– Итак, ждем вас. До встречи, – попрощался Джон и повел жену домой.
– Ну что, попал? – спросил подошедший к концу разговора Джеймс. – Но Мэри хороша. Тут не поспоришь. Пойдешь к ним сегодня с визитом?
– Мэри хочет, чтобы я ей подписал книги.
– И в этом все дело? Просто подписать книжки?
– Не приставай, Джеймс. Я и сам не пойму, что делаю и зачем. Мне нравится эта женщина. Я от нее глаз оторвать не могу.
– Я заметил. Завтра мы здесь последний день. Ты как? С нами поедешь или будешь возлежать у ног новой возлюбленной?
– Не смейся. Куда я денусь? Поеду с вами. У Мэри муж.
– Точно ты заметил. Я уж подумал, ты его как-то не увидел рядом с ней, – ехидничал Джеймс. – Суровый мужчина, между прочим.
Вечером Уильям подошел к большому каменному дому, стоявшему чуть поодаль от постоялого двора. Он заставил себя успокоиться и постучал. Дверь открыла сама Мэри.
– Добрый вечер. Проходите, – она отошла чуть в сторону, пропуская Уильяма в дом. Он успел вдохнуть аромат, исходивший от ее тела, и сумел слегка коснуться ее руки.
В гостиной был накрыт стол. Навстречу Уильяму поднялся Джон.
– Рад, что вы пришли. Нас редко посещают гости из Лондона. А тем более, такие известные люди, как вы.
– Вы преувеличиваете мою известность, – Уильям смутился.
– Нет. Если у Мэри нашлись две ваши книжки, это что-то да значит, – уважительно произнес неулыбчивый хозяин дома. – Садитесь. Расскажите нам о том, что вы пишите, что идет в Лондоне в театрах. Мы тут отстали от жизни. Возможностей ездить в столицу немного. Нужно, ведь, следить за тем, как идут дела в гостинице и в таверне. Мэри, вот, любит сама обслуживать наших посетителей, готовить на кухне. Так просто не бросишь такое хозяйство.
– Верно, – согласился Уильям, – хозяйство у вас большое, – он посмотрел на Мэри. Она раскладывала еду по тарелкам.
– Ешьте, пожалуйста, – обратилась она к Уильяму.
– Мэри почти все приготовила сама. Она прекрасно готовит! – похвалил жену Джон.
Позже, после обильного ужина Уильям и Мэри остались одни. Джон сослался на усталость, извинился и ушел спать.
– Он всегда ложится рано, – объяснила Мэри, – рано ложится и рано встает. Сегодня хотел подольше поговорить с вами, но завтра много дел.
– Я не возражаю против вашего общества, – «И только вашего», – мысленно закончил фразу Уильям. – Вам нравится быть хозяйкой постоялого двора? – продолжил он разговор.
– Да. Я люблю находиться среди людей. Мне интересно общаться с теми, кто у нас останавливается. Люблю готовить. Конечно, на кухне у меня есть помощники. Но я часто обслуживаю гостей сама. Вечером, когда муж уходит спать, я читаю. Чем может не устраивать такая жизнь? – она улыбнулась.
– И вам никогда не хотелось бежать отсюда? Оксфорд – небольшой город. Должно быть здесь скучно.
– Нисколько. Уверяю вас, я не лукавлю. Счастье не зависит от того, где ты живешь.
– А отчего оно зависит? Я был несчастлив там, где родился и вырос. Всегда хотел оттуда сбежать.
– Сейчас вы счастливы? – Мэри перестала улыбаться и внезапно стала серьезной.
– Нет, – глядя ей в глаза, Уильям не смог ответить иначе, и сказал правду.
– Вы стали успешны, но не стали счастливее. Счастье внутри нас. Оно не бродит где-то снаружи. Иначе его действительно можно было бы найти, пусть даже и обойдя весь свет. А искать нужно в своей собственной душе.
– И все-таки вы слишком умны, чтобы жить здесь. Да еще с таким мужем, – непроизвольно добавил Уильям.
– А что Джон вам показался глупцом?
– Нет, но, по-моему, с ним очень скучно.
– Муж умный и начитанный человек. Но он замкнутый и необщительный. Что ж, нам хватает моей общительности. Не представляю, как бы мы ужились, если бы оба были такими болтунами, как я, – Мэри рассмеялась. – К тому же, он очень меня любит и ценит. Это важно.
– Вы опять правы. Признаю свое поражение. В вашей душе на самом деле поселилось счастье, и вы им сегодня со мной поделились.
– Расскажите мне теперь о себе. Как вам пришло в голову ехать в Лондон, писать пьесы?
– В Стрэтфорд постоянно приезжали на гастроли театральные группы. Я бегал смотреть все спектакли подряд. В школе мне нравилось заучивать стихи и поэмы, хоть нас и заставляли их учить на латыни. В какой-то момент я понял, что хочу быть актером. Мой отец про это и слушать не желал. Он не считал игру на сцене достойной профессией. Теперь, когда я имею хороший доход, он переменил свое мнение. Потом я начал писать пьесу. Она и сейчас лежит в моем доме в Стрэтфорде. Но в восемнадцать лет я вынужден был жениться. У меня родилось трое детей. Через пять лет, сходив на очередной спектакль лондонского театра, я решил бежать.
– Вы готовы были бросить семью? – Мэри сделала большие глаза, в которых мелькнул неподдельный ужас.
– Да, Мэри, был готов. В двадцать три года я не чувствовал никакой ответственности. Жену не любил. Меня ничего не держало дома. Первая попытка сбежать провалилась – меня догнали и вернули в Стрэтфорд. Но моя жена, как ни странно, решила меня отпустить. И второй раз я уехал с ее благословения.
– Мудрая женщина. Как ей должно быть нелегко дался этот шаг!
– Именно после этого я стал к ней относиться несколько иначе. Полюбить я ее не смог, но начал ценить и уважать. Вот и вся история. В Лондоне меня сначала взяли играть второстепенные роли, но потом дела пошли лучше. Пьесы, которые я пытался писать, имели успех. Отец моего друга открыл свой театр. Я в нем имею свою долю от дохода. Так что все сложилось очень удачно.
– И при этом вы несчастливы. Что делает вас несчастливым?
– Вы же сами сказали, Мэри, что счастье надо искать внутри себя. Видимо, пока я его не смог найти.
Она сидела совсем рядом, и Уильяму нестерпимо захотелось ее поцеловать и сказать, что нашел свое счастье – вот оно. Только находится все-таки не в нем, а в ней. Мэри не была похожа ни на Элизабет, ни на Анну. В ней странным образом сочетались совершенно, на его взгляд, несочетаемые вещи. С одной стороны, неуловимо она ему напоминала Анну в ту пору, когда ему было восемнадцать, а ей двадцать шесть. Тогда Анна тоже была живой и улыбчивой женщиной с искорками во взгляде. С другой стороны, Мэри походила на Элизабет. Она также могла увлечь его беседой, а во взгляде, кроме искр, пряталась глубоко затаенная печаль.
В последние годы печаль в глазах Элизабет читалась все чаще. Ей исполнилось тридцать два года, у нее родилось двое детей, обвиненный в заговоре муж чуть не был казнен. Она металась между двумя мужчинами, прекрасно понимая, что выбор давно сделан. Иногда Уильям вспоминал девушку, приехавшую из Парижа, легкую и беззаботную. Ему становилось грустно оттого, что к ее печали он имеет самое непосредственное отношение…
А внешне Мэри походила только на саму себя. Мода на бледных, светловолосых женщин не прошла, и англичанки старались не подставлять кожу солнцу, умудрялись осветлять волосы какими-то страшными, иезуитскими способами, от которых у многих они начинали нещадно выпадать. Кожа Мэри была смуглой: то ли от природы, то ли от частого пребывания на улице. Когда-то Элизабет, только приехав из Франции, тоже была смугла. Но теперь из толпы придворных дам ее выделяли лишь темные волосы.
Уильям вдруг подумал, что Мэри скорее походит на итальянок. По крайней мере именно такими он себе и представлял южных, страстных женщин, когда описывал их в своих пьесах.
– А вы задумались, – прозвучал тихий голос. – Извините, если я вам испортила настроение своими размышлениями о счастье.
– Нет, Мэри, мое настроение вы способны только повышать, – Уильям встрепенулся, поняв, что несколько минут молча на нее смотрит. – Чем вы заняты завтра?
– Как обычно буду в таверне.
– Могу я чем-нибудь вас оттуда выманить? – спросил Уильям, взяв ее за руку. Тонкие пальцы дрогнули и застыли, не зная, что им предпринять дальше.
– Мы можем встретиться после обеда. Обычно в это время до ужина посетителей в таверне мало.
– Отлично! Вы мне покажите Оксфорд. Я здесь бывал и раньше, но толком город не видел. Согласны? – повернув руку Мэри, Уильям нежно поцеловал ее ладонь.
– Конечно, – прошептала Мэри и убрала руку. – Поздно. Наверное, нам пора расстаться. До завтра, – они одновременно встали со стульев. Мэри быстро повернулась к нему спиной и почти бегом вышла из комнаты.
Ее юбки опять взлетели, коснувшись Уильяма, и опали вниз. Когда она уходила, они, казалось, не успевали за своей хозяйкой, пышным шлейфом пытаясь поспеть за ее ножками.
Уильям спустился вниз, открыл дверь и оказался на улице. Ему хотелось подпрыгнуть, громко запеть или сделать еще что-то такое же безумное. Он увидит ее завтра. Послезавтра театр уедет, но завтра они будут вместе. Еще один день он проведет рядом со счастьем, облеченным в форму прекрасной женщины. Если бы он мог ее забрать с собой, то большего и не желал бы.
В ее честь ему не хотелось писать сонеты: она была слишком реальной, слишком живой и быстрой. На бумаге Мэри застынет, превратится в образ, в слова, в предложения. Впервые Уильям понял: его талант ничего не стоит, потому что никакое, даже самое богатое воображение не нарисует ту Мэри, которая есть на самом деле. И никакой сонет не передаст тех чувств, которые он испытывает.
Уильям уснул под утро. Но проснулся свежим и выспавшимся – впереди его ждал день счастья, день, который он собирался провести с Мэри.
– Ну что, вляпался в очередную историю? – спросил Джеймс, покусывая травинку.
Они лежали в телеге, которую нещадно потряхивало на кочках, смотрели на голубое небо и лениво перекидывались отдельными ничего незначащими фразами. Но Джеймс долго не выдержал и перешел к теме, которая его волновала с момента их отъезда из Оксфорда.
– В какую историю? – Уильям сделал вид, что не понимает, о чем там толкует Джеймс.
– Опять нашел себе возлюбленную, которая несвободна. Мэри еще и живет не в Лондоне. Как она будет бегать к тебе на свидания?