Осторожно переставляя ноги, Летти брела по чердаку с завязанными глазами, при этом широко расставив перед собой руки.
— Эй, слепой кот! Я здесь! Найди меня! — раздалось слева… или справа? Девочка была не уверена.
Летти двинулась на голос Мартина и наткнулась на одежную вешалку. И тут она услышала, как скрипнула балка над головой.
— Эй, туда забираться нечестно! — воскликнула она. — Я же так тебя никогда не поймаю!
Мартин рассмеялся и спрыгнул вниз. После чего затих, а потом его голос зазвучал со стороны внутреннего циферблата:
— Слепой кот, я здесь! Если найдеш-ш-шь меня, дам тебе селедку!
Летти повернулась и пошагала на голос…
Они с Мартином играли в «слепого кота» каждый день. Летти училась ориентироваться на слух. Эта игра и сам мальчик-блоха не давали ей опустить руки после того, что с ней случилось.
С того дня, как Мартин спас ее из лап жуткого доктора Скруллинга и его коварных помощниц, медсестер Грехенмолл, она ни разу не плакала. Дедушка спросил ее: «Что тебе сказал этот Натаниэль Доу?» — но Летти так и не ответила.
Это было ее, сокровенное, и она не могла поделиться этим даже с дедушкой. Да и, если задуматься, то ассистент доктора Коллинза не сказал Летти чего-то такого уж важного, но его слова помогли ей лучше, чем лекарства.
«Сейчас вам кажется, что жизнь закончена, мисс, но это не так. То, что с вами случилось, ужасно, но вы должны быть сильной, мисс. Не ради себя — ради вашего дедушки. Попытайтесь представить, что это все игра. Что вы просто играете в «слепого кота». Я знаю, что у вас выйдет, мисс. Вы храбрая. Вы всем докажете, что ни проклятые очки, ни эти злыдни вас не победили. Если вам станет больно и грустно, напишите мне, и я отвечу. Я помогу вам…»
И она ему поверила. От этого молодого джентльмена исходила такая уверенность, что не поддаться ей было невозможно.
И она начала играть… она стала «слепым котом».
Временами было очень тяжело притворяться, но в моменты, когда хотелось просто рухнуть на пол и начать вопить от отчаяния, Летти напоминала себе слова Натаниэля Доу: «Вы должны быть сильной, мисс…»
И мисс странным образом находила в себе силы. А еще она писала Натаниэлю Доу. Прошел месяц, и она, с помощью Мартина написала ему уже три письма.
Вот только пока что он ей не ответил. Она не винила его — новости за столь короткое время сгустились, словно чернила, которыми они были отпечатаны на страницах «Сплетни».
Война началась. Весь последний месяц далеко на севере шли ожесточенные бои, и с фронта приходили сплошь неутешительные вести: враг отдавливал габенские войска, и те терпели существенные потери и отступали. Гнетущее напряжение охватило весь город. Из Габена отходили все новые эшелоны с солдатами, артиллерией и боевыми механоидами. Над городом подняли аэростаты заграждения, поговаривали, что вскоре начнутся бомбардировки.
Летти со страхом слушала новости с фронта, которые читал ей Мартин, опасаясь услышать в списках погибших имя Натаниэля Доу. VII парострелковая дивизия сражалась на передовой, но молодой ассистент доктора Коллинза в газеты пока не попадал.
Летти надеялась и верила, что он вернется. А пока училась жить в кромешной темноте.
Дедушка, как мог, пытался ей помогать, но сейчас он был невероятно занят — Паровозное ведомство перешло на военное положение. Впрочем, одну Летти не оставляли.
И кто бы мог подумать, но под свою опеку ее взял лично… Бом-Бомунд. Вокзальный констебль, очевидно, ощущал свою вину в том, что произошло. Если бы он только вовремя заметил очки Замыкателя…
За короткое время констебль стал ей кем-то вроде заботливого, хоть и ворчливого дядюшки. Он учил ее управляться с тростью, часами заставлял подниматься и спускаться по лестницам, открывать и закрывать двери. Однажды Бом-Бомунд даже приволок за шиворот Слепого Бэзила. Молодой нищий явно притворялся слепым, но, по словам констебля, все же мог многому научить мисс Летти. В первую очередь он ее научил тому, что если не мыть уши с мылом, то будешь вонять, как старый носок.
Она бродила с Бэзилом и Бом-Бомундом по залу ожидания, и те учили ее самому важному, что нужно уметь слепому на вокзале: не натыкаться на людей и не попадать под багажные тележки.
«В этом городе, мисс, — говорил нищий, — все без исключения джентльмены чем-нибудь да дымят. И все эти дымные штуки воняют по-разному. А дамы… даже самая бедная дамочка в Саквояжне не купит себе краюху хлеба, но раздобудет какой-нибудь парфюм. Бедняцкая гордость и зловонная прокуренность Саквояжни помогут вам избегать столкновений…»
Когда Летти спросила, а как быть с детьми, которые обычно не курят и не осеняют себя парфюмом, Бэзил сказал: «Дети шумные. Они сопят, пыхтят, фыркают, шморгают носами… а еще спотыкаются, цепляют предметы и хрустят внутренностями, как сломанные куклы — с детьми еще проще…»
Учиться ориентироваться по запаху и звуку было очень тяжело, и Летти казалось, что она никогда этому не научится. Но сильнее всего девочку печалило то, что ее мечта стать самым главным в мире паровозником теперь неосуществима. Мартин пытался ее утешить и уверял, что однажды она все же раздобудет свой собственный паровоз. От этих слов ей становилось еще грустнее.
И все же она была благодарна Мартину. Летти просто не могла представить себе, что его больше нет, а между тем день, когда его должен был забрать господин Люммиберг из цирка уродов, все приближался…
Через две недели после ареста Замыкателя и трагедии Летти, когда стало известно о смерти господина Люммиберга, на вокзал заявился отец Мартина.
Бедный Мартин прятался на чердаке, ожидая худшего, а Летти, как и в прошлый раз, подслушивала за дверью дедушкиного кабинета.
Отец Мартина полыхал от ярости из-за того, что его планам не суждено было сбыться. Он хотел немедленно забрать сына, чтобы… продать его в кунсткамеру «Диковинные необычности и странные чудовинки Горака». Дедушка Летти ужаснулся подобному решению, но отец Мартина был непреклонен:
— Я рассчитывал на вознаграждение от господина Люммиберга, — сказал он. — Но теперь никакого вознаграждения мне не видать: хозяин цирка убит, а его уроды разбежались. И что мне теперь прикажете делать, господин Бракнехт?
— Ваш сын ведь, как и прежде, вам не нужен, я верно понимаю?
— Верно, я не собираюсь с ним возиться.
— Юный мастер Лакур дорог для моей внучки, — сказал господин начальник вокзала. — Он стал ей другом.
— Вашей внучке стоит подыскать себе нового друга.
— Вы ведь знаете, что с ним сделают в кунсткамере?
— Полагаю, его заспиртуют и выставят в стеклянном ящике на всеобщее обозрение, — с безразличием в голосе ответил этот жестокий человек. — И господин Горак сострижет немало денежек со всех, кто захочет поглядеть на мальчика-блоху. А таковых, поверьте мне, будет немало, ведь каков экспонат! «Невероятная тварь, доселе невиданная природой!» — обыватели обожают такое…
— Он не экспонат, а ваш сын!
— Да-да, надеюсь, вы сохранили ящик, в котором я его к вам доставил…
Господин Бракнехт постучал пальцами по столу и сказал:
— Если вам плевать на его судьбу и вас заботят лишь деньги, я думаю, мы можем решить этот вопрос.
— Каким это, спрашивается, образом?
— Хочу напомнить вам, что сейчас очень тревожное время, — многозначительно начал господин Бракнехт.
— Треклятая война, — согласился отец Мартина. — И что?
— Не лучшая пора для выставок диковинок. Вряд ли сейчас, когда ожидаются бомбардировки города, люди будут на них ходить. Я вижу, что вас посещали такие мысли.
— Положим, — нехотя признал отец Мартина. — И что вы предлагаете?
— Вокзалу нужен новый часовщик, — ответил господин Бракнехт. — И юный мастер Лакур прекрасно подходит на эту должность.
— И что с того?
— За свою работу он будет получать жалованье от Паровозного ведомства. Это жалованье я буду отправлять вам. Ровно двадцать фунтов в неделю. Сколько вы рассчитывали получить от господина Люммиберга или от господина Горака?
Отец Мартина задумался. Он признавал, что в военное время мальчика-блоху у него, скорее всего, никто не купит, ну а если тот задержится на вокзале хотя бы на пару лет, в итоге за него можно будет выручить намного больше, чем заплатили бы Люммиберг или Горак. Ну а если Мартин пробудет здесь дольше…
— Не худшее предложение, — наконец сказал он. — Но я сразу оговорю, что любые последствия от его пребывания здесь не должны меня коснуться: если его увидят или поймают, я не имею к нему никакого отношения. И еще хочу отметить, что кровь для него будете добывать сами — никаких вычетов из жалованья. И если по какой-то причине я хоть раз не получу оплату, я немедленно заберу его и продам Гораку или на худой конец в Университет Ран и Швов — они всегда в поиске различных человеческих уродств для своего хирургического театра.
Господин Бракнехт кивнул, и они ударили по рукам. Отец Мартина оставил адрес почтового ящика для отправки жалованья и ушел.
Сразу, как мальчик-блоха попал под опеку господина начальника вокзала, между ними состоялся разговор.
— Это наименьшее, что я мог для вас сделать, мастер Лакур, за то, что вы спасли мою внучку, — сказал господин Бракнехт Мартину. — И я надеюсь, вы не станете лезть на рожон и покидать чердак, ведь если вас увидят, я не смогу вам помочь. Этот город не принимает тех, кто отличается…
Мартин пообещал сохранить тайну своего пребывания на чердаке, и таким образом на вокзале появился свой часовщик.
Шли годы.
Война длилась долгих восемь лет. За эти годы Габен бомбили три раза. Улицы пребывающего на военном положении города были пустынными, ежедневно выла воздушная тревога, и вскоре она стала частью обыденности. Каждую неделю с фронта возвращались раненые и искалеченные в боях люди, а на фронт уезжали вагоны новых солдат.
К дедушке Летти были приквартированы джентльмены из Министерства Военных Дел — он практически не покидал свой кабинет, а Летти почти не покидала чердак. На вокзале было слишком шумно, и она боялась потеряться в толпе или попасть кому-то под руку.