почувствовать власть в своих руках. Яков будет благодарен за то, что его посадили править Англией, и будет делать все, что ему скажут.

Оставалось заручиться согласием королевы. Все-таки она должна одобрить сделанный ее подданными выбор. Они в очередной раз пришли к ней в спальню и столпились вокруг. Елизавета лежала, прикрыв глаза. Она четко понимала, что к ней пришли, но у нее не было желания заниматься делами. Государственный секретарь склонился к самому ее уху и спросил:

– Ваше Величество, нам бы хотелось все-таки знать, кого вы назначаете своим преемником?

Елизавета, как обычно, промолчала.

– Подайте нам знак, если не можете говорить, – секретарь оглянулся в поисках поддержки. – Мы вам назовем имя человека, которого бы народ хотел видеть на английском престоле. Подайте знак! – настойчиво повторил он.

Елизавета приоткрыла глаза, и все восприняли это как знак согласия.

– Шотландский король Яков, – произнес секретарь.

– Сын Марии Стюарт, – еле слышно произнесла королева, – никогда.

Ее шепот услышали только два человека: государственный секретарь лорд Берли и хранитель печати граф Каннингтон. Они переглянулись.

– Дайте нам знак, – секретарь сделал вид, что не расслышал сказанных ею слов.

Елизавета снова прикрыла глаза. «Им не удастся из меня вытянуть ни слова», – подумала она.

– Знак! – потребовал хранитель. Он понял, что слишком настойчив и замолчал.

– Яков, король Шотландии, – повторил секретарь.

Им всем хотелось, чтобы эта тягостная процедура закончилась поскорее. Более всего этого хотелось самой королеве. «Они от меня ничего не добьются», – думала она, но воспроизвести что-то громко и четко не могла. От бессилия становилось еще противнее на душе. Елизавета с трудом пыталась найти выход из создавшейся ситуации. Ей хотелось показать всем им, что королевой будет она и только она, что никто не заменит ее на троне. Замены нет. Настоящей и единственной королевой Англии всегда останется Елизавета.

«Я выздоровею, и они поймут, как сильно ошиблись, предлагая мне отпрыска этой предательницы Стюарт. Головы тех, кто сейчас готовит заговор, полетят во дворе Тауэра». Елизавета снова приоткрыла глаза. Над ней склонились лица предателей. Из последних сил она вытащила из-под покрывала руки и скрестила их над своей головой в виде короны. «Я и только я буду королевой Англии – вот знак, который они так хотели, чтобы я им подала. Никто другой», – руки упали на кровать, глаза закрылись.

– Она согласна! – торжественно объявил секретарь. – Все видели? Она скрестила руки над головой в виде короны.

Окружающие закивали.

– Значит, услышав имя Якова, королева показала нам, что он достоин стать королем Англии.

Она боролась, как могла. Сознание то покидало ее, то возвращалось снова. Елизавета хотела взять в руки письмо Дадли, посмотреть еще раз на его портрет, лежавшие в шкатулке. Но ее больше никто не слышал, никто не спешил выполнять ее указания, потому что она не могла их произнести вслух.

Елизавета вспомнила про свои стихи. «Как жаль, я так и не вызвала к себе того сочинителя пьес, Шекспира. Было бы интересно почитать, что он там сделал с моими сонетами».

Время медленно ползло, захватывая все больше прошлого в свои объятия и не оставляя ничего для будущего. Мысли, такие четкие когда-то, обретали вид размытой картины. Желание встать становилось нестерпимым. К ней подходили все реже. Государственные вопросы решались как-то без ее участия.

«Как же так? – мучилась она. – Я не позволяла им править страной, не советуясь. Почему они все бросили меня? Никто не несет бумаг на подпись, никто не спрашивает, чего желаю я. Оставили, бросили одну, надеясь, что не выживу и не отомщу им за такое предательство».