Это был ужас оранжереи, но и еще кое-что похуже. Мне удалось сдержать рвавшийся из глотки крик лишь плотно прижав ко рту обе ладони. Шаловливые поступки, подсказанные больным рассудком, можно было перенести, над ними можно было даже грустно улыбнуться. Но здесь передо мной было безумие, преследовавшее какие-то жестокие цели.
После нескольких минут леденящего ужаса я убрала руки ото рта, зная, что на этот раз не закричу. Ужас у меня вызывало не жалкое существо, лежавшее на моей подушке, а мысль: кто его туда положил? Кто хотел так меня напугать? Это мог быть любой из обитателей дома. Ответ на этот вопрос необходимо было найти сейчас же.
Глава VIII
Мои руки, даже не прикасаясь к крошечному желтому комочку, казалось, помнили мягкость перьев, скрывавших маленький кусочек плоти и костей, перьев, покрывавших что-то, что было теплым и живым, а теперь начинало холодеть. Маленькое существо, которое могло летать и петь, а теперь превратилось в ничто, я могла понять. Тайна смерти. Моя мама – эта вот канарейка.
Я не в состоянии была взять ее мертвое тельце, не прикрыв его чем-то, поэтому вытащила из комода какие-то салфеточки и легонько обернула их вокруг птички. Канарейка, которую я вертела в пальцах, казалось, совсем ничего не весила, и все же разница в весе живого тела и мертвого существовала. Как легко любому ребенку, сжав пальцы, раздавить эту хрупкую жизнь. Но эта птица умерла не оттого, что ее раздавили.
С этим маленьким грузом в руках я вышла в холл. Сейчас же отнесу птичку Уэйну. Никто не запер входные двери башни, так что я беспрепятственно проникла на другую половину дома. Комнаты чердака в это утро были пусты и тихи, а в холле, как всегда, было темно и очень холодно. Над лестницей света не было, и я очень осторожно спустилась вниз мимо стен, оклеенных обоями с голубыми розочками – этими маленькими призрачными личиками, которые когда-то так пугали мою маму.
На этаже Уэйна двери башни были широко распахнуты, пропуская внутрь воздух и свет; двери его комнаты также были открыты. Я заглянула внутрь, но там никого не оказалось. Из дальнего конца холла послышался звук захлопнувшейся дверцы холодильника, звон посуды, и, ориентируясь по этим звукам, я подошла к кухне с тыловой ее стороны.
За столом сидел Крис и наливал себе в стакан молоко. Пятна желтка и крошки подсушенного хлеба на тарелке говорили о том, что он в одиночестве заканчивает завтрак.
– Где папа? – спросила я.
Это был умудренный маленький мальчик, гораздо взрослее своих лет, и он стал с серьезным интересом меня разглядывать.
– Вас опять что-то испугало, правда ведь? Но папа сейчас спит. Нам обязательно будить его?
Я вспомнила, каким усталым был Уэйн, когда рассказывал о тяжелых часах, проведенных ночью в больнице, и отказалась от своего первоначального намерения.
Обойдя вокруг стола, Крис посмотрел на маленький, завернутый в салфетки комочек в моих руках.
– Можете показать это мне, если хотите. Я не думаю, что испугаюсь.
В этот момент я доверяла юному Крису Мартину больше, чем кому бы то ни было в этом доме, кроме его отца. Я отвернула кончик салфетки и показала ему маленькое желтое тельце. Он вскрикнул от ужаса и взял у меня из рук птичку. Было ясно, что ему уже приходилось иметь дело с мертвыми птицами и сам факт смерти его не пугал. Ему было жаль канарейку, но он отнесся к делу реалистически, как это случается с детьми.
– Это – Пикадилли! – грустно сообщил он мне. – Я узнал его по коричневым перышкам на кончиках крыльев. Он никогда не был чисто желтым. Последнее время он болел. Мы знали, что он умрет. Где вы его нашли?
– Кто-то положил его на подушку в моей комнате, но не думаю, что он умер от болезни.
Крис в недоумении покачал головой.
– Какой странный поступок – положить его вам на подушку. Похоже вроде бы на тетю Фрици, но все дело в том, что она никогда не причинит вреда какой-либо из своих птиц.
– Ну а если… если с ней расправился кто-то другой, – сказала я, – по-твоему, тетя Фрици все-таки могла бы положить трупик, чтобы я таким вот образом на него наткнулась?
Он задумался, сильно напомнив в эти минуты своим серьезным видом отца. Я снова обратила внимание на его длинные светлые ресницы.
– Думаю, могла бы, – сказал он. – Но мне казалось, вы ей нравитесь. Сегодня утром она волновалась за вас, хотела помочь.
– Тогда кто же?.. – начала я и осеклась. Я не имела права заставлять Криса Мартина судить старших. Что бы тут ни творилось, это было не детское дело.
– Наверное, не стоит строить догадки, – сказал он. – Давайте отнесем его вниз и покажем Элдену. Все равно ему придется хоронить Пикадилли. Он всегда хоронит птиц Фрици, когда они умирают.
И снова его реалистический подход к делу восхитил меня.
– Я подожду, пока ты допьешь молоко, – сказала я, хорошо сознавая, как нужно мне было его общество в этой ситуации. Он больше моего понимал в птицах, а также гораздо лучше меня знал людей, живущих в этом доме.
Он выпил полстакана молока, бережливо спрятал оставшуюся половину в холодильник и вместе со мной вышел в холл. На этаже тети Фрици никого не было, и Крис пошел впереди меня к двери, ведущей в галерею. Мы вошли в пустую комнату. Джеральд и бабушка ушли; дверь в оранжерею оставалась закрытой. Крис лучше меня ориентировался в лабиринте зеркал, окон и дверей и сразу же подошел к двери, ведущей в сад; открыв ее, он пропустил меня вперед.
В другое время меня бы восхитила старомодная красота сада Элдена с его мощеными дорожками, огибающими обилие цветущей зелени. Но сейчас впереди меня бежал Крис с птичкой в руках, я поспешала за ним, и времени любоваться садом не оставалось.
Около кустов шток-роз, росших возле изгороди, стоял Элден, беседовавший с тетей Ниной. Она нашла время нарядиться в серо-черное хлопчатобумажное платье, и вид у нее, как и прежде, был аккуратный и подтянутый. На какое-то мгновение перед моим мысленным взором мелькнул ее образ: какой она могла быть в молодости на теннисном корте, когда ей удалось одержать победу над первоклассным игроком. Эта картина показалась мне совершенно нелепой, хотя и сейчас еще она производила впечатление женщины, способной двигаться быстро и легко. Элден, по обыкновению, был в своих коричневых вельветовых брюках, а руки у него были перемазаны землей и кое-где покрыты пятнами от сока растений. Глядя на его руки, я вспоминала, что сказала мне его сестра об его отношении к калекам. Мог ли он легко принести в жертву птичку, будь у него какая-нибудь тайная цель? Но я никак не могла придумать причину, по которой Элдену могло бы захотеться меня напугать.
Когда мы с Крисом подошли к ним, оба оглянулись, и Крис показал Элдену птичку, лежащую в гнездышке из салфеток.
– Кто-то положил ее на подушку в комнате Малли, – сказал он. – Как, по-вашему, Элден, что с ней произошло?
Тетя Нина тихонько горестно вскрикнула:
– Ах нет, только не это! Неужто опять какая-то выходка?
Элден ничем не выдал своих чувств и мыслей. Он осторожно перевернул птицу, одним пальцем раздвинул перья на ее грудке, запачканные алой кровью. Лицо его не выражало ничего, а песочного цвета брови опустились так низко, что совсем скрыли глубоко сидящие глаза.
– Так вот зачем ей нужна была шляпная булавка, – произнес он наконец.
Крис удивленно уставился на него, но я не смогла промолчать.
– Неужели вы серьезно верите в то, что тетя Фрици способна совершить такую жестокость по отношению к одной из своих собственных птиц с единственной целью – напугать меня?
Тете Нине было явно нехорошо.
– Мы никогда не знаем, что она выкинет и когда ей взбредет в голову совершить что-нибудь посерьезнее, чем убийство птицы. Надо рассказать об этом маме Джулии.
– Да, придется рассказать, – согласился Элден.
Он поглядел в сторону оранжереи. Рядом, над розовым кустом, летала стрекоза, слышалось гудение пчел, спозаранку принявшихся за свой труд. Нас окружила тишина сада, и теперь я позволила себе окинуть взором простиравшиеся вокруг заросли старомодных цветов – флоксов, незабудок, синих анемонов. Смесь ароматов, ощущение покоя, отнюдь не ужаса – вот чем была насыщена атмосфера сада. Тем не менее лицо Элдена было мрачным и выражало что угодно, но только не состояние покоя. Он держал в руках мертвую птицу, и глаза его, казалось, не видели ничего, кроме оранжереи, детища дедушки Диа.
– Может, пора уже снести это страшилище, – сказал он. – То, что Фрици там выращивает, – не нормальная растительность. Она выкармливает из всяческих растений какие-то уродливые чудовища. Да и птицы все какие-то невропаты. Пернатые существа должны находиться на воле, а не в клетках. Вы меня никогда не переубедите, чему бы там их в клетках ни обучали. Достаточно посадить птицу в клетку, чтобы она свихнулась. Так же, как свихнулась сама Фрици.
Что-то больно много он говорит. Как всегда, слова его вызвали у меня тревогу. Останусь ли я в Силверхилле, ему, может быть, безразлично, но против тети Фрици он вполне определенно имел зуб. Я перевела глаза на слепые окна дома, и уловила какие-то слабые движения во флигеле Джеральда – как будто кто-то опустил приподнятую занавеску. За нами с той стороны явно наблюдали. Я быстро перевела взгляд на флигель бабушки Джулии, но там занавеси были неподвижны, никто не стоял у окна, наблюдая за происходящим.
Тетя Нина не обратила никакого внимания на слова Элдена относительно оранжереи.
– Захватите… это, – сказала она, кивнув в сторону канарейки. – Мы сразу же отнесем ее к маме Джулии. Время завтрака уже прошло, но она может еще немного его оттянуть. Не потому, что случилось сегодня с Кейт. Где она, Элден?
– Может, убралась отсюда, – сказал он, все еще сверкая глазами на ненавистный стеклянный пузырь оранжереи.
– Я все жду, когда она на это решится. Она спала сегодня ночью в своей постели, но, когда я встал рано утром, ее уже и след простыл.
Тетя Нина покачала головой.
– Ты принимаешь желаемое за действительность, Элден, и сам прекрасно это знаешь. Она время от времени куда-то прячется, но никуда она не уйдет. Одного желания недостаточно, чтобы помешать Джулии Горэм женить моего сына на твоей сестре.