Как рассказывал впоследствии Кузнецов Лукину[41], а Лукин автору, Кох, узнав, что Зиберт его земляк, оживился, припомнил, что еще задолго до войны приезжал как-то охотиться в имение князя Шлобиттена и видел там какого-то юношу-служащего. Словом, Кох почти что узнал этого молодого человека в сидящем сейчас перед ним заслуженном офицере.
Эту информацию мы получаем через третьи руки — Кузнецов — Лукину, Лукин — автору. Помните, что про бой у разъезда Дубосеково якобы рассказал журналисту красноармеец, погибший за два дня до этого боя? Примерно так и создаются мифы. Иди потом проверь, кто кому что рассказал и что там было на самом деле.
А что любопытно — оказывается, не только «прусский акцент», но и сам юноша-служащий был знаком рейхскомиссару Украины? Какой доверчивый, совсем на себя не похожий мясник Кох. А может и вправду узнал? Почему мы исключаем такую возможность? Мы верим в то, что уральский деревенский парень поперся к обер-президенту Восточной Пруссии, не опасаясь, что тот поймет, что никакой он не пруссак. И вся легенда насмарку. А если и правда Кох был знаком с князем Шлобиттеном и бывал у него в имении? Какой чудовищный риск! Почти как встретить в Ровно однополчанина из дивизии, воюющей на Украине. И разве так уж фантастично звучит тот факт, что к Коху на аудиенцию пришел реальный уроженец Восточной Пруссии с оберландским акцентом?
Запутались? И я запутался. Такое нагромождения странностей, как в этой истории, вряд ли где еще сыщешь.
И, конечно же, вновь возникает вопрос знания языка. И это проблема, которую тоже надо бы разрешить. Если не было Кузнецова, то и Шмидт, и Зиберт на русском говорили совершенно без акцента, во всяком случае, в воспоминаниях никто не говорил, что Кузнецов/Грачев говорил по-русски с акцентом. Существует единственное глухое упоминание о том, что он умел имитировать немецкий акцент в русском языке. Ну, уже что-то.
Значит, русский язык у таинственного незнакомца был на уровне родного. Если у Кузнецова (одного из них), то понятно. Но тогда непонятно, откуда у него отсутствие акцента в немецком и его диалектах. А если это Шмидт или Зиберт? Тогда непонятно, откуда отсутствие акцента в русском. Хотя, если этнический немец Шмидт действительно потомок обрусевших немцев, сохранивших родной язык — тогда как-то объяснимо. И если Зиберт знал язык в совершенстве, а неизбежные ошибки объяснял тем, что стремится думать на немецком — тогда тоже. Но это очень большие допущения и тут автор впадает в тот же грех, что и официальные биографы. Куда ни кинь — всюду клин.
Можно овладеть двумя языками на уровне родного? Что ж, и такое встречается, но тогда вновь встает вопрос языковой среды и привычек. — откуда у уральского деревенского паренька замашки и привычки немецкого офицера? И откуда у немецкого офицера знание русских реалий? Загадка. Еще одна.
Хотя и она имеет свое решение, конечно. Но мы его на данный момент не знаем со стопроцентной вероятностью.
Теперь о том, что работает против этой теории — фотографии и родственники.
…В своих письмах к нам молодые воины, студенты и школьники, рабочие, колхозники и наши зарубежные друзья часто спрашивают: «А был ли такой человек? Или все это — легенда?…»
Вот какое странное предложение находится в книге, которую написали брат и сестра Николая Кузнецова — Виктор Кузнецов и Лидия Брюханова «Разведчик Николай Кузнецов». И дальше идет довольно странный пассаж:
Да, прав был Николай Кузнецов, когда однажды, обсуждая у партизанского костра дела народных мстителей, сказал:
— Если после войны мы будем рассказывать о том, что и как делали, этому едва ли поверят. Да я бы и сам, пожалуй, не поверил, если б не был участником этих дел.
Оставим на совести авторов рассказ о произнесенных у костра словах — миф обрастает подробностями и для мифа это норма.
Но обратите внимание: вопрос задан. А ответа на него нет. Странное какое-то высказывание, не находите?
Впрочем, чувство неловкости не оставляет, когда читаешь деревянные строки, явно написанные не братом и сестрой, а неким «щелкопером-бумагомаракой». Кузнецов в советской манере предстает там благородным рыцарем, всегда встает на защиту слабых, борется за справедливость, всегда готов идти в бой, даже против китайских провокаторов на КВЖД. Он тушит пожар в кинотеатре «Темп», спасает женщину, вспыхнувшую от неосторожного обращения с огнем — в общем, обычный набор банальностей, никакого отношения к реальному человеку не имеющих.
Извините, но разве так пишут о близком и родном человеке?
… убежденность в своей правоте, глубокая уверенность в том, что несправедливость будет исправлена, помогли Николаю Кузнецову найти в себе мужество и силы, чтобы справиться с потрясением, выстоять, не надломиться, не опустить рук. Дома, когда мать уговаривала сына бросить свои хлопоты, не мучить себя переживаниями, Ника с суровой решимостью ответил:
— За правду я буду стоять насмерть!..
Это — о периоде, когда Никанор Кузнецов был исключен из комсомола. Да, конечно, мы сделаем скидку на время, когда писалась эта книга. Но все же, все же… Брат же! Неужели только так казенно можно было рассказать о близком человеке? Или просто рассказывать было особо-то и нечего, кроме затверженных историй, сто раз жеваных-пережеванных во всех «житиях» легенд? Высокий, красивый, добрый, честный, трудолюбивый, любим народом… Ну, разве что добавляется, что он в совершенстве владел и коми-пермяцким языком. Герой все-таки, как же не в совершенстве?! Тем более, подвиги этого героя и строились на уникальных лингвистических способностях.
Банальность — в каждой строке, в каждом эпизоде. Вот Виктор приходит в комнату брата и видит книги на этажерке. Какие?
Лермонтов и Пушкин, Горький, Некрасов и Маяковский…
Ну, а кто ж еще, действительно? Только классика, только хардкор. Никаких Пильняков и Бабелей, никаких Серафимовичей и Парфеновых, никакого Есенина, не к ночи будь помянут.
Да и судьба брата Виктора в книге как-то странно изложена: только что он работал на строительстве Уралмашзавода — и вдруг:
В начале 1933 года тяжело заболела наша мать…
Виктора в то время в Свердловске тоже не было. Он работал трактористом на лесозаготовках, и если бы случайно не приехал в Свердловск, то тоже не простился бы с матерью.
Ну что ж, может и правда трактористом работал, но вообще-то лесозаготовки, знаете, вызывают странные ассоциации, особенно если учесть, что молодой парень пожил в большом городе, поработал на одной из важнейших строек страны — и вдруг какие-то лесозаготовки. Может, случилось что? Тогда часто случалось такое, что человека — раз! — и посылают лес валить. Но доказательств нет, одни домыслы.
Младший сын застал мать уже при смерти. В бреду она до последней минуты разговаривала с Никой и Витей… Умерла Анна Петровна 55 лет, в марте 1933 года, и семья осиротела.
Ну, про то, что Ника на похороны отца и матери не торопился, мы уже писали. Деревенский ведь парень, должен был понимать, что есть вещи, которые пропускать нельзя, невозможно. Не попрощаться с отцом и матерью? Как-то это не вяжется с образом открытого и доброго парня Ники Кузнецова.
Родственникам обязательно надо напомнить про язык, обязательно! Ради этого все и писалось, собственно. Писалось тогда, пишется и сейчас.
Раз из города мы возвращались в трамвае на заводской поселок. Кузнецов заметил на передней площадке немецких инженеров. Николай Иванович чуть ли не с ходу умело, дипломатично включился в их разговор. Но, вероятно, из-за неправильного построения фраза у него получилась двусмысленной. Вижу: немцы от души смеются, а Кузнецов, нисколько не смущаясь, опять к ним: «А как правильно?» И снова повторяет.
Это свидетельство старшего инженера-конструктора Уралмаша Н. И. Баранова, у которого на квартире какое-то время жил Кузнецов. Опять все признаки былинного героя. И вместо того, чтобы заподозрить в Кузнецове шпиона, зачем-то изучающего немецкий язык и пристающего к иностранным специалистам (дело происходит летом 1935 года, Гитлер уже два года как у власти, суть нацизма вполне понятна), товарищ Баранов восторгается. Очень достоверно.
Все его знакомцы непременно упоминают его умение расположить к себе собеседника, упорство в изучении языков (с упоминанием, что он налегал на разные диалекты):
Иногда, отличаясь эксцентричностью, он в разговоре неожиданно переходил на немецкую речь. Он был для нас милым товарищем, интересным человеком и загадкой… — вспоминает инженер Людмила Сергеевна Сутовская.
Вы себе это представляете? Стоите это вы, болтаете, о вечернем походе в кино, и тут ваш собеседник вдруг переходит на немецкий. 30-е годы. Очень мило и эксцентрично, правда? И, главное, очень вежливо — ведь собеседник далеко не в совершенстве говорит на этом языке, если вообще говорит. Неужели авторы не чувствуют дичайшей фальши в насквозь лживой истории?
У Николая была излюбленная манера одеваться под иностранца. На нем было серое полупальто с широким поясом, желтые краги, американские полуботинки. Шляпа слегка сдвинута на затылок. Из-под серого кашне в крупную зеленую клетку виднелись накрахмаленный необыкновенной белизны воротничок, красивый галстук, яркий свитер. Слегка улыбаясь, Николай глянул в сторону знакомых, блеснув очками в роговой оправе. В одном из боковых карманов его пальто виднелся немецкий журнал, в руках — газета.
Инфантьевой хотелось пройти по трамваю незамеченной. Но как только она поравнялась с ним, Николай вскочил с места и предложил:
— Садитесь, пожалуйста, — и повторил приглашение по-немецки.
Молодой женщине как-то неудобно было воспользоваться его любезностью. Она смутилась и готова была выйти из трамвая…