В последнем усилии Елизавета подняла голову. В комнате было темно. Призраки умерших, но таких близких ей людей начали постепенно появляться возле постели. Она откинулась на подушки.
– Если и ты так зовешь меня, Роберт, то я не смогу не прийти, – Елизавета улыбнулась.
И если бы кто-то видел в тот момент ее улыбку, то несомненно удивился бы. Потому что это была улыбка молодой женщины, полной сил и энергии, у которой вся жизнь еще впереди. А главное, она была влюблена…
– В ее шкатулке нет ничего интересного. Лишь портрет графа Лейстера и его письма. У Шекспира в доме тоже ничего не нашли. Сонеты, пьесы. Не более.
– Доказательства того, что Артур Дадли – сын королевы и графа?
– Их нет.
– Кто претендует на трон?
– Яков. Король Шотландии.
– Она одобрила этот выбор?
– Да, когда ее спросили, показала руками корону над головой.
– Я всю жизнь слежу за ней, всю жизнь потратил на то, чтобы выяснить, был ли у нее ребенок, и что там у нее такое таинственное лежало в спальне в шкатулке. И чем все это заканчивается? Ты хочешь сказать мне, что искали мы напрасно? Нам давно уже не оплачивают наши услуги. Я доставал деньги из собственного кармана, потому что был уверен: мы найдем, мы сможем разоблачить эту рыжеволосую потаскушку, которая только и твердит о своей невинности.
– Вроде, все так выходило, есть что искать, – промямлил не очень уверенно голос.
– Я и сейчас в этом уверен. Искали плохо. Она умирает. Смысла продолжать здесь находиться нет. Следить больше не за кем.
– Придет новый король. Мы попытаемся работать против него.
– Зачем? В чем смысл? – старческий голос дрожал. Но вместо того, чтобы выражать гнев, пробуждал жалость. – Править Англией будет сын Марии Стюарт, женщины которую казнила нынешняя королева! Следить за Яковом? Смешно. Никчемный, слабый человек. Елизавета была не такой.
– Мы же просто работаем против Англии на благо французской короны. Разве не так?
– Не так. Лично мне была интересна именно Елизавета. Ты знаешь, когда мы познакомились?
– Нет. Когда вы впервые приехали в Англию?
– Я увидел ее несчастной девочкой, рыдавшей над телом казненной матери. Я думал спасти Елизавету и несколько лет спустя предложил бежать со мной во Францию. Тогда я мог гораздо больше, чем сейчас. Находясь под покровительством французского короля, Елизавета могла бы не опасаться более за свою жизнь.
– Она отказалась?
– Да. Уже тогда она была влюблена в этого самовлюбленного щеголя, Роберта Дадли. Когда Елизавета вступила на престол, я попытался еще раз сделать ей предложение. Мне казалось, она поняла, с кем имеет дело. Поняла, что только я на самом деле люблю ее. Вовсе не Дадли, который дважды был женат, и только делал вид, что любит. Ему нужны были деньги и власть. Сначала я хотел это доказать Елизавете. Потом понял, что она слишком далеко зашла в их отношениях. О, если бы я нашел таинственного сына или другие доказательства ее порочности, ее вечной лжи о своей невинности и преданности Англии!
В два часа утра Елизавета умерла. Ему об этом доложили в девять. В тот же день сердце самого давнего представителя французского короля при английском дворе остановилось. Он так и не раскрыл тайну, которая мучила его на протяжении, без малого, сорока пяти лет…
Все уповали на то, что новый король сделает жизнь лучше или хотя бы не изменит в худшую сторону. Красивая история о том, как королева показала жестами свое согласие на возведение на престол Якова, передавалась из города в город, из деревни в деревню. Все еще помнили, что он не стал выступать против Англии, когда Елизавета казнила его мать. Он с самого начала желал видеть в Англии союзника, а не врага. Обладая довольно-таки слабым характером, Яков пересидел на троне многих. Наградой за терпение стала английская корона.
Известие о смерти Елизаветы застало его за завтраком – прибыл запыхавшийся гонец из Лондона.
– Вас просят быть в столице, Ваше Величество. Елизавета скончалась.
Яков вздохнул, но как-то не очень печально. Он встал, прошелся по комнате и велел собираться в путь. Стать одновременно королем двух государств? Мирно, не завоевывая ни одной мили? «Елизавета преподнесла мне чудесный подарок, – подумал шотландский король, – о большем и мечтать не приходилось». Он еще раз воздал должное своему уму и прозорливости: ведь письмо от Эссекса, призывавшего Якова поддержать заговор в обмен на трон, дошло в свое время до короля. Эссекс, знавший, что его письма могут перехватить, отправил Якову два послания, одно из которых дошло до адресата.
«Надо будет освободить всех причастных к тому бунту. Благодарность нового короля должна начаться с освобождения из Тауэра заговорщиков и казни тех, кто был против», – с этими мыслями Яков и отправлялся в Англию, пообещав напоследок навещать родное шотландское королевство не реже, чем раз в три года.
В Лондон он въехал без особой помпы – в город до него успела в очередной раз войти чума. Массовые празднование и коронацию решили перенести на более поздний срок. Месяц Яков пробыл в столице, но ситуация не улучшалась. Заболевших становилось все больше. Театры постепенно закрывались. Люди уходили из города.
Граф Пембрук, дальний родственник Якова, пригласил новоиспеченного короля в свой замок переждать чуму. Когда-то Уильям Герберт граф Пембрук дружил с Саутгемптоном. Узнав, что Яков собирается выпустить Генри на свободу, Пембруг посчитал своим долгом разместить короля у себя.
Развлекать Якова собирались также, как при Елизавете. Тем более, что он тоже являлся любителем искусства, сочинял стихи и обожал театр. Пембруг велел разыскать труппы лондонских театров, пустившихся странствовать на время свирепствовавшей в Лондоне чумы по Англии, и пригласить их к себе в замок.
– Я слышал, Елизавета любила театр, – проговорил Яков в ответ на предложение посмотреть спектакли.
– Да, весьма, – граф кивнул. – В Лондоне есть несколько театров, заслуживающих особого внимания, есть драматурги, чьи пьесы не сходят с афиш уже много лет.
– Театры подчинялись королеве? – уточнил Яков.
– Нет, разные люди покровительствуют труппам. В свое время собственная труппа, например, была у графа Лейстера. После его смерти она перешла в другие руки. А кто-то говорил, что и вовсе закрылась, расколовшись на несколько мелких театральных групп.
– Такой порядок вещей следует поменять, – веско произнес король. – Все театры должны принадлежать королю.
– Вы правы, Ваше Величество, – ответил граф, склонив голову, – так было бы несомненно лучше.
– Конечно, при этом часть театров придется закрыть. Но останутся лучшие, для которых единственным указом будет являться указ короля.
– Это необходимые изменения. Они придутся всем по душе, – граф не совсем был согласен с собственным утверждением, но спорить с Яковом, естественно, не стал.
– Мы подпишем соответствующий закон, вернувшись в Лондон. А пока хотелось бы посмотреть, что предлагают театры, воспользовавшись вашим гостеприимством, граф. Пусть приезжают и дают спектакли. Мы ознакомимся и уже сейчас постараемся принять решение о том, кому какое звание присвоить.
– Конечно, Ваше Величество, – граф Пембрук подумал о переменах, которые неминуемо коснутся театральной жизни Лондона. «Будут ли они к лучшему, – подумал он, – неизвестно. Но у некоторых появилась возможность предстать перед королем прежде, чем он примет какое-то решение».
Путешествовавшие по Англии театральные группы, услышав о пребывании в замке Пембрук самого короля, спешили предстать перед ним со своими лучшими спектаклями. Они не догадывались о принятых им решениях, но в любом случае понимали, что их судьба находится в руках нового короля. И многое будет зависеть о того, насколько они смогут ему понравиться. Наступала новая эпоха. Старый век свое отжил. Новый, пусть и менее блестящий, вступал в свои права.
– Вот так! Опять чума нас гонит из столицы, – весело объявил Бербридж своим товарищам.
– Чему ты радуешься? – спросил Уильям. – Опять будем скитаться по стране с гастролями. Я бы лучше остался здесь.
– Даже новый король уехал, не назначив коронацию. Что говорить о нас, смертных. А радуюсь я потому, что боюсь перемен. Перемены тоже бегут от чумы. Поэтому пока нас они минуют.
– Тебе никак не приходит в голову, что все останется, как прежде? – настаивал Уильям.
– Нет, я уверен в обратном. Сорок пять лет – слишком большой срок для стабильной жизни. Пора чему-нибудь случиться. Между прочим, я бы на твоем месте об этом задумался не только из-за работы в театре.
– А еще почему? Ты только и говоришь о нашей труппе. Что ты там еще напридумывал?
– Король может выпустить из Тауэра некоторых заключенных, которых туда посадила Елизавета.
– Зачем это ему? – Уильяму казалось, его будят ото сна, причем сна крепкого и наполненного сладостными образами. Он отмахивался, как мог. Но будивший не прекращал своих попыток достучаться до его сознания.
– Обычно так делают все. Кто из нас пишет исторические хроники, черт возьми? Король выпустит тех, кто выступал против его предшественника, и посадит тех, кто выступал за. Так принято.
– Угу, – Уильям кивнул, по-прежнему не желая просыпаться.
– Кто там у нас сидит в Тауэре?
– Да кто только не сидит, – буркнул Шекспир, – откуда я знаю. Тюрьма большая.
– Там сидит твой друг граф Саутгемптон. Не исключено, что он окажется на свободе.
– Зачем ты мне это говоришь? – Уильям посмотрел в глаза другу.
– Чтобы ты был готов. Ты и так страдаешь из-за Элизабет, каждый день убегая из театра домой, сидеть и ждать ее прихода. Если графа выпустят, то вряд ли она станет приходить чаще, Уил. Если вообще станет. Ты должен быть к этому готов.
– Я никогда к этому не буду готов. Хоть ты мне сто раз повтори, что Генри выпустят, – Уильям нахмурился. Его все-таки разбудили. Сладкий сон развеялся, как туман. Просыпаться не хотелось.