третились после ленча. Само собой, за ужином он не проронил ни слова на тему, более всего занимавшую мои мысли, однако после того, как дамы удалились, а де Равель, как и накануне вечером, тоже сослался на какое-то дело и ушел, напоследок метнув в меня злобный взгляд, я смог расспросить Джона хотя бы о том, что было известно ему самому.
Положение дел не обнадеживало. Несмотря на все старания Джона, полиция, похоже, пронюхала про мой предполагаемый интерес к Эльзе и склонна была отнестись к нему крайне серьезно. Джону задавали вопросы на этот счет, и хотя он сделал все, что только было в его силах, чтобы развеять заблуждение, будто я питал по отношению к ней хоть сколько-нибудь серьезные намерения, суперинтендант многозначительно покачал головой. Сведения он получил от горничной, которую допрашивал утром. Обычно и не осознаешь, до чего же хорошо осведомлены на кухне обо всем, что происходит в гостиной.
Суперинтендант докопался и до истории с бассейном. Опять же от горничных он услышал, что в тот вечер я промок и вынужден был переодеться, а от Эльзы Верити – от Эльзы! – узнал и все остальное. Посерьезнев еще больше обычного, Джон намекнул, что суперинтендант с радостью ухватился за это пустяковое происшествие как за мотив для меня воспылать жаждой мщения.
Что до Эльзы, то за ужином Этель упомянула, что суперинтендант побеседовал с ней, хотя в тот момент я не придал ее словам особенного значения. Теперь же Джон сообщил, что суперинтендант со всей учтивостью, но твердо настаивал на этой беседе или же на врачебном заключении, что мисс Верити не в состоянии разговаривать. Этель, хоть и держала бедную девочку в постели, понимала, что разговаривать та может, а потому вынуждена была с неохотою уступить, потребовав, правда, разрешения присутствовать при беседе, которая состоялась в спальне Эльзы. На это условие суперинтендант охотно согласился, так что в результате Этель пришлось молча сидеть в уголке и слушать, как с уст неразумной девицы слетают утверждения, одно другого опаснее для вашего покорного слуги. Я никак не мог винить бедняжку за то, что она попалась в искусно расставленные силки суперинтенданта. Да и откуда бы ей, не ведающей, что подозрение пало именно на меня, было осознать все значение ее слов, когда она, краснея, поведала о нашем с Эриком соперничестве за ее внимание и о последствиях этого соперничества.
– Так вы считаете, – наконец спросил я, – что в результате сегодняшнего расследования мое положение сильно ухудшилось?
– Уверен, черт побери, – уныло кивнул Джон. – Послушайте, не глупите, хватит уже донкихотствовать. Завтра же телеграфируйте своему поверенному.
Но я лишь покачал головой. На такой шаг я был еще не готов. Не разделял я и опасения хозяина дома о том, как бы на свет божий не выплыла правда об отношениях де Равелей и Эрика. Ибо хотя я считал, что доказательства моей невиновности не должны основываться на официальном признании чьей-то еще вины, однако в случае де Равелей с их взаимным алиби такой опасности не было. Собственно говоря, теперь я уже не возражал бы против того, чтобы вся эта история получила огласку (в конце концов, вопрос репутации людей посторонних не должен одержать верх над вопросом собственной жизни и смерти), если уж иначе полиция никак не способна осознать, что были и иные мотивы для убийства Эрика Скотта-Дэвиса – мотивы, по сравнению с которыми мой ничтожный мотив все равно что красные чернила на фоне кларета. Но вызвать поверенного… нет! Я не мог избавиться от мысли, что он обнаружит не только то, что я бы хотел (то есть убедительные доказательства того, что я не делал того загадочного второго выстрела, которым, по авторитетному мнению полиции, и был убит Эрик), но и многое другое, и ситуация для меня только ухудшится.
Одно обстоятельство, поведанное мне Джоном, указывало, что суперинтендант все же не сбросил еще со счетов возможность, что виноват кто-то, помимо меня. Сегодня он проявил большой интерес к обрисованному миссис де Равель сюжету нашего представления: тщательно записал все подробности, засыпал Джона вопросами и вообще продемонстрировал, что считает эту нить достойной расследования.
– Он далеко не дурак, – подытожил Джон. – И чует, что здесь что-то неладное.
– Хотите сказать, он догадывается, что сюжет не настолько уж вымышлен, как можно подумать?
– Именно.
– А вы сказали ему, что авторство идеи принадлежит миссис де Равель?
– Нет, – медленно произнес Джон. – Не сказал. Как и не стал, разумеется, утверждать, будто это не так. Просто обошел щекотливый вопрос стороной. Я постарался создать у него впечатление, будто придумал все сам, – ну и, конечно же, я и вправду здорово приложил там руку. Прошу вас, Сирил, если выдастся случай, постарайтесь меня поддержать.
– Хорошо, – согласился я, хоть и не вполне понимал смысл подобной увертки.
В сложившихся обстоятельствах меня не слишком прельщала перспектива присоединиться к обществу в гостиной, но если бы я не пришел, это выглядело бы странно. Этель, разумеется, разговаривала со мной с обычной своей безмятежной доброжелательностью, Джон тоже, а вот оба де Равеля косились так, точно компания моя была им не по вкусу. Даже у Арморель вид был перепуганный. Я провел в гостиной крайне неприятные полчаса, а затем вернулся к свой рукописи, чувствуя себя вконец подавленным и вымотанным.
Для удобства я скинул пиджак и успел проработать минут двадцать, как в дверь легонько постучали, и в комнату скользнула Арморель. Я смущенно вскочил и торопливо натянул пиджак, но Арморель была слишком взволнована, чтобы обращать внимание на рукава моей рубашки.
– Пинки, – настойчиво произнесла она, – мне надо с вами поговорить. Приходите ко мне в комнату.
– Право же, – запротестовал я, – едва ли это… гм… благоразумно. Если вы спуститесь вниз, я чуть позже за вами последую. Можем прогуляться вокруг дома.
Арморель удивленно на меня посмотрела.
– Не понимаю я вас, Пинки. Вас что, смущают соображения приличия? Господи помилуй, да ведь и вправду. Поразительно. Как это у вас получается? Сперва пристрелить человека, а потом поднять такой шум из-за…
– Арморель!
– Да и не можем мы пойти погулять вокруг дома, это небезопасно. Я только что выглянула – на дорожке слоняется полицейский. Он наверняка за нами увяжется и подслушает каждое слово – уже ведь почти темно. Здесь тоже небезопасно. Такое чувство, что весь дом так и кишит сыщиками – будто они в каждом шкафу, под каждой кроватью. Вот-вот кто-нибудь приклеится ухом к замочной скважине!.. Моя спальня – единственное безопасное место, там они вас искать не станут. Слушайте… я сейчас пойду вперед, а вы приходите через пару минут. Только ради всего святого, крадитесь по коридор тихонько-тихонько и смотрите, чтобы вас никто не заметил.
– Милая моя девочка, право, из соображений вашего же блага…
– Да хватит уже! Через две минуты.
И не успел я снова возразить, как она уже исчезла.
Я не знал, что и делать.
В конце концов я выполнил ее просьбу; чувствуя себя до противного воровато, я на цыпочках прокрался по коридору и постучал в ее комнату.
Арморель рывком распахнула дверь.
– Да заходите же вы, болван! – прошипела она. – Не хватало стоять тут и барабанить во всю мочь, чтобы каждый полицейский на сто миль вокруг знал, где вы находитесь. – Схватив мою руку, сия удивительная молодая особа буквально перетащила меня через порог. – Вон кресло.
Я опустился в указанное кресло, стоявшее в ногах низкой кровати. Арморель заперла дверь, набросила на ручку какой-то предмет одежды и уселась на кровати рядом со мной.
– Ну, Пинки, что вы намерены предпринять?
– Предпринять? – слабо отозвался я. – Что вы имеете в виду? Пока я не имею намерений что бы то ни было предпринимать.
Она несколько секунд смотрела на меня. Миниатюрное овальное личико под покрывалом блестящих темных волос было очень серьезно. Я с отстраненным интересом отметил, что на верхней губе у нее выступило несколько капелек влаги.
– Послушайте, Пинки, поговорим начистоту. Не отгораживайтесь от меня. Я знаю, что вы застрелили Эрика.
– Да какого черта!.. – невольно вскричал я, впервые в жизни опустившись до того, чтобы употреблять крепкие слова в присутствии женщины.
– И если вы и впрямь не любите Эльзу Верити, значит, сделали это из-за того, что я наговорила вам утром. Дела де Равелей вас уж никоим образом не могли настолько взволновать. Пинки, вы клянетесь, что не любите Эльзу? Ой, да не смотрите на меня так чопорно, просто отвечайте. Клянетесь?
– Могу со всей определенностью дать вам слово, что мои чувства к мисс Верити носят отнюдь не тот характер, какой вы описали, – начистоту ответил я, силясь удержать стремительно покидающее меня чувство собственного достоинства. Сказать правду, мне никогда еще не доводилось бывать в женской спальне, а разбросанные повсюду вещицы, от которых я старательно отводил глаза, убедительно доказывали, что у Арморель нет пунктика насчет порядка в мелочах. Смущение мое увеличивал тот факт, что, пожелай я сохранить благопристойность, во всей комнате не нашлось бы места, на коем остановить взгляд. – Тем не менее…
– Значит, все действительно из-за меня, – с легким вздохом перебила Арморель, не сводя пугающе пристального взгляда с моего лица.
Я молча пожал плечами. Что толку было возражать? Однако мне становилось все неуютней и неуютней. Что эта девица задумала?
– Не стану лицемерить и притворяться, будто мне жаль, что вы это сделали, – продолжила Арморель, – разве что из-за вашей безопасности, Пинки. Так мило, так благородно с вашей стороны – ровно как и то, что сейчас вы все отрицаете, чтобы пощадить мои чувства. Ума не приложу, почему вы решили, что я этого достойна. Но вы подарили мне Стаклей… точнее, привилегию позаботиться о Стаклее, и мне надлежит…
Она продолжала говорить, и я в каком-то смысле все слышал, однако, полагаю, напряжение последних дней оказалось слишком велико для меня, потому что внимание мое вдруг рассеялось, а в голове стали возникать самые странные мысли. Это был, наверное, один из наиболее важных моментов моей жизни, а я, вместо того, чтобы ловить каждое слово Арморель, то и дело отвлекался на совершенно несуразные размышления.