Сбежал по лестнице, на входе вежливо кивнул дежурному и уже почти вышел, как вдруг остановился, а потом и вернулся на несколько шагов:
– Скажите, пан хорунжий, а где я могу найти капитана Пшемысского?
Хорунжий усмехнулся в усы, но никак комментировать не стал, а просто ответил:
– Капитан в кабинете не сидит, его ноги кормят. Но обычно, если время есть, он забегает перекусить в трактир «У Яна Неповита», это за университетом. Там хозяин, Толстый Пацек, ему можно оставить записку.
– Ага… Спасибо, пан хорунжий, попробую!
В трактире по раннему времени было тихо и пусто, только за одним из дальних столов сидел немолодой дядька с длинными рыжими усами, заправленными за уши. Перед дядькой стояла шеренга накрытых крышками горшочков и тарелок – штук десять, не меньше! – и он, раскрыв первый, что-то из него деловито поглощал. Алекс с уважением глянул на запасы, коротко поклонился и повернулся к хозяину. Тот меланхолически протирал стойку белоснежной тряпкой.
– Пан Пацек? – вежливо поинтересовался Верещагин.
– Так точно, Толстый Пацек к вашим услугам. Чего пану угодно?
– Мне сказали, что у вас можно оставить информацию для капитана Пшемысского, это так?
– Ну-у, если пану желательно… Только я понятия не имею, когда пан капитан здесь появится!
– Ничего страшного, – пожал плечами Алекс, вытаскивая из кармана карандаш. – Найдётся листок бумаги?
Нашёлся листок, и записка написалась легко и убедительно, и вообще, ему всё больше казалось, что выдернули его в Краков по пустячному делу, можно было и не ездить, а остаться дома, с детьми и с Барбарой. Справится Василий сам, что он, маленький?
Помотав головой, Алекс стряхнул странные, несвойственные ему мысли. Быстро дописал записку и отдал её Пацеку, потом повернулся к усачу. Тот доел содержимое пятой тарелки («Быстро он, однако! – поразился Верещагин), аккуратно облизал ложку и положил её рядом со следующим горшочком. Поколебавшись, Алекс сказал:
– Пан Пацек, дайте мне чашку кофе по-варшавски, я пока поговорю с паном.
И, не размышляя долго, подсел к столику и представился:
– Алекс Верещагин, частный детектив из Москвы.
– Ежи Студняк, наёмник из Кракова, – ответил усатый.
Под его правым глазом был длинный, почти стёртый временем шрам; когда наёмник улыбался, шрам наливался кровью и становился заметным. Потом Алекс выяснил, что наливается кровью он и тогда, когда усач сердится, но это было нескоро.
– И зачем ты, пан Студняк, ментальную магию ко мне применял?
– Скучно мне, пан Алекс! Вот работу сделал, денежки получил, пропиваю потихоньку, а скучно – мочи нет. Может, тебе пособить чем?
– Может, и пособить, – задумчиво ответил Верещагин. – Ты вот что, пан Ежи, скажи, где тебя искать? Очень может статься, что будет у меня для тебя работа…
– Да что ж меня искать? Ты вот Пацеку записочку для кого-то нужного оставил? Вот и для меня передашь…
Тьма его знает, зачем мог бы пригодиться битый-перебитый наёмник частному детективу, занимающемуся, в общем, совсем неопасными делами, но… Словно подтолкнул кто-то его под локоть, шепнув вкрадчиво: «Бери. Пригодится!».
Он и взял.
Жил Тадеуш Красницкий совсем недалеко от университета, буквально в двух шагах от парка Планты, окнами на концертный зал имени Шопена. И букинистическая лавка его была тут же: лавка – на первом этаже, а квартира на втором.
Постучав кольцом, висящим в пасти растрёпанного латунного льва, Алекс приготовился долго ждать, но дверь распахнулась почти мгновенно. На пороге стоял Василий Таунен.
Признаться, его работодатель думал, что увидит бледного, может быть, даже измождённого и уж точно встревоженного недавнего узника, но гувернёр был бодр, румян и даже как-то весел. Впрочем, увидав Верещагина, он слегка сник и открыл рот. Потом, не сказал ничего, закрыл его, кивнул головой и посторонился, пропуская визитёра внутрь.
Пожилой высокий мужчина в домашней куртке с бархатными лацканами – явно местный, судя по привычным уже вислым седоватым усам – неторопливо вышел навстречу посетителю.
– День добрый, пан?..
– Алексей Верещагин, этот молодой человек работает на меня, – поймав острый взгляд гувернёра, Алекс поспешил добавить, – работает или работал, это уж мы разберёмся по ходу дела.
– Простите, пан Тадеуш, я же должен был вам представить… – заторопился Василий.
– Да поздно уже! – усмехнулся в усы мужчина. – Так что представлюсь сам: Тадеуш Красницкий, букинист.
– Рад знакомству.
– Прошу вас, – хозяин дома посторонился и сделал приглашающий жест в сторону лестницы на второй этаж.
В гостиной он извинился, что на несколько минут оставит их одних, и вышел.
Василий молчал. Алекс поморщился и сказал:
– Давай, рассказывай.
– Даже не знаю, с чего начать…
– Знаешь, я мог бы сказать, «начни сначала», но эта фраза уже в зубах навязла, поэтому начни с главного.
– С главного… Тогда, пожалуй, так: тетрадей было пять и ещё одна.
– И поэтому тебя обвиняют в краже пятой, а шестая идёт для ровного счёта? – не удержался Верещагин.
Нисколько не обидевшись, гувернёр продолжал:
– Пять тетрадей – предположительно, дневники профессора Угле, предположительно, моего предка. А шестая – сделанные им выписки из нескольких трудов по рунной магии в той части, где говорилось об использовании рун в заклинаниях трансмутации. И одно без другого интересно только… с исторической точки зрения. А вместе они могут быть полезны практически.
– Вася, тебе-то это зачем? Ты ведь не маг.
– И что? – Таунен помотал головой, как заартачившаяся лошадь. – Теоретическую магию никто не отменял, между прочим, а для неё довольно самого крохотного резерва. Ты пойми, я же не просто так! Я о будущем думаю!
– Человечества? – не без ехидства поинтересовался Алекс.
– Вообще-то, о своём собственном. А польза человечеству идёт так, как ты выразился – для ровного счёта, – не остался в долгу Василий. – Близнецы растут. Уже, считай, выросли, и я им не особо нужен. Значит, ещё полгода-год, и надо будет искать новую работу. А ты знаешь, каково это – работа гувернёра при каком-нибудь капризном отроке? Это у тебя я считаюсь, да и чувствую себя на равных с членами семьи. А в предыдущих домах место моё было на кухне со слугами… если хоть сколько-то свободного времени находилось!
Верещагин помолчал, потом кивнул:
– Понятно. И ты решил попробовать поменять жизнь?
– Да.
– Хорошо, мотивы твои мне понятны. Как же получилось, что тебя обвинили в краже?
– Боюсь, тут моя вина! – ответил вошедший в гостиную пан Красницкий.
Пока в гостиной разговаривали, он успел переодеться и теперь щеголял в белоснежной рубашке, пиджаке из тонкой шерсти и тёмно-красной бабочке.
– Да вы-то тут при чём? – буркнул Василий.
Видно было, что этот разговор повторяется уже не в первый раз.
– Видите ли, пан Алекс, тетради были приняты мною от пана Мечислава Войтыцкого для оценки и продажи. А вот шестую тетрадь он продавать не хотел, желал лишь оценить и, возможно, слегка подреставрировать. Там каким-то образом бумага подмокла, и кое-где чернила размылись…
– Смылись полностью, только царапины остались, – добавил Таунен. – Но этот тип…
– Василий! – укоризненно проговорил Красницкий.
Молодой человек со вздохом поправился:
– Этот ваш Войтыцкий что, не понимает, что конспекты без дневников никакого смысла не имеют?
– К сожалению, пан Мечислав молод, горяч и… э-э-э… не очень разбирается в теоретической магии, – признал пан Тадеуш.
– Иначе говоря, малообразован, и гонору выше крыши, – «перевёл» Василий. – Оттого ему кажется, что он сможет использовать конспекты для создания новой теории. Или написания книги. Или разработки формулы. Или ещё чего-нибудь, но непременно великого.
– И ты решил, что шестая тетрадь тебе гораздо нужнее, чем ему?
Таунен опустил глаза и промолчал.
– Проблема усугубляется тем, что конспекты эти защищены от копирования, и никто не может понять, как именно… – добавил пан Красницкий.
– Понятно… Значит, перед нами стоят две проблемы: снять с Василия обвинения и получить в руки оригинал или копию шестой тетради, так?
– Так.
– Ну что же, будем их решать.
– А сможем? – голос Василия слегка дрогнул.
– А у нас есть выбор?
– Нету.
– Значит, придётся смочь.
Снова стоял Владимир Суржиков перед трёхэтажным особняком в стиле модерн, расположившемся в тени деревьев в уютном дворике рядом с Петровкой. Он поднял взгляд на арочное окно второго этажа и успел увидеть, как там шевельнулась занавеска.
Дверь справа на площадке была распахнута, и, прислоняясь к косяку, стоял великий актёр.
– Я так понимаю, и старик может на что-то пригодиться? – ухмыльнулся он.
– Из вас старик никак не получается. Старики – они, вон, в домино во дворе играют и на прострел жалуются, – буркнул Суржиков.
– Ну, проходи. Кофе хочешь? – спросил Певцов, и, не дожидаясь ответа, крикнул куда-то в глубину квартиры, – Маша! Кофе сделай побольше.
– Вам, Илларион Николаевич, доктор кофе запретил начисто, – ответил звонкий женский голос. – А будете требовать, и до «Лира» не дотянете.
Актёр сделал страшные глаза и снова прокричал:
– Ладно, тогда чай!
Прислушался и, не получив возражений, махнул рукой:
– Вчера был Семен Михайлович, домашний, так сказать, доктор – всё, всё запретил. Буду питаться вермишелью без масла и соли.
Представив себе жизнь без пирогов, запечённой ветчины и жареной картошки, которая Аркадию особенно удавалась, Суржиков впечатлился и посочувствовал. Правда, в глазах Певцова присутствовал некий насмешливый чёртик, который не давал вполне горевать над его страданиями, но… можно ли не поверить игре великого актёра?
– Садись, рассказывай, какие у тебя успехи?
– Да вот… осталось восемь подозреваемых, и дальше сократить список не могу, хоть убей.
– Давай, посмотрю…