– Точно! – поддержал его инспектор Никонов. – Значит, завтра… уже сегодня, то есть, отправимся в Краков. Быстро всё размотаем, вытащим твоего недотёпу-гувернёра, и домой.
– Поезд у вас уходит в половине первого, – заметил Визенау. – Так что имеете шанс поучаствовать в беседе с Монтегрифо.
Они неторопливо пошли в сторону отеля, куда их поселила местная магбезопасность.
– Алекс, так ты, получается, всё веселье пропустил? – поинтересовался Никонов. – Сидел себе в аптекарском огороде…
– Знаешь, Глеб, я отчего-то нисколько об этом не жалею, – отозвался Верещагин. – Чует моё сердце, развлечений на мою долю хватит…
Разбудил Суржикова запах пирогов. Ещё не открывая глаз, он принюхался и определил: с капустой, с грибами и с яблоками.
– Нешто Софья с раннего утра тесто затеяла? Нет, быть этого не может, у неё приёмные часы…
Тут до него дошло, и с кровати он слетел мухой с воплем:
– Аркадий!
– Ну, чего орать-то? – раздалось с подоконника ворчливо. – Умывайся, да иди мальчишек поднимать. Через час жду всех к завтраку, как раз пироги дойдут. Буду вам супругу представлять.
Завтрак получился вовсе не торжественный, как втайне опасался Суржиков, а домашний, уютный и странным образом деловой.
Конечно, мальчишки с воплями радости встретили Аркадия Феофилактовича и тут же набросали ему пожеланий: настоящий борщ со свекольной ботвой, правильные котлеты и варенье, ну было же в доме крыжовенное варенье, а где оно? Аркадий улыбался в бороду, кивал, потом улучил момент, подобрался поближе к Софье и спросил негромко:
– Ты, Сонюшка, Меланью мою к саду допустишь?
– Конечно! А где она, ты же обещал нас познакомить?
– А вот!
Домовой махнул рукой. Посуда исчезла со стола вместе со скатертью и остатками еды, а возле пустующего места, предназначенного хозяину дома, появилась женская фигурка. Ладная, ростом чуть поменьше Аркадия, с тёмно-каштановой длинной косой и весёлой улыбкой, она обвела всех собравшихся взглядом серых глаз и поклонилась…
– Прошу любить и жаловать, жена моя, Мелания Афанасьевна! – гордо возвестил домовой. – Кухня теперь её вотчина, и сад тоже, ну, а мне остальное.
– Остальное – это что? – въедливо спросил Стас.
– Вот сегодня буду крышу чинить и трубы каминные прочищать.
– А помощь не нужна?
Аркадий Феофилактович открыл было рот, чтобы сказать, что от такой помощи как бы хуже не стало, но посмотрел на умоляюще сложенные руки Барбары, на откровенную Катину ухмылку и ответил степенно:
– Помощь – дело хорошее. Идите к себе, переоденьтесь в старое, и поговорим о технике безопасности.
Сразу после завтрака Софья поблагодарила чету домовых и исчезла.
Суржиков вздохнул, вставая:
– Спасибо! Если что, я буду в кабинете.
Отчего-то ему ужасно не хотелось заниматься расследованием, связанным с театром. То есть, понятно, отчего: это был другой мир, когда-то родной, единственно возможный, а теперь утраченный. И то, что все, кто остался внутри этого мира, на что-то ещё и жаловались, казалось ему ужасной несправедливостью. «Соберись, тряпка!» – сурово приказал себе Владимир, уселся за рабочий стол и разложил на его зелёном сукне все вчерашние записи.
Что-то же зацепило его вчера, чего не должно было быть. Или наоборот, не было чего-то, непременно долженствующего присутствовать за кулисами?
Гвоздь Эдуарда Тихорецкого, примета грядущего успеха, пропал пятого марта.
Бальное платье Золушки, испорчено двадцать первого.
Старые афиши в гримёрке Осипова-Нахимзона, густо исчерканы чернилами. Девятое апреля.
«Счастливые» туфли Саши Золотова… Видит Терпсихора, обуви этой давно пора было на свалку, Суржиков помнил их ещё с тех пор, как пришёл служить в театр драмы и комедии. И Саше об этом говорили не один раз, но он упрямо выдвигал нижнюю челюсть и отвечал: «Да я без них ни одного танца вам не сделаю!». Поскольку был Золотов непревзойдённым комиком, и танцевальные репризы в его роли вставлялись обязательно, спорить с такими доводами было невозможно. Туфли отправлялись в починку.
Исчезли они двенадцатого апреля.
Так, что ещё?
Суржиков просматривал листы с записями один за другим и хмурился всё больше. Не было у происходивших неприятностей ничего общего, кроме места действия. Разные дня недели, разные пьесы, разные актёры…
Минуточку.
Актёры разные, а постановщик?
Достав чистый лист бумаги, Влад нарисовал таблицу: дата, пьеса, ведущие исполнители, режиссёр. Потом внёс в неё данные с разных листков и, удовлетворённый, откинулся на спинку кресла. Вот оно!
Во всех случаях спектакли ставил новый молодой режиссёр, приглашённый из театра имени Щукина, Витас Лейтис. Под его руководством шли четыре пьесы, пятой должен был стать «Макбет».
Четыре пьесы, девять неприятных случаев за три месяца. Получается, что искать злодея надо среди окружения Лейтиса.
Тут взгляд Суржикова зацепился за отложенный в сторону листок: ну да, самая первая история, розовый веер Виктории Мавлюдовой. Пропал двадцать седьмого февраля, когда играли «Свидетеля обвинения». Но двадцать седьмого Витас ещё только вёл репетиции, пьесу Агаты Кристи ставил не он.
И тут Влад понял, что же мешало ему, что он заметил ещё вчера! Фраза в рассказе Мавлюдовой: «Шумно было, как в аду, я понять ничего не могу, а Варя, костюмерша моя, с ребёнком тетёшкается». Какой ребёнок, позвольте? Что ему делать за кулисами на вечернем спектакле?
Это требовалось срочно прояснить…
Посмотрев на часы, он понял, что срочность в данном случае будет относительная: репетиция начнётся в три часа дня, до неё ловить кого бы то ни было бессмысленно, а вот после… И Суржиков постановил для себя: в театр отправиться часа в четыре, а пока посмотреть, что делают мальчишки с Аркадием, и не надо ли им помочь?
Это для сыщиков Монтегрифо был подозрительным типом и фигурантом дела об убийстве и незаконном магическом воздействии. А для медиков он являлся пострадавшим, и его следовало беречь. Поэтому в палату к антиквару пропустили только двоих и только на десять минут.
Разглядев посетителей, толстяк ухмыльнулся и спросил:
– А где ж охраняемое лицо? Или роли поменялись?
– Что ж и не поменять роль, если спектакль закончился? – спокойно ответил Кулиджанов, входя в палату. – Да и вы изменились, согласитесь.
И в самом деле, назвать монакумского букиниста толстяком сейчас было бы неправильно. Конечно, он не стал поджарым или тем более худым, но той горы сала, той чудовищной туши, что могла передвигаться только в кресле на колёсиках, не было и в помине. На кровати лежал очень бледный немолодой мужчина, всего лишь чуть полноватый.
– Не стану спорить, – приподнял он ладонь. – Будем знакомиться заново?
– Легко! Разрешите представить вам следователя отдела тяжких преступлений городской стражи города Линца Михаэля Вартмана. А я – Александр Кулиджанов, капитан-лейтенант службы магбезопасности Царства Русь, из Москвы. Ваш недавний знакомец там очень сильно наследил.
– Знакомец… – Монтегрифо фыркнул. – Поверьте, я считал его вполне добросовестным коллегой!
– Добросовестным? – поднял брови Вартман.
– Ну, профессия, конечно, накладывает свой отпечаток, – антиквар нимало не смутился. – Не всегда удаётся получить желаемое, придерживаясь и духа, и буквы закона. Но лично я за границы его старался не выходить!
Представители закона переглянулись, и Кулиджанов сказал:
– У меня два вопроса. Первый – что вы должны были передать Класхофену, и что он у вас забрал? Второй – почему так срочно и, скажем честно, криминально исчезли из своего дома в Монакуме? Ответьте, и от меня вы немедленно избавитесь.
Монтегрифо скривился.
– Бешеный Франц хотел получить записи одного алхимика, давно покойного.
– Имена, господин букинист?
– Ян Охстат-Тельнич.
– И кто он такой?
Мужчина на кровати сжал зубы так, словно именно ими вцепился в выдаваемые сведения, и сквозь сжатые зубы выдавил:
– Внебрачный сын и личный ассистент короля Сигизмунда. У меня были его записи… Рабочая тетрадь, понимаете? Опыты, результаты, иногда рассуждения.
– Мне казалось, что такие записи обычно постороннему прочитать невозможно? – удивился Вартман.
– Или небезопасно, – добавил его московский коллега.
– Да я на эту тетрадь три года жизни потратил! – выкрикнул Монтегрифо, и без сил опустился на подушку.
Запищали какие-то сигналы, в палату вбежали медики и настойчиво попросили следователей удалиться.
– Вот Тьма, – с досадой сказал Кулиджанов, выходя на улицу. – Он ведь начал рассказывать именно то, что мне нужно.
– Ну, разволновался, – пожал плечами Вартман. – Немолод уже наш с вами фигурант… Не волнуйтесь, коллега, мне немедленно сообщат, как только он сможет говорить.
– Да мне-то уезжать надо! – досадливо махнул руков капитан-лейтенант.
– Напишите список интересующих вас вопросов. Обещаю, я задам их все и отправлю ответы магпочтой.
– Молодой человек! – раздалось вдруг сзади, из дверей клиники. – Как вас там, капитан-лейтенант!
Обернувшись, оба увидели немолодую медсестру, только что выгонявшую их из палаты.
– Вы мне? – переспросил Кулиджанов.
– Вам, вам! Больной очень просил вас на минуту вернуться.
В несколько прыжков Александр преодолел лестницу и вошёл в палату. Медик, склонившийся над Монтегрифо, с недовольным видом обернулся, но антиквар что-то шепнул, после чего их оставили вдвоём.
– Пять минут! – сурово сказал целитель. – И кристалл не трогать!
На груди Монтегрифо действительно лежал довольно крупный розовый кристалл, внутри которого пульсировала ярко-алая точка.
– Сядь, – еле слышно потребовал антиквар.
Кулиджанов послушно сел на стул.
– Наклонись. Теперь слушай… – голос старика хрипел и прерывался. – Франц забрал у меня дневник, но это ерунда. Он рассчитывал на мою расшифровку, но я не так глуп, – тут Монтегрифо захихикал, задохнулся, но справился с собой и продолжил. – Ему это не прочесть без кода. А код – тут!