иложу, с какой стати. В жизни не давал ей ни малейшего повода.
– Простите, – вмешался я. – Ваш перечень неверен – во всяком случае, в отношении одного участника. Я купаться не собираюсь.
– Да полно, Пинки, идемте поплаваем, – захихикала Арморель, нелепо приплясывая вокруг меня на лужайке. – У вас такие красивые тонкие ноги. Похвастайтесь ими!
Не удостоив ответом крайнюю неделикатность сего высказывания, как и глупые смешки, которыми его встретили остальные любители ночных купаний, я повернулся к Эльзе:
– Я подожду вас здесь, мисс Верити, пока остальные пойдут вперед.
Эльза скрылась в доме, а я присоединился к Этель под буком. Она осталась одна, потому что де Равель, по своему обыкновению, настоял, чтобы его жена пошла со всеми к бассейну хотя бы просто посмотреть, и я смог рассказать Этель о новых осложнениях. Кажется, она слегка рассердилась, что я вообще затронул эту тему – весьма неразумно с ее стороны, ведь очевидно же: мужчина с такой задачей справится не в пример лучше женщины. Однако оба мы сошлись на том, что надо принимать меры. Если Эрик пытается держать миссис Равель за кулисами и разделаться с ней при помощи лжи и уверток, пора выводить ее на сцену.
– Боюсь, что будет, если Пол все узнает, – нервно промолвила Этель.
– Ты же сама недавно говорила, мол, тебе все равно, – напомнил я.
– Да, правда. – Грудь у нее трепетала. – Лишь бы Эльза…
– Тсс, – шикнул я. Мисс Верити вышла из дому.
Я предложил проводить ее до купальни, и она согласилась с прежней сдержанной приязнью. Судя по всему, она окончательно пришла в себя после овладевшего ею в лесу странного приступа неучтивости. Просто удивительно, до какой степени дурное влияние способно испортить даже столь нежное и чувствительное существо, как Эльза Верити.
И тут, рискуя показаться неделикатным, должен отметить прелюбопытный феномен, который внезапно предстал предо мной во время этой прогулки и который я, со свойственной мне привычкой к самоанализу, сумел проследить во всех проявлениях.
Читатель, верно, уже подметил, что я не слишком высокого мнения о противоположном поле, и это равно относится к физической его привлекательности и к умственным способностям. Женская фигура, напоминающая очертаниями песочные часы для варки яиц, никогда меня не восхищала. Я не нахожу эстетической отрады в песочных часах – как и, соответственно, в женской фигуре со всеми ее неуместными выпуклостями и искусственно сдвинутым центром тяжести. Девушки в купальных костюмах, обладающие, судя по страницам популярных газет, универсальной привлекательностью, вызывают во мне лишь жалость.
Таким образом, совершенно ясно, что, имей я какие-либо предрассудки (с чем я категорически не согласен), они были бы не столько в пользу женской фигуры, сколько против нее. Однако пока мы с мисс Верити шли через лес к бассейну и она, в силу ночного времени, забыла природную девичью скромность, заставляющую плотно придерживать края купального полотенца, так что я время от времени мог видеть белую руку или ногу, тонкую талию и прочие особенности женского сложения – непрошеные ощущения нахлынули на меня в такой степени, что я начал искренне восхищаться всеми этими изгибами, которые привык презирать, и сумел узреть красоту даже в торчащей коленке. Странное ощущение. Записываю его здесь, хотя оно не имеет никакого отношения к последующим событиям.
Я даже испытал разочарование, когда, едва дойдя до купальни, мисс Верити сразу же сбросила полотенце и прыгнула в воду – великолепным прыжком, при котором ее стройное тело, выгнувшись, засветилось на темном фоне, точно натянутый лук. Сравнение это явилось ко мне совершенно нежданно, поразив неожиданной поэтичностью. Интеллектуальная честность, адептом которой я являюсь, приучила меня признавать свои ограничения, и вплоть до сего дня в число их, безусловно, входила и поэзия. Возможно ли, что под воздействием чистой невинности мисс Верити нечто вдруг воззвало из неведомых доселе поэтических бездн моей души прямо к таким же безмолвным глубинам ее души?.. Мысль, тоже не лишенная определенной красоты.
Однако, как ни жаль мне это говорить, то, что случилось далее, было начисто лишено поэзии. Я твердо намерен рассказывать все как есть, ничего не преувеличивая и не преуменьшая.
Эрик Скотт-Дэвис вылез из бассейна и подошел ко мне.
– Привет, Пинки, – окликнул он. – Купнуться не хотите?
Я собирался присоединиться к одинокой фигуре миссис де Равель на скамье по другую сторону бассейна, так что лишь отрицательно покачал головой.
– Точно-точно, Пинки? Да неужель? – с этим восклицанием усмехающийся бабуин без малейшего почтения ухватил меня огромными мокрыми ручищами, поднял над головой (кажется, я упоминал уже, что не отличаюсь могучим сложением – собственно говоря, ростом я пять футов и три четверти дюйма) и потащил к краю бассейна. Мне, правда, все еще не верилось, что наглец посмеет и в самом деле пойти на такую крайность.
– Эрик, полегче! – крикнула с середины бассейна его кузина. – Не дури!
Впервые в жизни я вдруг ощутил симпатию к Арморель.
А вот этот мелкий осел, де Равель, напротив, Эрика только подзадоривал. Никогда не любил де Равеля.
– Давай, Эрик! – заорал он. – Я его поймаю.
Несмотря на отчаянное сопротивление (я что есть сил пытался лягнуть его ботинками из лакированной кожи), Эрик легко держал меня над краем бассейна.
– Я обещал старине Пинки вечернее купание, – прогремел он. – А я всегда держу свое слово.
– Эрик, прекратите! – категорически велел Джон Хиллъярд и с плеском поплыл в нашу сторону. Но поздно. В следующий миг я уже летел по воздуху и, с ужасающим плеском войдя в воду, ушел под нее с головой. Я не пловец.
Кто-то (думаю, Джон) вытащил меня и помог мне добраться до берега. Когда я отчасти вылез, отчасти позволил вытащить себя на сушу, вокруг стояла мертвая тишина. Без единого слова я зашагал вверх по холму к дому. Будь у меня в тот момент пистолет, нож или дубинка – честно скажу! – я бы убил Эрика Скотта-Дэвиса.
Глава 3
– Пинки, хочу перед ленчем нарвать колокольчиков для Этель. Не желаете составить мне компанию?
– Спасибо, Арморель, – улыбнулся я. – Я бы с радостью, но, к несчастью, я уже занят.
Этот незначительный диалог был совершенно типичен для утра после чудовищной выходки Эрика Скотта-Дэвиса. Все, за исключением де Равеля, который наконец показал себя в истинном свете и открыто встал на сторону хама, старались такими вот маленькими, но безошибочно понимаемыми знаками внимания выказать мне симпатию и уважение за то, как я повел себя в этой ситуации. Очевидно, я прослыл «настоящим спортсменом». Смешно, конечно, однако я поймал себя на том, что начинаю гораздо теплее относиться к людям, к которым до сегодняшнего дня, должен признаться, питал лишь легкое презрение.
При всей своей невинности Эльза едва ли могла не осознавать, что пострадал я, если так можно выразиться, ради нее, и держалась как сама доброта. Приятно было видеть, с каким очаровательно смущенным видом отклоняла она победоносные авансы Эрика. Что ж, если мне удалось, пусть и таким образом, предотвратить нависший над ней злой рок, я был только рад.
Накануне вечером, переодевшись и спустившись вниз, я лишь извинился перед хозяйкой дома за то, что не привез с собой второго вечернего костюма. Я не стал никоим образом затрагивать случившееся, понимая, что Этель и Джон чувствовали бы себя еще более неловко. Все остальные, вернувшись после купания, последовали моему примеру. Однако в воздухе царило некоторое напряжение. Дабы разрядить обстановку, я и вовлек Джона Хиллъярда в беседу о современных детективах, поделившись с ним некоторыми своими умозаключениями.
– Преступления, которые вы, авторы, выдумываете, слишком уж натянуты, – нарочно начал я. – Слишком искусственны. В настоящей жизни убийцы не ищут сложных и замысловатых путей. Они просто берут и убивают.
Джон пробормотал что-то невнятное на предмет того, что, мол, великие преступления из настоящей жизни, может, и замечательны сами по себе, а вот детективы из них выходят хуже некуда.
– Именно, – тотчас кивнул я. – Потому что вы, писатели, путаете замысловатость и интерес. Считаете, что одно проистекает из другого. А вот и ничего подобного. Верно, Арморель? – добавил я, чтобы вовлечь ее в разговор.
– Не думаю, – отозвалась она неуверенно. Без сомнения, эта дискуссия была ей не по зубам.
– Да, но ведь наша цель – поразить читателя, – промолвил Джон. – Тут, знаете ли, не станешь держаться слишком близко к реальности.
– И знаете почему? – победоносно вопросил я. – Потому что вам для расследования вашего же собственного преступления требуется поразительная череда улик – для тех из вас, кто и в самом деле их расследует. Вот почему. А столкнись вы с тайной в реальной жизни, без всяких там улик машинного производства – тайной из разряда тех, для разгадки которых вызывают заурядного сельского инспектора, – и вы бы ничего из нее не выжали! Да-да, Джон, вы полны теорий, но ни за что на свете не смогли бы воплотить их на практике!
Этель тихонько захлопала в ладоши, изображая аплодисменты, а Джон, понимая, что разбит наголову и сказать ему нечего, ограничился притворным зевком.
Я повернулся ко всем остальным, внимательно следившим за моей речью – то есть ко всем за исключением Эрика, которому хватило совести не присоединяться к нам, и Эльзы Верити, которая сперва лишь качала головой на попытки хама через окно выманить ее наружу, но потом, увы, решилась на самопожертвование – без сомнения, полагая, что всем остальным будет лучше без него.
– А вы со мной не согласны? – спросил я де Равеля.
– Ну, пожалуй, – ответил он с куда меньшей заинтересованностью, чем мне бы хотелось. В конце концов, это наш общий долг – не давать мячику светской беседы упасть.
– А вот я решительно не согласна, – вмешалась его жена глубоким, чуточку ленивым голосом. – Уверена, если бы тут, в Минтон-Дипс, кого-нибудь убили, Джон сразу раскрыл бы преступление.