— Хватит с нас. По горло сыты твоими лживыми речами, подлец! — вскричал один из братьев.
— Но перед смертью ведь каждому дается право сказать свое последнее слово?
— Говори, только покороче!
— Во-первых, сейчас вы застигли меня на том, что я выполняю задание Хасана из Амузги… — начал Саид Хелли-Пенжи. — Это связано с тайной, ключ к которой он тщетно ищет. Я выкрал у коварного Исмаила шкатулку. Мне думается, в ней-то и скрыта разгадка тайны. Не случайно же Хасан из Амузги так просил меня добыть ее. Во-вторых, в руки к тому же Исмаилу каким-то образом попала девушка из Куймура по имени Муумина… — Он поднял голову и с мольбой посмотрел на Муумину, словно бы просил не предавать его. Братья тоже глянули на нее, только теперь поняв, что перед ними вовсе и не юноша. — Исмаил и Ибрахим-бей этой же ночью истерзали бы несчастную, но я спас ее… — продолжал Саид. — Между прочим, она невеста Хасана из Амузги.
Щеки у девушки загорелись, ее будто ожгло стыдом, хотя слышать такое для Муумины было очень приятно.
— …Прошу вас, поверьте! Если не мне, то хотя бы девушке. Она подтвердит, что это я достал ей мужскую одежду и провел мимо всех Исмаиловых дозорных…
Муумина слушала его и думала, какой же у него змеиный язык. И ведь она чуть не доверилась такому извергу…
Братья не перебивали Саида, хотя с их лиц не сходила ироническая усмешка: мол, если надеешься и на сей раз ускользнуть, это не удастся.
А Саид немного пришел в себя и продолжал уже почти без страха:
— На мне долг — я обязан, как обещал, доставить к Хасану из Амузги шкатулку и эту вот девушку… — Он помолчал.
Лица братьев сделались грозными и угрюмыми. И Саида вдруг снова прошиб холодный пот. Воздев руки к небу, он грохнулся на колени и запричитал:
— Всемогущий аллах, ты один лишь свидетель, что я не убивал почтенного Абу-Супьяна. Вразуми их поверить мне!..
— Вставай, гнусное животное! Этими мольбами ты нас не разжалобишь. Поднимайся!
— Я же говорю вам истинную правду! Поверьте мне!
— Вставай и обнажи кинжал!
— Хорошо, пусть будет по-вашему. Никуда я от вас не денусь. От судьбы не уйдешь. Но прежде выслушайте, что скажет Хасан из Амузги… — И он так молил, что добрая Муумина вдруг пожалела его. Какой бы ни был, но человек ведь! И конечно же ему тоже не хочется умирать… Она уж подумала, не попросить ли ей всадников сжалиться над ним?..
— Хасан из Амузги наш молочный брат, — сказал старший из братьев, — но в этом деле мы советуемся только со своей совестью.
— Вставай, пока мы не прикончили тебя, как ползучего гада! — Один из четверых хотел поднять его, но Саид подполз на четвереньках к коню Муумины.
— Что же ты молчишь? — вскричал он. — Скажи им, пусть пощадят меня до встречи с Хасаном, я рабом твоим буду. До встречи, а потом пусть…
— Что скажешь, сестра наша? — спросил старший, тот, что стоял с обнаженным кинжалом в руке.
— Что я могу сказать, братья мои? Если он на самом деле повинен в смерти вашего отца, он должен принять смерть! — Муумина посмотрела на Саида, лицо его исказил ужас. — Но он утверждает, что не убивал. Вдруг это так? Не берите на свои души грех. Пусть будет, как он просит. С присущим вам великодушием исполните его последнее желание, дайте встретиться с Хасаном из Амузги, может, это и вам принесет ясность…
— Что ж, быть по-твоему! — Братья поговорили между собой, после недолгих споров и пререканий они решили послушать совета девушки. — Могила нашего отца жаждет, чтобы мы окропили ее кровью наглого убийцы. Так оно и будет! А сейчас поехали!
Исмаил пришел в себя. На тахте рядом с ним, съежившись, сидела сломленная обрушившимся на них оскорблением его жена. Кто бы мог предположить, что этот изверг так трагически воспримет позор своей дочери. За несколько часов он постарел на десять лет. В уголках глаз углубились веером расползшиеся морщины, и в самих глазах-то вдруг появилось что-то человеческое! Как святыню оберегал он свой очаг и не задумывался, что вокруг рушится мир старых представлений и что эта разрушительная сила может коснуться и его очага. И вот порвалось звено в той цепи, что прочно сковывала его привычные взгляды…
А по комнате, скрипя сапогами, расхаживал готовый к походу Ибрахим-бей. Заложив руки за спину, он держался так, будто ничего и не произошло.
Исмаил не сразу сообразил, кто перед ним. Но поняв, что это турок, он вскочил с тахты, похлопал себя по бокам, но при нем, увы, не было ни кинжала, ни маузера, которым он так гордился…
— Застрелю подлеца! — взревел он и кинулся с голыми руками на Ибрахим-бея, но тот вмиг скрутил ему за спиной руки. От гнева у Исмаила вздулись вены на висках.
— Остуди свой рассудок, почтенный!
— Подлец! Я принял тебя, приютил, оказал почет и уважение, а ты здесь же, в моем доме…
— Ты должен благодарить меня.
— За что еще? Не за то ли, что дочь мою обесчестил?
— Не велика цена дочери, которую ты готов был выдать за этого сына дьявола, — сказал Ибрахим-бей, имея в виду Саида Хелли-Пенжи. — А меня ты должен благодарить за то, что я избавил тебя от комиссаров…
— Где они? Их поймали? — Только сейчас Исмаил вспомнил, что Хасан из Амузги и его люди знают о его, Исмаила, позоре.
— К сожалению, нет. Они успели скрыться. Хотели, кстати, и тебя прихватить…
— Да, муж мой, — вспомнила жена Исмаила, — они и верно хотели увести тебя с собой, а он… — она кивнула на турка, — подоспел со своими людьми, вот ты и дома…
— А где моя несчастная дочь? — спросил Исмаил.
— Я старалась ее успокоить, но она все плачет, там в другой комнате…
— Как же ты мог не отличить мою дочь от той стервы?! — ломая пальцы, проговорил Исмаил, и самому эти слова показались странными. — Какой позор! Какой позор!..
— Скоро рассвет, нам пора собираться… — Ибрахим-бей никак не хотел признаваться в своем мужском бессилии, в том, что дочь их, Зейнаб, цела и невредима. Какой смысл? Для горянки великое бесчестье и в том, что побывала в руках мужчины. — Скоро рассвет, пора в путь…
— Плевать я хотел на твой рассвет! — крикнул Исмаил.
— Это приказ не только генерала Хакки-паши…
— Плевал я и на вашего генерала и на…
— Это приказ Горского правительства.
— На всех я плевал. Мое правительство — это я. Понял? Эй, жена! — обратился он к покорной подруге жизни. — Позови-ка сюда муллу и командира моего, племянника!..
Женщина вышла.
— Это еще зачем? — удивился Ибрахим-бей.
— Не хочу встречать рассвет опозоренным, сейчас же женишься на моей дочери!
— Ты в своем уме? Бой на носу, неизвестно еще, останемся мы живы или нет…
— Тем более!
— Но у меня есть жена, и дети есть.
— Ничего, не беда! Будет две жены!
— Но я не хочу жениться на твоей дочери!
— Ты не хочешь смыть оскорбление, что нанес мне?
— Не хочу.
— В таком случае я вызываю тебя на бой! Ты мой первый враг, личный враг! У меня двести человек, у тебя и восьмидесяти нет, и мы посмотрим, кто кого…
— Ты сошел с ума! — Ибрахим-бей был похож сейчас на того бычка, которого вели кастрировать, — бычок думал, его резать собираются, и когда люди повалили несчастного наземь и стали возиться не там, где следовало, бычок, говорят, возопил человеческим голосом: «Что вы делаете, шея у меня в другом месте!»
— Напротив, я очень даже поумнел! — Исмаил повернулся к двери, услыхав, что вошел его племянник Сулейман, бывший царский офицер. — Сын мой, случилась беда! Этот негодяй, этот турок обесчестил твою сестру и теперь отказывается на ней жениться… Я объявляю ему бой, подними всех людей, я хочу быть честным! — И он сверкнул глазами на Ибрахим-бея: — Прикажи и ты своим, чтобы были готовы…
Ибрахим-бей стал молить Сулеймана ничего не предпринимать, но тот был полон решимости. Его с первых же дней бесило присутствие наглого турка.
Явился в сопровождении жены Исмаила и старик дибир — духовный судья. Входя в дом, он спросил:
— Чем я могу служить тебе, Исмаил, в такой поздний час?
— Этот «кунак»… — зло бросил Исмаил, — явился к нам и хочет жить по своему аршину. А у нас свои обычаи, и он должен им подчиниться!..
Исмаил объяснил служителю мечети, почему его побеспокоили.
— Тревожные настали дни… — хмуро проговорил дибир, почесывая голову под чалмой, — у всех теперь свои аршины.
Ибрахим-бей не знал, как же ему поступить в этих более чем странных обстоятельствах. Размышляй не размышляй, а другого выхода нет, придется соглашаться, иначе, он знал, не сносить ему головы. Исмаил как раненый зверь, в нем сейчас бушует поток оскорбленных чувств, и в слепом гневе он готов на все.
— Хорошо, я согласен жениться! — заявил наконец Ибрахим-бей.
— Позови и своего свидетеля! — властно приказал Исмаил.
Сейчас он почувствовал себя, как полководец, выигравший тяжелый бой. В душе он даже считал, что это, пожалуй, честь иметь такого зятя. Как-никак турецкий офицер. К тому же еще неизвестно, чем вся эта свара закончится. Если дело повернется к худшему, смекнул толстосум, — не такой уж у него куцый ум, как думают многие, — то он, чего доброго, подастся в Турцию, под крылышко к родственнику. Ну, а если этому зятю не суждено будет остаться в живых, и то не беда. У него ведь есть родичи, они приютят. Исмаил вмиг все обдумал.
Ибрахим-бей вызвал своего доверенного человека — это был лекарь его сотни. Прежде чем приступить к шариатскому обряду, Исмаил повелел жене привести и дочь. Все притихли в ожидании свершения обряда. Тишину эту вдруг прорезал отчаянный крик жены Исмаила. Все выбежали. Дверь в ту комнату, где находилась несчастная Зейнаб, была открыта. Мать рвала на себе волосы, царапала лицо, а дочь… висела в петле, переброшенной через балку в потолке, — не вынесла бедная девушка позора. Ибрахим-бей в душе поблагодарил покойницу за то, что избавила его от насильственной женитьбы.
А в это время рассвет рождал новый день, ждать больше не имело смысла, и Ибрахим-бей, выразив Исмаилу свое сочувствие, добавил: