Небо становится светлее. Дурманит запах цветов июльских. Вдалеке звон колокольни слышится прозрачный. Ночной прохлады исчезает дуновенье. Все сильнее зной. И солнце, что привыкло к страсти откровенной, сильнее освещает грех людской.
– Уильям, тебе ж понравилось меня любить?
– Конечно. Мечтал об этом я давно. Увидев впервые очертанья твоей груди, я был готов идти за нею на край света.
– Лишь грудь ты видел?
– Что еще?
– Я думала …
– Ты думала, есть в голове мужской чуть больше мысли, больше глубины высокой?
– Так непонятно говоришь ты, Уильям. Мне не понять. Все муки от того, что до тебя мужчин я лучше понимала.
– Они не грудь твою ценили, дураки?! И что-то большее за нею разглядели?
– Я понимаю, ты смеешься надо мною!
– Нет, плачу я над женскою наивностью.
– Постой, не ты ль меня так добивался? Не ты ль тащил меня в поля, покрытые ночною тьмой, прохладою и негой? Все лишь от того, что грудь увидел под девичьим ты платьем?
– Анна! Не девица ты уже давно. Весь Стрэтфорд в курсе. Грудь при этом хуже не стала. Уверяю! А, может даже, привлекла к себе вниманье…
– Я снова не пойму речей твоих.
– Не надо. Не пытайся. Поймешь – обидишься. Не станешь встречаться под покровом темноты. Лишится месяц зрелища такого! И солнцу причин не будет встать по раннему утру. Послушай, птицы заливаются над нами…
– По эту пору так всегда поют они…
– И пахнет лаванда сладко-горько-безвозвратно. Послушай, посмотри, вздохни!
– По эту пору пахнет так всегда лаванда. Уильям, ты пытаешься придать знакомым звукам, запахам, явленьям какой-то тайный смысл.
– Не чувствуешь его?
– Стараюсь я понять, почувствовать дыханье…
– Анна! Никогда не целовал я женщин совершеннее…
– Все потому, что первой я была.
– Будут лучше?
– Ты не такой как все. И вечная дорога – тебе судьба. Вернешься ли ко мне?
– Вернусь! Такую … грудь не забывают. Анна, не обижайся! Я шучу. Дороги нет другой. Другого солнца, луны другой, любви другой. В твоих объятьях я нашел сегодня смысл. Но только не мучь меня расспросами своими. Ответов у мужчины нет на женские вопросы. Лишь отговорки. Чтоб спрашивать и мучить перестала.
Джеймс аккуратно сложил листки.
«Как жаль, что она сожгла всю пьесу. Интересно, что Уильям написал о себе дальше. А впрочем, продолжение мне известно», – он выпрямился, словно стоял на сцене перед полным залом и прокричал:
– Уберите трупы.
Средь поля битвы мыслимы они,
А здесь ни к месту, как следы резни.
Скомандуйте дать залп.8