– Ну-у… Наверное. Злого умысла же не было, ты ж понимаешь?
– Конечно, – уверенно ответил Суржиков. – Какой злой умысел у четырёхлетней крохи? И Виктория не станет сердиться, когда всё это поймёт!
– Ладно. А остальное?
– А остальное – это кто-то из труппы, кто давно копил злобу. Или его подговорили, не знаю пока, но узнаю. Шум насчет веера слышали все, он сложил два и два и понял, как можно среди актёров внести разброд и шатание, потому что вы ж сами знаете, суевернее нашей братии только рыбаки, да и то не все.
– И у тебя есть кто-то на примете? – Варвара смотрела на него с сомнением.
– Есть кое-кто. И, если позволите, я буду с вами советоваться.
– Ла-адно. Ты ж, небось, ещё и с Машей хочешь поговорить?
– Пока нет, – ответил Суржиков, вставая. – Зачем я буду раньше времени женщину тревожить, вот когда всю картинку нарисую, тогда, может быть, и поговорю. Главное – что я теперь знаю, первая кража была не кражей, а спусковым крючком.
Работников вагона-ресторана трудно удивить чем бы то ни было.
Но компании, отправившейся из Линца в Краков, это удалось. Выспавшиеся сыщики заказали всё, что было в меню, и не только заказали, но и съели. Первые минут двадцать разговоров за столом не было, трое молодых мужчин методично уничтожали всё, что им приносили, от эллинского салата до венского шницеля.
Наконец на стол водрузили тарелки со штруделем и кофейник. Инспектор Никонов откинулся на спинку диванчика и спросил:
– Расскажешь, что мы знаем об аресте и обвинениях против твоего учителя?
– Расскажу, – кивнул Алекс. – Доедай и пойдём в купе.
Штрудель закончился поразительно быстро.
Осмотрев стол и не найдя более ничего съедобного, Верещагин подозвал официанта, расплатился и встал.
– Пошли.
Они уже почти вышли из вагона-ресторана, когда Никонов в два прыжка вернулся, ухватил со стойки три шоколадки и сунул бармену монету.
– Неприкосновенный запас! – гордо сказал он, присоединяясь к друзьям.
– Интересно, доживёт ли он до вечера? – спросил Кулиджанов, ни к кому конкретно не обращаясь.
– Не имеет значения! Главное – он есть, – и инспектор засунул плитки в карман куртки.
В купе Алекс тщательно запер дверь, активировал амулет от подслушивания и выложил на стол тощенькую папку.
– Это протокол допроса, потом почитаете, если захотите. Если резюмировать эти бумаги и всё, что мне ещё удалось узнать, история получается… странная, – он помолчал, бесцельно переложил папку и продолжил вопросом. – Помните ли вы историю войны за пражское наследство?
Остальные двое переглянулись, потом Кулиджанов сказал неуверенно:
– Это… лет триста назад, да?
– Триста пятьдесят четыре, Саша! – Верещагин многозначительно поднял палец к потолку. – Именно тогда были разработаны наиболее успешные формулы трансмутации.
– В смысле превращения олова в золото? – скептически поинтересовался Никонов.
Алексей усмехнулся:
– Ну, именно эта сторона трансмутации наиболее интересна для публики. Но, вообще говоря, благодаря этим формулам можно работать с чем угодно… неживым. То есть, превратить льва в овцу не выйдет, а вот гранит в рубин – да.
– Ладно, предположим… И как в это впутался господин Таунен?
– У каждого свои недостатки, – пожал плечами Верещагин. – Василий увлекался историей магии. Именно историей, поскольку у него самого настолько слабая магия воды, что даже наполнить чашку не получится. И более всего ему был интересен девятнадцатый век, а в последнее время – как раз эта самая война за пражское наследство.
– Слушай, но вроде бы в то время никаких великих открытий в магии уже не совершали? Хотя да, формулы трансмутации…
– Именно. И ты не совсем прав, открытия были, но они оставались как бы в тени. Так вот, в Кракове Василию особо нечем было заняться, мальчишки днями пропадали в школе, и наш гувернёр бродил по книжным магазинам и букинистам. Однажды он познакомился с паном Тадеушем Красницким, известным любителем книг, и тот пригласил его посмотреть коллекцию пана Войтыцкого, тоже знаменитого коллекционера. Прошу заметить, коллекцию инкунабул, гримуаров и просто старинных книг собирал пан Бронислав, незадолго до того скончавшийся. Сын его, не книжник ни разу, отцовское собрание планировал распродать, оттого и выставил для показа приглашённым любителям и коллекционерам.
Кулиджанов быстро перелистал бумаги в папке:
– Ага… А сын – Мечислав Войтыцкий, который твоего Василия и обвинил?
– Да.
– И что там произошло? Почему, если нашего молодого человека интересовал девятнадцатый век, его обвинили в краже всё того же Симеона Метафраста?
– Это нам и предстоит узнать… – вздохнул Алекс. – Пока что я знаю не намного больше вашего. Василий планировал осмотреть дневники, якобы принадлежавшие профессору Угле, последнему пражскому алхимику.
– Якобы?
– Именно так. Считалось, что Угле, создав заклинания общей трансмутации, скончался. Заклинания он успел передать Коллегии, а расчёты – нет. Вроде бы профессору стало плохо в лаборатории, он упал и, падая, рукавом зацепил горелку…
– Ну, понятно – пожар, дом сгорел, судьба расчётов неизвестна, – кивнул инспектор Никонов. – А через три сотни лет всплывают дневники, якобы спасённые каким-то помощником. Неужели Войтыцкий в это поверил?
– У пана Бронислава было более двадцати тысяч книг. Вполне возможно, что эти самые записки он даже и не успел открыть.
– Хорошо… – Кулиджанов снова перелистал страницы дела и решительно захлопнул папку. – Сколько бы мы сейчас не обсуждали, всё равно не сможем придумать, почему у господина Таунена оказалась совсем не та книга, которая его интересовала. Поэтому предлагаю сейчас лечь спать, а завтра встретиться с Василием и выяснить его интерпретацию событий. После чего пойти в городскую стражу и к пану Мечиславу.
– Принято, – Алекс сжал амулет, отключая щит, и спросил: – А чай пить будем?
Сидя за столом в кабинете, Суржиков раскладывал по его поверхности небольшие магоснимки членов труппы – актёров, режиссеров, осветителей, костюмеров, рабочих сцены… Тех, кто точно не мог быть обвинён в злодействах, откладывал в сторону, и там, слева, собралась уже приличная стопка. В неё отправились те, кого не было в театре в один или несколько дней, когда происходили инциденты и те, кто не бывал в гримёрках и не мог знать, где же хранятся ценности и памятности, осветители, например.
А вот самих пострадавших Влад, поразмыслив слегка, далеко убирать не стал. Маловероятно, конечно, но ведь известны случаи, когда преступник имитировал нападение на самого себя, чтобы скрыть свои действия?
Известны.
Так что нечего.
Впрочем, снимок Мавлюдовой он всё-таки переложил к невиновным. Иногда можно поверить человеку и без доказательств просто потому, что всем сердцем знаешь: невозможно, чтобы Виктория кралась в тёмных коридорам и, озираясь, утаскивала из шкафчика старые ботинки.
На середине стола остались одиннадцать картинок. Одиннадцать лиц, снятых, как в театре положено: в красивом повороте головы, с одухотворённым взглядом, подкрашенные и подлакированные. Наверное, в театре был свой собственный портретист, потому что гримёр или костюмер выглядели ничуть не менее приукрашенными, чем актёры.
Достав отчёт, написанный «журналистами» Барбарой и Максом после встречи с бывшим главным режиссёром, Суржиков перечитал его дважды, пошевелил пальцами над снимками, покряхтел и три убрал.
Теперь у него было восемь подозреваемых.
Возглавлял список Анатолий Тюрин. Актёр на вторых и третьих ролях, пришёл в театр пять с лишним лет назад вместе со Скавронским, но после увольнения режиссёра остался в труппе. Держится неровно, периоды нелюдимости и явственной неприязни к окружающим сменяются подобострастием и льстивостью. Стучит руководству, желающему слушать, всегда. Все разы, когда случались пропажи или инциденты, в театре присутствовал.
Лариса Суюмбекова, актриса. Когда-то была неплоха в амплуа травести, даже прославилась в роли Виолы в «Двенадцатой ночи», но на волне не удержалась и постепенно съехала до комических старух. Злоязычна, сплетничает как дышит, премьеров труппы ненавидит, всегда готова подставить ножку выходящему на сцену, если этого никто не видит. Тоже была в театре, хотя в двух случаях без причины. За госпожу Суюмбекову говорило лишь то, что она истово обожала театр вообще, как явление, поэтому вряд ли могла нарушать здешние важные и страшные приметы.
Наталья Вильнёва, актриса. Теоретически должна была бы играть те же роли, что и Мавлюдова, две женщины даже внешне были похожи. Но там, где у Виктории пылал яркий огонь, у этой тлели чуть подёрнутые пеплом угли. Иначе говоря, на сцене госпоже Вильнёвой не хватало темперамента. Зато в ссорах, скандалах и подставах он прорывался в полной мере… Могла ли она стащить что-то, чтобы подставить соперницу? Да запросто! Но получалось, что неприятности распространялись на всю труппу, а премьерша как раз оставалась в стороне. Тем не менее на месте преступлений Вильнёва присутствовала каждый раз, так что вычёркивать её из списка было рано.
Марьяна Елисеева, костюмерша. Когда Суржиков ещё служил в театре, Марьяна работала в общем костюмерном цехе. С приходом Скавронского поднялась по карьерной лестнице и стала личной костюмершей второй примы, Елизаветы Лазаревой, игравшей обычно роли злодеек.
Вообще говоря, для костюмерши проделать всё описанное было проще простого. Никто не удивился бы, застав её в любой точке пространства за сценой: мало ли чего потребовала актриса? Да и к Скавронскому Марьяна питала благодарность. Вот только как могла бы она скопировать страницы из «Макбета»? А они были именно магически скопированы, не выдраны из книги… Госпожа Елисеева же магическими способностями не обладала вообще.
Валериан Грибанов, рабочий сцены. Хотел стать актёром, но… на сцене сразу становился деревянным манекеном, боялся пошевелиться, и ничто не помогало. Прижился на подсобных работах, и в общем с труппу вписался, но, увы, пьёт. И после третьей рюмки начинает ненавидеть всех актёров, вне зависимости от амплуа, а после пятой переходит к действиям. К счастью, случается это нечасто, за последние полгода всего трижды. После третьего случая главный режиссёр настрого предупредил Валериана, что в следующий раз тот будет уволен.