Так что подобные «мелочи» с головой выдают выдуманное автором «изумление» Кузнецова в ходе тщательного изучения немецких реалий. Гладков пытается все эти фактологические неточности скрыть за простотой подхода:
Слава Богу, офицер вермахта не обязан был быть слишком уж начитанным. Это позволило Кузнецову обойтись чтением всего лишь нескольких романов в дешевых изданиях, оказавшихся в ранцах взятых под Москвой пленных.
Действительно, зачем читать книжки?!
Все эти цитаты необходимы, чтобы понять насколько далеко, вернее, насколько НЕ далеко распространяется фантазия биографов, стремящихся создать образ «легенды разведки». Гладков в данном случае перечисляет самые известные культурные коды, которые знает, насколько я понимаю, каждый мало-мальски образованный человек. Да, иностранный шпион, не смотревший «Иронию судьбы», гарантированно провалился бы в России, но знание реалий не ограничивается поп-культурой, даже если речь идет исключительно о гитлеровской Германии и ее солдафонах. Хоть Пауль Зиберт и был всего лишь управляющим в имении прусского помещика, но ведь мог же он смотреть и «Кабинет доктора Калигари» и «Метрополис». А «Зигфрид: Нибелунги» Фрица Ланга?! А «Голубой ангел» с Эмилем Яннингсом и Марлен Дитрих — блокбастер 30-х? И если мы говорим о Лени Рифеншталь, то в первую очередь Кузнецов должен был ознакомиться с ее работой в фильмах «Священная гора» и «Голубой свет», это только после войны ее стали воспринимать исключительно как режиссера «Триумфа воли» и «Олимпии», а для немецких молодых людей, выросших в 20-е годы, она была секс-символом, а вовсе не символом нацизма.
Еще — биографические фильмы, которые снимались в Третьем рейхе в каких-то невообразимых количествах: «Шиллер» (1939), «Бисмарк» (1940), «Роберт Кох — победитель смерти» (1939) и многие другие. И если мы говорим о пропагандистских антисемитских поделках, то это в первую очередь «Вечный жид» Фрица Хиплера…
Просмотр всех этих фильмов занял бы много месяцев, ведь в Германии их смотрели на протяжении десятилетий. И да, что-то можно было не видеть, но знать-то о них было необходимо.
Ладно, предположим, что офицер вермахта не должен быть слишком начитанным, но что-то же он читать должен? Хотя бы Карла Мея, которого так любил фюрер. Разве чтения «нескольких романов в дешевых изданиях» было достаточно, чтобы поддержать разговор? Ну представьте себе беседу двух офицеров, один из которых читал только и исключительно «Записки майора Пронина»!
Т. Гладков изо всех сил стремится обойти это неразрешимое противоречие и помещает Н.И. Кузнецова в лагерь немецких военнопленных, с которыми тот моментально сошелся, «на удивление легко и естественно».
Для лучшего ознакомления с бытом и нравами вермахта было решено заслать Кузнецова на своеобразную стажировку в среду немецких военнопленных. Под Москвой, в Красногорске, находился центральный лагерь немецких пленных № 27/11. В одном из офицерских бараков и объявился однажды с очередной партией пехотный лейтенант.
…
Насколько вжился Кузнецов в роль немецкого офицера, говорит такая парадоксальная история, рассказанная автору Окунем. В лагере было создано нечто вроде самодеятельной театральной студии. Руководил ею офицер, призванный из запаса, по гражданской профессии — режиссер одного из берлинских драматических театров. Кузнецов ходил в студию на занятия, разучивал стихотворения Гете и Шиллера. И как-то на репетиции раздосадованный бездарным чтением какого-то студийца, режиссер прервал его на полуслове:
— Берите пример с этого господина, — он указал на Кузнецова, — у него классическое литературное произношение!
…
Пребывание в лагере сослужило Николаю Ивановичу хорошую службу еще в одном отношении. От своих временных соседей он услышал и, разумеется, намертво запомнил жаргонные словечки и выражения, которых не сыщешь ни в каком словаре, но употребляемые в обиходе и солдатами и многими офицерами. Как всякий фольклор, они были меткими и выразительными. «Волынская лихорадка» — засилье вшей в окопах. «Швейная машинка» — русский легкий самолет У-2. «Штука» — пикирующий бомбардировщик Ю-87. Партийных бонз за горчичного цвета с золотым шитьем форму называли «золотыми фазанами». Ротный фельдфебель — это «шпис». Партийный значок, круглый, красно-белый с черной свастикой в центре — «бычий глаз». Медаль «За зимний поход на Восток» на багрово-красной ленте солдаты непочтительно, но очень точно именовали «мороженое мясо».
Оставим на совести автора «самодеятельный театр» в советском лагере для военнопленных 41 года. Может, и были созданы в этот страшный год для врагов такие прекрасные условия, но что-то слабо верится. Интересно другое: автор действительно считает, что вот так вот можно было изучить армейский жаргон, армейские сокращения, понять из контекста, кто такие «золотые фазаны» или «шписы»? С нуля? Без подготовки? Не задавая наводящих вопросов? И никто не раскусил «осторожно державшегося» пехотного лейтенанта?
Про пребывание в лагере пишет и Г. Куета:
Кузнецов предстал перед «соотечественниками» в мундире офицера люфтваффе. … Лагерь для Николая Ивановича стал незаменимой школой. В отличие от разных спецкурсов и чтения немецкой литературы он давал прекрасные живые уроки, на которых помимо конкретных сведений о Германии, ее вооруженных силах Кузнецов усваивал весьма важные для него «мелочи»: подробности боевых эпизодов, тонкости взаимоотношений военнослужащих, жаргонные выражения и тому подобное.
Обратили внимание? У Гладкова «легенда» внедряется в лагерь как «пехотный лейтенант», у Куэты — офицер Люфтваффе. Кому верить? Судя по всему — никому. Вот что пишет другой биограф Н. Кузнецова — С. Кузнецов, приводя в своей книге рапорт легендарного разведчика:
«…в сентябре 1941 мне было заявлено, что ввиду некоторой известности моей личности среди дипкорпуса держав оси в Москве до войны, во избежание бесцельных жертв посылка меня к немцам пока не является целесообразной. Меня решили тогда временно направить под видом германского солдата в лагерь германских военнопленных для несения службы разведки… 16 октября 1941 г. этот план был отменен, и мне было сообщено об оставлении меня в Москве на случай оккупации столицы германской армией».
Кстати, приводя этот рапорт в своей монографии, Т. Гладков не стал заморачиваться и просто выбросил текст, выделенный жирным шрифтом. Зато вставил точный номер и адрес лагеря для военнопленных, в котором, похоже, Кузнецов не был вообще. Вот поди теперь и разберись, кто сообщает верные сведения: то ли был Кузнецов в лагере немецких военнопленных, то ли не был. Скорее всего, вся эта история с лагерем, театром и жаргоном — чистая мистификация, желание как можно сильнее приукрасить образ легендарного разведчика, не обращая внимания на то, что тем самым полностью его дискредитируют.
Дальше-больше: авторов заносит в чистую литературщину. Осенью 41 года Николай Кузнецов встречается с братом Виктором.
Долго и откровенно Виктор рассказывал о больших потерях Красной Армии убитыми, пленными, о преимуществе врага в авиации, танках, автоматическом оружии, в организации и порядке. Однако не сомневался, что скоро немцев остановят, а там и назад погонят. Приводил примеры мужества и стойкости красноармейцев, всенародного сопротивления оккупантам, ему уже пришлось встречаться на долгом пути к фронту и с партизанами. Сам Виктор сумел сохранить в этой сложной и опасной обстановке и оружие, и партийный билет.
Простите, но меня просто восторгает бурная фантазия автора. Осенью 41 говорить о больших потерях Красной Армии было преступлением, как и рассказывать о преимуществе в авиации, в организации и порядке. За это, как следует из письма А.Я. Вышинского В.М. Молотову, следовало давать от двух до пяти лет. Преимущество в авиации, в танках, в автоматическом оружии — это чистой воды распространение панических слухов. А ведь товарищ Сталин еще в июле сказал:
Необходимо, чтобы в наших рядах не было места нытикам и трусам, паникерам и дезертирам, чтобы наши люди не знали страха в борьбе и самоотверженно шли на нашу Отечественную освободительную войну против фашистских поработителей.
Так что, хочешь — не хочешь, а контрразведчику Кузнецову просто необходимо было доложить начальству о том, что окруженец Виктор Кузнецов, хоть и прошел проверку в органах, но распространяет панические слухи, говоря о превосходстве немцев, вызывая у советских людей страх в борьбе с ними. В лучшем случае — от двух до пяти лагерей. В худшем…
Далее следует эпизод, который вообще вгоняет в ступор.
Подошла пора младшему брату отправляться на Ярославский вокзал. На прощание он подарил старшему безопасную бритву и запас лезвий. Николай ничего не сказал Виктору, чем он занимается в Москве, а тот с расспросами не приставал, видимо, сам кое о чем догадывался.
Бритва? Вышедший из окружения Виктор дарит брату-москвичу бритву и набор лезвий, как одноклассница на 23 февраля?? Зачем? И при этом фронтовик Виктор не спрашивает тыловика Николая чем он занимается, почему не в армии? Оказывается, есть свидетельство дочери Виктора Кузнецова — Клавдии Сакныня. Так как практически все наше повествование состоит из цитат, процитируем интервью с ней в издании «Уральский музей» за июль-август 2006 года.
Последний раз с Николаем Ивановичем он[15] встретился во время войны, зимой 1942 года, когда, выйдя из окружения под Барановичами, был отправлен в Москву и проходил там переподготовку[16]. Встреча была очень радостной, ведь Николай Иванович не имел от брата известий несколько месяцев. При расставании он оставил брату доверенность и адрес, по которому можно будет справиться о нем, если после войны не будет известий. Адрес этот: Кузнецкий мост, 24, приемная МГБ.