Блестяще в свое время описали подобные различия Стругацкие в повести «Парень из преисподней», и не удержусь, чтобы не привести еще одну пространную цитату:
Гляжу — и в глазах у меня потемнение, а в ногах дрожание. Прямо передо мной, как привидение, сидит, развалясь в кресле, офицер-бронеходчик. Голубой Дракон, «Огонь на колесах» в натуральную величину, в походной форме при всех знаках различия. Сидит, нога на ногу, ботинки сияют, шипами оскалились, коричневая кожаная куртка с подпалинами, с плеча свисает голубой шнур — тот еще волк, значит… и морда как у волка, горелая пересаженная кожа лоснится, голова бритая наголо, с коричневыми пятнами от ожогов, глаза как смотровые щели, без ресниц… Ладони у меня, ребята, сами собой уперлись в бедра, а каблуки так щелкнули, как никогда еще здесь не щелкали.
— Вольно, курсант, — произносит он сиплым голосом, берет из пепельницы сигаретку и затягивается, не отрывая от меня своих смотровых щелей.
Я опустил руки.
— Несколько вопросов, курсант, — сказал он и положил сигаретку обратно на край пепельницы.
— Слушаю вас, господин старший бронемастер!
Это не я говорю, это мой рот сам собой отбарабанивает. А я в это время думаю: что же это такое, ребята? Что же это происходит? Ничего не соображаю. А он говорит, невнятно так, сглатывая слова, я эту ихнюю манеру знаю:
— Слышал, что его высочество удостоил тебя… а-а… жевательным табаком из собственной руки.
— Так точно, господин старший бронемастер!
……
Он вдруг весь подался вперед.
— Маршала Нагон-Гига в ставке видел?
— Так точно, видел, господин старший бронемастер!
Змеиное молоко! Экий барин горелый выискался! Я с самим генералом Фраггой разговаривал, не тебе чета, и тот со второго моего ответа позволил и приказал: без званий. А этому, видно, как музыка: «Господин старший бронемастер». Новопроизведенный, что ли? А может, из холопов выслужился… опомниться не может.
……
Он мигом ко мне повернулся, словно его шилом ткнули. Уставился. Ну чисто бронеход! А я вроде бы в окопе сижу… У меня по старой памяти кожа на спине съежилась, а потом думаю: идите вы все с вашими взорами, тоже мне — старший бронемастер драной армии… Сам небось драпал, все бросил, аж сюда додрапал, от своих же небось солдат спасался… И отставляю я нагло правую ногу, а руки завожу за спину и гляжу ему прямо в смотровые щели.
Полминуты он, наверное, молчал, а потом негромко просипел:
— Как стоишь, курсант?
Я хотел сплюнуть, но удержался, конечно, и говорю:
— А что? Стою как стою, с ног не падаю.
И тут он двинулся на меня через всю комнату. Медленно, страшно. И не знаю я, чем бы это все кончилось, но тут Корней из своего угла, где он все это время сидел с бумажками, подает вдруг голос:
— Бронемастер, друг мой, полегче… не заезжайте…
На меня он больше не смотрит. Игнорирует. Берет у Корнея бокал и запускает в него свой обгорелый нос. Сосет. А я обалдел. То есть как это? Нет, конечно, всякое бывает… тем более разгром… разложение… Да нет! Это же Голубой Дракон! Настоящий! И вдруг у меня как пелена с глаз упала. Шнурок… вино… Змеиное молоко, да это же все липа!
Корней говорит:
— Ты не выпьешь, Гаг?
— Нет, — говорю. — Не выпью. И сам не выпью, и этому не советую… господину старшему бронемастеру.
И такое меня веселье злое разобрало, я чуть не расхохотался. Они оба на меня вылупились. А я подошел к этому горелому барину, отобрал у него бокал и говорю — мягко так, отечески поучаю:
— Голубые Драконы, — говорю, — вина не пьют. Они вообще спиртного не пьют. У них, господин старший бронемастер, зарок: ни капли спиртного, пока хоть одна полосатая крыса оскверняет своим дыханием атмосферу Вселенной. Это раз. А теперь шнурочек… — Берусь я за этот знак боевой доблести, отстегиваю от пуговицы куртки и аккуратненько пускаю его вдоль рукава. — Шнурок доблести только по уставу вам положено пристегивать к третьей пуговице сверху. Никакой настоящий Дракон его не пристегивает. На гауптвахтах сидят, но не пристегивают. Это, значит, два.
Ах, какое я наслаждение испытывал. Как мне было легко и прекрасно! Оглядел я еще раз их, как они меня слушают, будто я сам пророк Гагура, вещающий из ямы истину господню, да и пошел себе на выход. На пороге я остановился и напоследок добавил:
— А при разговоре с младшим по чину, господин старший бронемастер, не велите себя все время величать полным титулом. Ошибки здесь большой, конечно, нет, только уважать вас не будут. Это не фронтовик, скажут, это тыловая крыса в форме фронтовика. И лицо обгорелое вам не поможет. Мало ли где люди обгорают…
Вот так мог проколоться человек, которого посылали спасать землянина-прогрессора. Даже не шибко сообразительный Бойцовый Кот его высочества, курсант третьего курса Особой столичной школы Гаг быстро понял, что сидящий перед ним вовсе не тот, за кого себя выдает.
Очень скоро пришло мне в голову, что на самом-то деле получилась какая-то чушь, получилось, что они засылают к нам шпиона, а я этому помогаю. Консультирую, значит. Как последняя купленная дрянь. Обрадовался, дурак! Разоблачил! Взяли бы его там, поставили бы к стенке, и делу конец…
В данном случае братья Стругацкие отлично понимали, что не в камуфляже, не в обожженном лице, не в деталях обмундирования дело, а вот в этом — после второго ответа разрешить не величать полным титулом. Та самая мелочь, которая может довести до стенки.
Не верю, что не могли этого понимать и в 4 Управлении НКВД, которым командовал опытный диверсант Павел Судоплатов, в распоряжение которого и поступил Николай Кузнецов. Значит…
Значит, надо разобраться в том, кто же действовал в отряде «Победители» под именем Николая Васильевича Грачева, он же Николай Иванович Кузнецов, он же Пауль Зиберт.
Тут тоже имеет смысл остановиться поподробнее, ибо вновь мы приходим к мысли, что под именем Николая Кузнецова скрывался совершенно другой человек. Обратимся к уже цитированной статье Ю. Райхеля.
Нестыковки, откровенная ложь о деятельности отряда «Победители», и Кузнецова в частности, наводит на мысль, что в Ровно под именем Пауля Зиберта был не Кузнецов, а совершенно другой человек. И весьма вероятно, настоящий немец из Восточной Пруссии. А боевиком, стрелявшим по гитлеровским функционерам, мог быть действительно тот, кого мы знаем как Кузнецова. Он мог кратковременно действовать в немецкой форме, но длительно с немцами не общаться из-за возможного быстрого разоблачения.
Косвенным подтверждением этой версии служат данные, сообщенные в фильме «Лубянка. Гений разведки», показанном по московскому Первому каналу в конце ноября 2006 г. Там прямо говорится, что работа Кузнецова в Москве под именем Шмидта является легендой. Был настоящий немец по фамилии Шмидт, который и работал на советскую контрразведку. Вполне может быть, что именно этот Шмидт и действовал в оккупированном Ровно. И вполне возможно, что он тоже пытался пробраться через линию фронта, но неудачно.
Проблема единственно в том, что в фильме Сергея Медведева «Лубянка. Гений разведки» ничего подобного не говорится. Как и в его другой работе «Николай Кузнецов Мифы и реальность». А вот сама идея о том, что Николай Кузнецов и Рудольф Шмидт — это не один человек, а два разных, и даже не однофамильцы, кажется мне весьма плодотворной. Как и появление третьего лица — некоего Пауля Зиберта.
Теперь давайте вернемся к началу нашей истории и взглянем на нее именно с этой точки зрения.
Вновь подчеркну, что все здесь изложенное является исключительно домыслом автора, никаких доказательств этой теории (кроме обычной человеческой логики) у меня нет, а все данные взяты из открытых источников, даже если в них явно видны противоречия.
А потому посмотрим, что стало с Николаем Кузнецовым, когда он переехал из Кудымкара в Свердловск и начал трудную жизнь агента под прикрытием? Ведь это совсем другая история.
Как мы помним, бывший лесоустроитель в 1934 году устраивается расцеховщиком бюро технического контроля конструкторского отдела УЗТМ — знаменитого «Уралмаша». Начал он трудовую деятельность на гиганте машиностроения 1 июля 1934, а уже в январе 1936 года Кузнецов уволился из конструкторского отдела Уралмаша. Полтора года общения с немецкими специалистами, за которые он в совершенстве освоил «пять или шесть диалектов», входя в доверие и беседуя с иностранными специалистами.
Сотрудники Музея истории Уралмашзавода взялись подсчитать, сколько иноспецалистов работало на заводе. На март 2003 г. выявлено 311 человек, работавших в период с 1928 по 1941 г. Из них 182 оказались рабочими-машиностроителями различных специальностей, 12 — строителями, 46 — конструкторами. Четверо иностранных граждан занимали руководящие посты в производственных подразделениях, а шестеро трудились парикмахерами и поварами.
Больше всего среди иностранных граждан было подданных Германии — 141 человек. Граждан других государств оказалось значительно меньше: из Чехословакии — 33, Австрии — 25, США — 5, Польши — 5. На Уралмаше работали также граждане Швейцарии, Великобритании (в том числе индийцы), Венгрии, Румынии, Финляндии, Голландии, Эстонии, Греции.
Понятно, что тут ох как нужны были специалисты определенного профиля:
«На Уралмаше действовала целая сеть информаторов, добровольных подручных мастеров заплечных дел. За теми, кто побывал за границей, особый надзор. Прежде чем превратить людей в лагерную пыль, их ломали, заставляя клеветать на своих товарищей и на самих себя. …».
Вот поэтому-то знание именно немецкого должно было цениться. И Николай Кузнецов — наверняка, прекрасно знавший немецкий язык — занялся важным государственным делом: стучал. Только вот незадача: как раз свое блестящее владение немецким языком ему и нельзя было демонстрировать! Тогда иностранные специалисты, зная, что он их прекрасно понимает, должны были бы умолкать в его присутствии или говорить весьма осторожно, не так, как вольно беседуют в присутствии человека, языка не понимающего. Поняли бы иностранцы, что простой и открытый Коля вовсе не так прост и открыт, как стремится показать. Почему-то такое простое логическое умозаключение никому из биографов в голову не пришло. И понятно почему: они не занимались изучением реальной биографии Н. Кузнецова. Они строили легенду о Н. Кузнецове. О человеке, который мог бы так говорить на немецком, как сами немцы не могли. Остальное — за пределами их интересов. Потому и нарушается логика. Язык — все. Остальное — ничто.