В огромных дворцах и замках королю, лордам и графам жилось даже хуже, чем обычным людям. Огромные помещения не могли быть как следует протоплены, как ни старайся. Пронизывающий ветер проникал в щели, пробегая по полу к каминам и заставляя огонь боязливо прижиматься к дымоходу.
Совсем плохо пришлось бездомным бродягам, нищим и попрошайкам, лишенным крова. Они замерзали, в бессмысленных попытках стараясь получить тепло, прижимаясь друг к другу и к стенам домов.
Театральная жизнь в Лондоне замерла. Так как здания большинства театров не имели крыши, публика на представления ходить практически перестала. Актеры были готовы, кутаясь в теплые костюмы и рискуя получить воспаление легких, выходить на сцену. Но играть стало не перед кем.
В таверне недалеко от «Глобуса» пылал камин. Уильям и Джеймс сели поближе к огню, подальше от входной двери. Они заказали горячего вина, добрый кусок жареного мяса и принялись обсуждать финансовые проблемы, с которыми уже почти месяц сталкивался театр из-за нагрянувших морозов.
– Нам надо что-то придумать, – размышлял Джеймс, – публика на спектакли не ходит. Мы их отменяем один за другим. Временных актеров всех распустили. Заказов на выступления в замках и дворцах тоже поступает немного. Говорят, там холоднее, чем на улице.
– Если бы у нас было закрытое помещение, то мы могли бы этим даже привлечь зрителя. Посмотри, наша харчевня не имеет недостатка в посетителях.
И действительно, небольшое помещение все было заполнено посетителями. Хозяин оставил открытым один зал из двух, забив его столами и стульями до отказа. Воздух был спертым, оттого что проветривать помещение в такую погоду не решались. Зато камин хорошенько обогревал комнату, и люди, потихоньку отогреваясь, снимали верхнюю одежду, стряхивая с нее остатки снега, и радовались возможности посидеть в тепле.
– Обогреть театр, даже если он будет с крышей, все равно будет сложно. Но шансы привлечь зрителя увеличиваются. Ты прав, – подтвердил Джеймс.
– Такое помещение в любом случае пригодится. Погода часто мешает нам нормально работать. Нужно присмотреть что-нибудь подходящее.
– Так и сделаем, – кивнул Джеймс. – Как себя чувствует Эдмунд?
Брат Уильяма заболел в один из первых морозных дней. Утром он довольно легко оделся, не ожидая, что на улице станет так холодно. Да еще на следующий день, несмотря на плохое самочувствие, вышел играть на сцену. В болезни брата Уильям не переставая винил себя: в конце лета Эдмунд переехал в маленькую дешевую комнатку неподалеку от театра, не желая больше стеснять старшего брата. Как ни настаивал Уильям на том, что ему нисколько не мешает присутствие в доме Эдмунда, тот решил проявить самостоятельность. К тому же он отказался брать у Уильяма деньги на более приличное жилье, оплачивая за комнату ровно столько, сколько мог себе позволить.
– Если бы мы по-прежнему жили вместе, я бы заметил, что он болен. Да и квартира у меня гораздо теплее, – расстроено сказал Уильям. – Я хотел перевезти Эдмунда к себе, но врачи запретили это делать. У него жар, и по такому морозу переезд очень опасен. Я нанял женщину, которая за ним ухаживает. Она кормит Эдмунда, как может протапливает комнату. Остается надеяться на лучшее.
Джеймс сочувственно похлопал друга по плечу. Он знал, как Уильям привязан к младшему брату, и искренне желал Эдмунду скорейшего выздоровления.
– Что происходит в Оксфорде? – решил он перевести разговор на другую тему. – Как поживает юное дарование под именем Франс Бомонд?
– Мэри обещала прислать новую пьесу до Рождества. Она воодушевлена своим успехом и продолжает писать. Хорошо, что я выбрался к ним осенью. Боюсь, сейчас путешествие было бы невозможно. Холодно, да и пока Эдмунд не поправится, я никуда из Лондона не уеду.
Потихоньку люди приноравливались к новым погодным условиям. Дети играли в снегу и катались по льду. Взрослые, укутавшись потеплее в шерстяные шарфы, прогуливались по замерзшей Темзе. Все запасались впрок дровами, которые дорожали с каждым холодным днем сильнее и сильнее. К концу декабря никто уж и не надеялся на потепление. Оставалось только ждать весны.
Джеймс, пробегав по городу несколько дней, нашел новое помещение для театра. Им стал бывший монастырь, который некоторое время служил для поставки спектаклей мальчиков-хористов. Труппу распустили, и хозяин был рад передать аренду новому владельцу.
Дела «Глобуса» тут же пошли на лад. Спектакли возобновились на новой закрытой сцене, а одновременно и начали поступать приглашения в дома вельмож. Последние, видимо, тоже оправились от первого шока, вызванного морозами. Приближалось Рождество, и соскучившаяся по развлечениям публика снова требовала увеселений.
В домах и на улицах продолжали замерзать бедняки и нищие, но люди знали, в какие районы Лондона не следует заходить, чтобы не испортить себе настроение. Одним из таких мест была улица, на которой жил Эдмунд.
– Ему не становится лучше, – жаловался друзьям Уильям, – жар не спадает, а кашель становится все сильнее. Он совсем ослабел, не встает с постели, и я по-прежнему не могу его перевести к себе.
Друзья сочувствовали Уильяму, но навещать Эдмунда, впрочем, не рисковали. Почти у каждого в семье были заболевшие, но не у всех были такие средства, как у Шекспира, для должного лечения родных.
Но сам Уильям бывал у брата каждый день. Он сидел у его постели и понимал с сожалением, что помочь ему ничем не может. Врачи сменяли друг друга, прописывали какие-то отвары, не разрешали проветривать комнату, чтобы больного еще больше не продуло, запрещали перевозить его в другой дом, цокали языками, глядя на пылающее от жара лицо Эдмунда, и привычно качали головами.
Тридцатого декабря Уильям, как обычно, купил себе немного еды и отправился к брату. Эдмунд практически ничего не ел, но Уильям покупал ему то, что советовали врачи и сиделка. Приближаясь к дому, он увидел церковную лавку с рождественскими украшениями и решил зайти внутрь. Уильям купил целый пакет красивых игрушек и довольный пошел дальше.
Через пару часов комната Эдмунда приобрела праздничный вид. Уильям, никогда не украшавший свое жилище к празднику и относившийся к этому процессу скептически, довольно посмотрел на то, что у него вышло.
– Получилось неплохо, Эдмунд, – обратился он к брату, – видимо, сказывается опыт работы в театре. Декорации хоть куда, – он через силу улыбнулся, хоть и знал, что Эдмунд лежит с закрытыми глазами. – Ты должен поправиться, – продолжил Уильям, – мать не переживет, если с тобой что-то случится. И я тоже не переживу. Подумай о нас, если тебе самому все равно, что с тобой станется. Ты же еще не видел моего маленького сына, твоего племянника. Крошка ужасно похож на меня. Уверен, он будет актером – такие строит рожицы. Его мать красавица, и еще она очень хороший человек и талантливый писатель. Так что родители у мальчишки хоть куда.
Уильям поправил на Эдмунде одеяло и вдруг заметил, что рука брата стала холодной. Сначала, он подумал, что жар спал и наконец-то Эдмунд пошел на поправку. Но буквально через минуту Уильям посмотрел на его лицо и с ужасом обнаружил, что брат мертв.
Вызванный врач развел руками:
– Ничего сделать нельзя. Он умер. Знаете, не многие смогли пережить эту зиму…
Звон погребального колокола долго отдавался в его ушах. На похороны пришло много народу: все друзья Уильяма, все актеры театра не могли не поддержать друга в его горе. Но Уильям никого не видел вокруг. Он вспоминал тот недолгий период времени, когда они жили с братом в Лондоне, часто виделись и подолгу беседовали друг с другом. Ему казалось, однажды что-то похожее он уже пережил. Когда умер сын, Уильям тоже сожалел о том малом количестве времени, которое им было отведено провести вдвоем.
Лондон грустил вместе с ним: свинцовые тучи закрыли небо, бывшее обычно в морозные дни голубым и чистым, редкие снежинки таяли на лицах людей, превращаясь в слезы.
«Что осталось у меня в жизни? Маленький сын, Мэри и дочери в Стрэтфорде. И это все, – подумал Уильям печально. – О чем я мечтал в молодости? О славе, об успехе? Зачем? Теперь понятно, что мечтал я не о том. Близкие люди живут вдалеке от меня, я не могу общаться с ними каждый день столько, сколько хотел бы. Эдмунд приехал, скрасил последние месяцы своим пребыванием в Лондоне и ушел, оставив меня сокрушаться по поводу его ранней смерти».
Снег пошел сильнее. Люди, собравшиеся на похороны, стали расходиться. Уильям стоял, не трогаясь с места. Он не ощущал холода, лишь одиночество окутывало его своей тонкой, но прочной паутиной. У Уильяма перед глазами вспыхивали сцены из спектаклей, ему слышались аплодисменты зрителей.
«Выдуманный мир, в который я пытаюсь втянуть Мэри. Выдуманный мир, никому не нужных, несуществующих страстей. Грим, скрывающий истинные чувства, ненастоящие слезы, неискренний смех, заученные слова. Ни одна трагедия не закончится так жестоко, как в жизни. А комедии в жизни просто нет места».
– Уильям, – Ричард Филд тронул друга за рукав, – пойдем. Марта нас ждет дома с ужином. Надо проводить Эдмунда, как следует. Да и тебе нельзя сейчас оставаться одному. Пошли, – он слегка подтолкнул друга вперед, поддерживая за руку.
– Рич, думал ли ты ребенком о смерти? – спросил Уильям, остановившись. – Думал ли ты, кто уйдет первым, кто вторым? У меня умер сын, теперь Эдмунд. Оба – намного младше меня. Почему мне отпущено больше времени?
– Видимо, тебе есть еще что сделать, – задумчиво произнес Ричард. – Господь считает, тебе уходить рано.
– А почему им было не рано?
– Так задумано. Каждый успевает сделать столько, сколько ему отпущено. Хочу я того или нет, но мне надо напечатать определенное количество книг за мою жизнь. Не больше, не меньше. Тебе – написать сколько-то пьес, сыграть на сцене. И, к сожалению, похоронить тех или иных людей.
– Обещай, Рич, что, похоронив меня, не будешь печатать те сонеты, – Уильям пристально посмотрел на друга.
– С чего ты решил, что я проживу дольше тебя? – Филд попытался уйти от ответа.