Бессонный — наш испытанный связной — сейчас пенсионер, живет в Киеве, У него нет семьи, но он считает своими братьями боевых товарищей, в судьбе которых сыграл такую важную роль. Многих из них он разыскал за эти годы, не раз встречался с ними. Ему регулярно пишут письма и Коляскин, и Тарасенко, и Конопелько, и я.
— Как бы я хотел пожать руки всем, кто остался в живых, всем моим друзьям, которых я обрел вдали от родины! — задумчиво произносит Алексей Афанасьевич. — И еще хотел бы поклониться саркофагу, где погребен Галафати, и саркофагу номер триста двадцать девять. По всей вероятности там лежит русский, которого я видел в ту страшную ночь... Как видите, не Кубышкин, но какой-то другой русский похоронен рядом с итальянскими друзьями. Вот узнать бы, кто?
— А как сложилась судьба Маши?
— Маша с комсомольцами Мценска ушла в один из партизанских отрядов. Она отлично знала немецкий и в отряде была переводчицей. Однажды партизаны попали в засаду. Был большой бой. И в этом бою Маша погибла... Вот так.
Кубышкин замолчал. Потом тихо, словно разговаривая сам с собой, произнес:
— У Юлиуса Фучика я прочитал замечательные слова: «Пусть же павшие в бою будут всегда близки нам, как друзья, как родные, как вы сами!» Именно так должно быть. Для всех, кто остался в живых.
Родной дом
Зимнее солнце медленно поднимается из-за невысоких гор. Кругом чуткая тишина, и от этого особенно звучно похрустывает под ногами снег.
От дома до карьера — полтора километра. Алексей привык ходить на работу пешком: приятно вдыхать полной грудью свежий воздух, да и есть время, чтобы поразмыслить, обдумать что-либо.
Вот уже одиннадцать лет работает он бурильщиком в карьере, где добывают гранит для Березовского завода железобетонных конструкций. Он полюбил свою профессию, сумел найти «живинку» в этом деле.
Алексей глядит на часы и прибавляет ходу. Ему хочется застать сегодня экскаваторщика третьей смены, который работает в его забое. Этот парень вчера «наломал дров» — переворошил всю груду негабаритов, которые были уже пробурены. Получилось, что труд, затраченный звеном Кубышкина, был сведен почти на нет. Правда, в материальном отношении звено не пострадало: работа уже зачтена им. Но разве дело только в этом? Звено Кубышкина борется за звание коммунистического. Один из пунктов их обязательства гласит: «Бороться за экономию рабочего времени, за экономию горючего для компрессора, за долгую сохранность рабочего инструмента». А сколько понадобится сил и времени, чтоб снова пробить эти перевернутые негабариты?
Вот и контора. Алексей с трудом открывает примерзшую дверь, и в коридор врываются белые клубы морозного воздуха. В коридоре стоит и курит парень в черной меховой шапке-ушанке. Заметив вошедшего, он торопливо бормочет приветствие и хочет выскользнуть за дверь.
— Постой-ка, дружок! — Кубышкин решительно положил руку на плечо парня. — Долго будешь портить работу?
— Да ведь темно было, — начал оправдываться экскаваторщик. — Ночью не разберешь, сделаны шпуры или нет.
— А все-таки надо разбираться!
— Больше не повторится.
— Ну, смотри. Верю, что просто ошибка вышла.
Алексею самому неприятно вести этот разговор. Куда легче говорить человеку что-нибудь хорошее. Но парня нужно поправить.
В конторе висят доска показателей лучших производственников карьера, где ежедневно проставляется результат работы каждого. На ней постоянно можно видеть и фамилию Алексея Кубышкина, выполняющего норму на 135-140 процентов.
В конторе становится шумно: собираются рабочие первой смены.
И вот рабочий день начинается. Сердито, словно жалуясь на крепость камня, жужжат перфораторы, вгрызаясь в твердый гранит. Бурильщики теперь до самого перерыва не выпустят из рук бурильных молотков. Никаких остановок, никаких перекуров — таков неписаный закон их звена.
Одиннадцать лет Кубышкин чувствует в своих руках упругое дрожание перфоратора, неподатливость и сопротивление гранита. Не каждому по плечу такое единоборство. Бывает, что пасует человек перед камнем, отступает. Проработает какой-нибудь новичок месяца два, а потом глядишь — уже обходной листок заполняет. Но Кубышкин привык к борьбе. Он знает, что настоящее в жизни легко не дается.
...В двенадцать раздается вой предупреждающей сирены. Сейчас недалеко отсюда будут произведены взрывы пробуренных скважин.
Кубышкин выключает перфоратор и кивает товарищам: надо уходить в укрытие.
Через несколько минут воздух содрогается от мощных взрывов. Столбы пыли и дыма поднимаются кверху. Красивое зрелище! Кубышкин видит его почти ежедневно. Но всегда — с удовольствием. Ведь это не взрывы бомб, не страшные шквалы войны. Нет! Это мирные взрывы.
И вот он идет домой. Конечно, немного устал, но это приятная усталость хорошо потрудившегося человека. Вот и дом его под номером тринадцать. Число несчастливое — говорит кое-кто. Но Алексей не верит в приметы.
Семья у Кубышкина немалая — семь человек. Большой, просторный дом Алексею Афанасьевичу помог построить завод. Ему привезли гранитные блоки, смонтировали их, выделили нужные пиломатериалы. Не хватило у Кубышкина денег — завод дал ссуду.
Едва Алексей Афанасьевич заходит в дом, его шумно окружают дети.
— Дайте мне хоть умыться, стрижи! — весело смеется Алексей, ласково отстраняя их.
Он умывается, а потом со всей ватагой направляется на кухню, где около раскаленной плиты хлопочет жена.
— Ну, что у нас имеется на сегодняшний день? Пельмени? Неплохо!
После обеда опять все собираются в большой комнате. И тут начинается вечер «вопросов и ответов»: количество детских «почему?» и «зачем?» поистине неисчерпаемо.
За окном быстро, по-зимнему густеют сумерки. В квартире тепло и уютно. Задумавшись, сидит у телевизора Кубышкин...
А в воскресные дни Алексей Афанасьевич не любит оставаться дома. С детских лет заполнила его душу любовь к природе, и никакие жизненные бури не смогли погасить этой любви. Во всякое время года русский лес не теряет для него своей прелести и красоты.
Любит Алексей побродить по лесу и поздней осенью, когда с тихим шелестом падают пожелтевшие листья, когда над поредевшим лесом с прощальным курлыканьем пролетают журавли и наступает грустная тишина.
Мила ему и весна с ее яркостью и свежестью красок, с многоголосым щебетаньем вернувшихся на родину птиц, с бодростью ветерка, пробегающего по зеленой листве с упругой силой, с изумительной синевой майского неба. Забредет Алексей воскресным днем на лесную лужайку, запрокинет голову, глянет в эту синеву — и покажется ему на миг, что не в небо глядит, а в опрокинутый над головой огромный синий безбрежный океан...
А в ясное зимнее воскресенье попробуй удержи Алексея дома! Снимет он с гвоздя ружье, наденет лыжи — и пошел между соснами, прислушиваясь к скрипению снега да к чуткой тишине леса. Или возьмет удочку, пойдет на озеро и сядет возле лунки в трепетном ожидании счастливой минуты, когда леса чуть дрогнет и этак косо, косо пойдет в сторону.
Двадцать лет спустя
Морозным белесоватым утром в ноябре 1963 года Алексей Кубышкин, как всегда, пришел в забой и, взвалив на плечи тяжелый бур, коротко бросил друзьям по бригаде:
— Пошли, ребята. Время.
Тут он взглянул на лица бурильщиков и остановился, озадаченный:
— Что вы так на меня смотрите, будто я только что из космоса вернулся?
— А ты вчерашний номер «Известий» читал? — вопросом на вопрос ответил Петр Комаров. — Неужели не читал?
— Нет. А что? Неужели уже успели статью сочинить? Ведь вроде совсем недавно корреспонденты были. Ох, и дотошные ребята!
Комаров протянул Кубышкину номер газеты и укорил:
— И зачем было скрытничать, Алексей? Хоть нам бы рассказал о своих итальянских приключениях. Интересно ведь...
— А разве я сделал что-нибудь особенное? Мало ли наших ребят партизанило в Италии!
Но уральцы думали по-другому. Очерк в «Известиях», корреспонденция по радио стали широко известны, и теперь многие захотели увидеть своего земляка, сражавшегося в далекой средиземноморской стране. В небольшой городок Березовский полетели десятки писем со всех концов Урала, да и не только с Урала — со всей страны.
Приглашений много. Алексею Афанасьевичу пишут строители Тюмени, шахтеры Караганды, горняки Североуральска, машиностроители Новосибирска, матросы Балтики, пионеры Киева. Пишут и старые товарищи, вспоминают совместную борьбу.
Да и народ Италии не забывает тех, кто 24 марта 1944 года погиб в Ардеатинских пещерах. Когда исполнилось двадцать лет со дня этой трагедия, народ почтил память погибших грандиозным шествием. Более двадцати тысяч римлян и жителей других городов пешком двинулись к мавзолею, где покоятся тела трехсот тридцати пяти жертв нацизма.
В этот день в Риме были возложены венки у сорока шести мемориальных досок, прикрепленных к стенам домов, где жили когда-то те, кто пал от рук палачей в памятный мартовский день.
Обширное помещение мавзолея и близлежащие холмы были заполнены народом.
Правительство Италии не могло не видеть, что в стране очень сильны антифашистские настроения. Вот почему в шествии приняли участие президент, премьер-министр, кардиналы и прочие официальные светские и церковные чины. Но главными организаторами шествия были, конечно, командиры и бойцы итальянского Сопротивления, ассоциация итальянских партизан, среди которых очень много членов Коммунистической партии Италии.
Почтить память патриотов пришли секретарь ЦК Итальянской компартии Луиджи Лонго, видный общественный деятель коммунист Джордже Амендола, бывший одним из организаторов и руководителей вооруженной борьбы с фашистами в Риме, и другие товарищи. Среди многочисленных венков, принесенных в мавзолей, были венки от Центрального комитета Итальянской коммунистической партии, от римской федерации компартии, от газеты «Унита».
Собравшиеся у мавзолея люди пришли с лозунгами: «Нет фашизму!», «В память жертв даем слово беречь традиции Сопротивления!», «Вечная слава жертвам Ардеатин!» Женщины несли букеты цветов. Во время шествия один из юношей запел партизанскую песню «Свисти, ветер, поднимайся, буря».