– Деньги небольшие. Мы могли бы обойтись без них, – Джеймс внимательно посмотрел на друга. – А ты, я смотрю, больше не страдаешь по Элизабет? Твое настроение явно улучшилось.
– Нет. Не улучшилось. Мы изредка встречаемся, и я привык к такому положению. А сегодня ты меня заставил утешать тебя, и я как-то подзабыл про свои печали. Я стараюсь не думать о том, что меня ждет. Конец неминуем. Мы оба знаем об этом.
– Эх, лучше продолжим говорить о театре. Когда ты рассуждаешь о своих отношениях с Элизабет, на тебя тут же снисходит вселенская печаль.
– Хорошо, продолжай жаловаться, – засмеялся Уильям. – Мне на самом деле становится легче, когда я успокаиваю тебя, а не себя. Скажи, мы едем на гастроли этим летом, как обычно? Или король от нас хочет чего-то другого? Приезжают ли послы, которых мы должны встречать?
– Шутишь. Если мы и должны кого-то встречать, заранее нам об этом никто говорить не будет. Крикнут: «Эй, слуги короля, прибудьте во дворец!»
– Когда мы уедем из Лондона и будем в другом конце страны, нас тут не скоро дождутся.
– Ты собирался домой в Стрэтфорд, я помню.
– Я передумал. Хочу поехать с вами. Заеду к ним, когда будем где-то рядом.
– Ты мне говорил, что дома тебе теперь лучше. А сейчас уже хочешь странствовать с театром. Тебя не поймешь, – Джеймс покачал головой.
– Я и сам себя не понимаю. Куда проще было бы знать точно, чего хочешь и не мучиться. Я передумал. Вот и все. Ты против?
– Конечно, нет. Разве я могу быть против твоего присутствия на сцене? Мне там без тебя не очень уютно. Привык за долгое время к тебе, Уильям, – он хлопнул друга по спине.
– Я тоже привык к тебе, Джеймс. Спасибо.
– За что ты меня благодаришь?
– За дружбу. У меня ведь не так много друзей. Ты один из самых близких. Ты все обо мне знаешь. Иногда ругаешься, но слушаешь меня, даешь советы. Вот еще Ричард Филд. Да, пожалуй, и все…
Во дворце толпились новоиспеченные дворяне – Яков охотно раздавал титулы, взимая за такие «королевские» услуги небольшую плату. Кроме них, по залам прогуливались вальяжные придворные, служившие еще Елизавете. Яков оставил почти всех на своих местах, предпочитая не вникать в тонкие государственные дела. Ему куда больше нравилось скакать на лошадях, охотиться, развлекаться с друзьями и смотреть спектакли.
Слугами короля теперь являлись и актеры театра, находившегося раньше под покровительством лорда-камергера. Они тоже прибыли во дворец, одетые в красные ливреи, расшитые золотом. Актеры среди слуг и придворных чувствовали себя неловко, но много от них и не требовалось. Яков хотел произвести впечатление на посланника испанского короля, поэтому собрал во дворце всех, кого мог.
– Видишь, я тебе говорил, – шептал Джеймс Уильяму на ухо, – слуги. Мы слуги. Ты как себя чувствуешь в ливрее?
– По правде говоря, неуютно, – ответил Уильям, глядя по сторонам.
– Ищешь Элизабет?
– Да, она должна прийти. Мы не сможем подойти друг к другу, но я хотел бы ее видеть хоть мельком.
– Ты упрям. Зачем тебе это? Увидишь ее с мужем. Расстроишься. Будешь думать о ней и страдать. Не верти головой. Здесь столько народу, что искать кого-то бесполезно.
Но Уильям ее заметил. Ее нельзя было не заметить. В бордовом платье, расшитом спереди золотыми лилиями она плыла по залу, заставляя оборачиваться вслед. Элизабет не смотрела по сторонам, лишь изредка кивая в ответ на приветствия знакомых. Она была холодна и равнодушна, совсем не походя на ту женщину, которая прибегала к Уильяму на свидания. У него дома Элизабет бывала довольной, радостной, счастливой. Иногда грустной и печальной. Но всегда на ее лице были эмоции. Оно не бывало застывшим, похожим на маску. Во дворце Элизабет стала похожа на красивую картину, нарисованную художником, пытавшимся передать только внешнее сходство.
– Ты увидел ее, – заметил Джеймс, – тебе стало легче?
– Я не узнаю мою Элизабет. Здесь она другая. Чужая, незнакомая мне женщина.
– Мы во дворце. Она с мужем. Какой она еще может быть?
– Не знаю, – Уильям отвел взгляд от исчезающей вдали фигуры. Ему еще больше захотелось увидеть Элизабет рядом с собой. Но только настоящую, какой она всегда бывала с ним.
Актеры провели во дворце несколько дней. Каждый раз Уильям пытался снова разыскать в толпе Элизабет. Она не появлялась. И он даже начал сомневаться, а ее ли он видел в тот первый день, проходившую мимо. Ему хотелось бежать домой, чтобы проверить, не лежит ли там от нее записка. А то, может, сама Элизабет сидит в своей карете неподалеку от его дома.
Вернувшись в свою квартиру, он не обнаружил ни записки, ни Элизабет.
– Этого следовало ожидать, – попытался он успокоить себя, но понимал, что разочарован. Комнаты без нее были пусты. Уильям принялся лениво собирать вещи. Театр отправлялся на летние гастроли, а он поклялся себе ехать с ним, чтобы не сойти с ума, сидя в душном и пыльном Лондоне или в прекрасном доме с видом на сад в Стрэтфорде. Из трех зол Уильям выбирал наименьшее: гастроли. Там будут рядом веселые друзья, города будут сменять друг друга. Осенью он вернется в Лондон, и с ним опять будет Элизабет…
Дороги Англии мало изменились с тех пор, как он бежал из Стрэтфорда в Лондон. Они по-прежнему были ужасны. Но театр ездил со своими спектаклями по стране не первый год, поэтому актеры знали, как лучше добраться до того или иного города, как избежать встреч с разбойниками, наводнившими леса, и удаленные от скопления людей места.
В планах стояло посещение Оксфорда. Уильям помнил, что граф Пембрук являлся ректором университета. Ему не очень хотелось сталкиваться с графом, ведь стихотворений в его честь Уильям так и не написал. Но делать было нечего. Отъезжая все дальше от Лондона, театр прибыл в Оксфорд. Местные студенты славились своим строгим отношением к тому, что им показывали, освистывая чуть не каждый спектакль.
– Очень образованные! – говорил Джеймс, пока они с Уильямом прогуливались недалеко от зданий университета. – Сейчас мы им покажем одну из твоих исторических драм и получим в ответ рассказ о том, что все было на самом деле не так. Что ты наврал тут и там, забыв прочесть, перед тем как писать, кучу книг по истории.
– Так не ставь историческую драму. Давай поставим какую-нибудь комедию, – предложил лениво Уильям. – Хотя, по правде сказать, мне все равно. Освистают, так освистают. После спектакля послушаю их мнение на этот счет и следующую пьесу буду писать именно так, как они скажут.
– Не будешь! – рассмеялся Джеймс. – Назло им наврешь в ней столько, что студенты ахнут от возмущения.
– В Лондоне, ты же знаешь, есть один критик, который меня просто ненавидит за отступление от исторической правды. Пишет в своих статейках, что я и в школе-то не учился толком, поэтому не имею права рассуждать об истории.
– Ну, Уильям, это правда? Я тебя никогда не спрашивал, как ты учился. Университета ты не заканчивал. С этим все понятно. А что со школой?
– У нас в Стрэтфорде по сей день одна школа. Туда я и ходил лет до пятнадцати. Латынь учил. Ученики ненавидели латынь. А я любил. Наизусть мог читать Овидия. Научили меня писать, читать и считать, да еще латинскому языку. Я считаю, прекрасное образование, – рассмеялся Уильям. – У моей жены гораздо хуже. Вот она в школу вообще не ходила. И, насколько я вижу, ей это никак не мешает.
– Женщине, на мой взгляд, мешает как раз образование, – изрек Джеймс, остановившись у небольшого озера, за которым открывался прекрасный вид на королевский колледж. – Посмотри на Элизабет. Она училась во Франции. Умеет читать, писать, знает. в отличии от тебя, несколько языков. По-моему, ей это на пользу не пошло.
– Почему? С Элизабет очень интересно поговорить. Она порой дает интересные комментарии к моим пьесам…
– Поговорить! Уильям, вот с женой ты часто разговариваешь?
– Нет. С ней не о чем разговаривать, кроме как о хозяйстве, саде, детях. Об этом говорить долго нельзя.
– Прекрасно! – опять воскликнул Джеймс, который будучи актером, обожал восклицательные предложения. – Анна сидит дома, ведет хозяйство, воспитывает детей. У нее нет мысли изменить тебе или устроить что-то в этом роде.
Уильям с удивлением посмотрел на Джеймса.
– Но, – произнес он после паузы, – Анна меня старше на восемь лет. Когда она начала со мной встречаться, я у нее не был первым мужчиной. И меня, Джеймс, на ней женили насильно, потому что Анна забеременела. Она не была наивной девушкой, и устраивала «что-то в этом роде» несмотря на отсутствие образования.
– Ты меня не понял. Она вышла за тебя замуж, родила детей. Анна не бегает после замужества по любовникам. Не пишет записки, не мучается от ситуации, из которой и выхода-то нет. Стихи не пишет.
– Что плохого в написании стихов? – изумился Уильям очередной сентенции друга.
– Когда женщина пишет стихи – это плохо. У нее должна быть некая определенность чувств. А стихи – всегда неопределенность, всплеск эмоций, буря чувств, смятение. Почему на сцене не играют женщины?
– Так принято: их роли играют мужчины, – промямлил Уильям.
– Но почему так принято? – не отставал Джеймс. – Потому что женщина должна сидеть дома, воспитывать детей и вести хозяйство. Если она начнет бегать при этом в театр и играть на сцене, на ком останется дом? Женщина может не сама убирать в доме, но за прислугой необходимо присматривать. Ты только представь эту страшную картину: женщина учит роль, репетирует, играет спектакль. Она там где-то вместе с нами переодевается, гримируется. Более того, она ездит с нами на гастроли, сидит в таверне и пьет пиво!
– М-да, – промычал Уильям.
– Вот! Что теперь скажешь?
– В Англии была королева, которая правила страной сорок пять лет и правила получше многих королей, – напомнил Уильям. – Королева слыла образованной женщиной и, – он помолчал, – ходят слухи, писала стихи.
– Тут другое дело. Королей и королев страна получает милостью божьей. Так распорядился сам Господь. В тот момент, когда Елизавета взошла на трон, видимо, не было мужчины, который мог бы занять это место. И королева, заметь, не выходила замуж, не имела детей. Ее хозяйством являлась вся Англия. А ее слугами являлся весь английский народ. Она за нами и присматривала. Но если бы у нее был муж и дети, то я не уверен, что она бы правила сорок пять лет. Вспомни, ни одна королева, будучи замужем, так долго не оставалась на троне.