– Я вам не «дорогой де Равель»! – Он уже почти что рычал. – И не притворяйтесь, будто не понимаете. Поскольку моя жена сегодня утром сочла возможным выставить себя на потеху публики, не думаю, что тут осталось место сомнениям.
Лицо его от гнева пошло пятнами, на миг он превратился в олицетворение бурных латинских страстей. Достоинство, сдержанность, воспитание, манеры цивилизованного человека – все исчезло в порыве чувств, которым де Равель дал взять над собой верх.
Он наклонился почти вплотную к моему лицу:
– Какого дьявола вы о себе возомнили, подстрелив эту свинью? Это должен был сделать я. Вы тут при чем? Господи, да ведь я…
Он буквально давился.
Признаться, я, в свою очередь, едва не вышел из себя и коротко заявил наглецу, что предположение его не только ошибочно, но и оскорбительно.
Я говорил резко, и, кажется, это де Равеля слегка успокоило. Он несколько мгновений смотрел на меня, тяжело дыша, а потом коротко рассмеялся.
– Ну ладно, вы в него не стреляли. Это был несчастный случай, а вам просто довелось оказаться рядом. Однако имейте в виду, Пинкертон, что вы сделали, то уж сделали, теперь сами расхлебывайте. От меня помощи не ждите. Ой, да не смотрите на меня так испуганно: я вас выдавать не стану, ничего такого, кодекс есть кодекс, даже когда какой-нибудь назойливый любитель совать нос не в свои дела не дает самому позаботиться о своей чести. Но помощи вы от меня не дождетесь.
И, весь кипя, он зашагал прочь.
Я встревоженно посмотрел ему вслед. Этот человек вовсе не такой тупица, каким я его считал. Утром понял правду и – прямо-таки сверхъестественно – скрыл жуткое знание под прикрытием обычной циничной болтовни. Хотел сам убить Скотта-Дэвиса, причем вовсе не обрадовался, что ему этого делать не пришлось. Да и то, что он затаил против меня столь смехотворную обиду, тоже казалось делом немаловажным: вражда де Равеля, тайная или явная, могла очень даже повлиять на мое положение. Но безопасно ли позволить ему видеться с женой, пока он в таком настроении? Едва ли.
Я подобрался к окну гостиной и, умудрившись привлечь внимание Джона, подал ему знак выйти наружу, где и ознакомил его с нашей примечательной беседой. Джон вызвался устроить так, чтобы миссис де Равель была вне опасности – по крайней мере, на эту ночь. Какая-то перемена спален. Он снова отправился в дом предупредить Этель. Я же задержался в саду, наслаждаясь прохладой и одиночеством.
Стемнело. Прислонившись к стволу дерева, я столь глубоко погрузился в размышления, что осознал, что уже не один, только когда чья-то рука стиснула мою руку. Вздрогнув, я обернулся и различил в темноте зеленое платье Арморель.
– Пинки, – настойчиво прошептала она, – мне надо вас о чем-то спросить. Не сердитесь. Мне правда надо.
– Ну конечно же, я ничуть не сержусь, – мягко ответил я.
– Вы очень, – пролепетала она, – очень… вы очень сильно влюблены в Эльзу, да?
– Арморель, ну право же! – чопорно отозвался я. – Разве это имеет значение?
– Да… о да! Ну конечно, имеет. Разве вы не понимаете?
На миг я подумал было, что от потрясения бедняжка повредилась в рассудке и теперь страдает, воображая, что влюбилась в меня. Однако на обращенном ко мне лице ничего подобного и в помине не было. Волнение, страх, подозрение, даже отчаяние – но ни следа безумия.
– Нет, – ответил я уже ласковее. – Должен признаться, не понимаю, почему вы задаете такие вопросы?
– Потому что мне надо знать. Очень надо. Прошу вас, Пинки, ответьте, вы ее любите, да?
– Ну, если вам так уж надо… – отозвался я, – нет, не люблю.
Арморель отпрянула, точно я на нее замахнулся.
– О, Пинки, – всхлипнула она, вытаскивая носовой платок.
– Милая моя девочка, что с вами? – потрясенно спросил я.
– Вы… значит, вы сделали это не ради нее. Вы это сделали… из-за того, что я вам сказала сегодня утром. О, Пинки… это я вас толкнула…
Наверное, можно простить мне, что я не сумел сдержать досады.
– Арморель, вы обвиняете меня в том, что я застрелил вашего кузена?! Успокойтесь, ибо я не убивал его ни ради вас, ни ради мисс Верити, ни ради де Равеля, ни ради кого-либо еще. Собственно говоря, мне жаль вас разочаровывать, но я его вообще не убивал.
Арморель смотрела на меня с подозрением.
– Не убивали? Ой! Ну, думаю, даже если бы и убили, все равно не сказали бы, правда? Знаете, ужасно так говорить, но я уже слегка пришла в себя и… и я рада. Будь это вы, я бы хотела… поблагодарить вас. Но коли это не вы…
Голос ее оборвался. Несколько секунд она стояла, глядя на меня с таким видом, точно ждала, что я что-то скажу, затем отвернулась и медленно побрела к дому.
На самом деле я встревожился куда сильнее, чем выказывал с виду. Похоже, никто и не сомневался, что я хладнокровно пристрелил Эрика Скотта-Дэвиса, на минутку отойдя от миссис Фитцуильям. Это уже стало секретом Полишинеля. Все мои слова просто отметались в сторону. Невыносимо!
Какая-то тень отделилась от других теней и подплыла ко мне.
– Мистер Пинкертон, – произнес глубокий проникновенный голос, – я слышала, что вы сказали Арморель. Ее вы не обманули. И уж тем более не обманули меня. Зачем вы убили моего возлюбленного, мистер Пинкертон?
Честно признаюсь – я развернулся и убежал в дом.
Глава 8
События следующего дня изложу лаконично. Более к суперинтенданту меня не вызывали, хотя он провел немало иных бесед, – а с какими последствиями, станет ясно позже. Большую часть дня у полицейских заняли поиски материальных свидетельств на месте происшествия (не стану уподобляться иным прочим и преждевременно употреблять слово «преступление»), а не выслушивание домыслов лиц, лично заинтересованных в деле.
Инстинкт настоятельно велел мне пойти вслед за полицией на поляну у ручья и, хоть бы даже и тайно, посмотреть, что они будут там делать. Однако я сообразил, что в случае, если меня заметят, я буду скомпрометирован, а потому здравый смысл во мне сумел подавить инстинкт. Кроме того, Джон до некоторой степени стал доверенным лицом полицейских, так что я рассудил, что впоследствии смогу получить от него более или менее достоверные сведения об их действиях и находках.
Нетрудно понять, в каком неловком положении я оказался. За исключением мисс Верити, каждый из живших сейчас под этим кровом совершенно недвусмысленно дал мне понять, что не сомневается в моей причастности к смерти Эрика. Да, правда, в большинстве случаев это означало не осуждение, а совсем наоборот, но все равно я очень остро ощущал, в какой попал переплет. Что я мог поделать? Ничего, только ждать. Я снова и снова твердил себе как непреложный факт, что в столь серьезных делах полицейские не производят арестов на основании лишь подозрений, что для задержания у них должны иметься веские улики и доказательства, что одних только мотива и возможности самих по себе еще недостаточно и что в моем случае навряд ли такие улики у них появятся. Увы, все эти рассуждения несли мне крайне мало утешения. Я словно стоял на самом краю осыпающегося обрыва, не в состоянии отступить, но зная, что рано или поздно земля уйдет у меня из-под ног.
Утром я попытался отвлечься от мрачных дум быстрой прогулкой через долину к маленькой бухточке, где речушка впадала в море, однако в кои веки красота дикой природы не захватила меня. Минуя границы владений Джона, я заметил застывшего над водой терпеливого рыбака с удочкой и леской. Сам я никоим образом не рыболов, но основы этой забавы знаю – а вот этот тип явно не знал. Похоже, он не насадил ни червя, ни мухи, а лишь сидел на складном стуле на самом берегу, на виду у рыбы, глядя на поплавок, который, верьте или нет, плясал на отмели, на самой быстрине. Иными словами, удить он даже и не пытался!
Я счел его жалким глупцом из числа летних отдыхающих, который ничегошеньки не смыслит в избранном для себя занятии, и презрительно зашагал дальше. Пройдя около мили, я присел передохнуть и попытался заставить себя наслаждаться видом. Это был излюбленный мой уголок, и мне тут же вспомнилось, что последний раз я сидел тут в обществе Эльзы Верити. Не скажу, чтобы я пожалел, что сейчас ее со мной нет: из всего общества она одна еще не выдвигала против меня чудовищных обвинений, а ведь в ее случае речь шла еще и о невыразимой личной трагедии. Оставалось надеяться, что ей столь безумная идея в голову не пришла. Пока же ее продолжительное отсутствие, несомненно, было для меня большим облегчением.
Глянув вверх по течению, я заметил, что рыбак-неумеха водрузил стул прямо на изгибе реки и столь же трудолюбиво забросил свое смехотворное снаряжение на отмель. Движимый обычным желанием попавшего в беду человека избегать общества себе подобных (без сомнения, пережиток первобытных инстинктов наших человекообразных предков, указывающий на то, что они были животными не стадными), я поднялся и побрел к следующей излучине, но на повороте оглянулся. Рыбак торопливо собирал свои принадлежности.
Не требовалось большого ума, чтобы осознать: за мной следят. Я, как говорится, нахожусь «под наблюдением».
Что ж, этого следовало ожидать. Я дошел до берега, где посидел несколько минут, исподволь поглядывая на маячившего на утесах у меня за спиной соглядатая, после чего вернулся в имение на ленч.
Умывшись в ванной комнате, я обнаружил вдруг, что мне нужен чистый носовой платок, и отправился за ним в спальню. Упорядоченность в мелочах – одна из моих фобий (если вообще можно назвать фобией столь разумную привычку); где бы я ни останавливался, я неизменно держу носовые платки и воротнички в одном и том же ящике комода – а именно в правом верхнем, причем платки в правом переднем углу, жесткие воротнички в глубине, а мягкие воротнички посередине. Но сейчас, выдвинув искомый ящик, я сразу же заметил жесткий воротничок по самому центру. А в следующий миг обратил внимание на то, что стопка носовых платков, которые я всегда кладу краями параллельно стенкам ящика, сдвинута набок.
Сперва я решил было, что здесь покопалась неаккуратная горничная. Затем меня пронзило подозрение, и я торопливо исследовал содержимое остальных ящиков. Сомнений не оставалось: все лежало чуть-чуть иначе. Мои личные вещи подверглись обыску.