Певцов дважды прочитал список, долго разглядывал снимки, кряхтел, потом решительно отложил один в сторону.
– Лариса Суюмбекова не могла этого сделать. Я её знаю много лет, и я утверждаю: не могла.
– Почему?
– Потому что в театре для неё вся жизнь, вне зависимости от того, кто ставит спектакль, и что играют. И даже от того, занята ли она сама хотя бы на роли горничной без слов. Лариса неумная, вздорная старая женщина, но нарушить хоть одну из Примет, – он так и произнёс это слово, чтобы заглавная буква была хорошо различима, – на это она никогда не пойдёт.
– Хорошо, я понял вас. Но всё равно остаётся семь фигурантов…
– Ну, положим, Марьяшу Елисееву я тоже знаю давно. Лет тридцать назад… кхм… м-да… В общем, я её примерно столько и не видел, и как за это время Марьяна изменилась, не имею понятия. В те времена, когда мы знались, она была женщиной недалёкой, но абсолютно честной. Что с ней происходило, как жизнь сложилась, только Терпсихоре и известно.
– Скорее уж мойрам, – покачал головой Суржиков. – А про остальных хоть что-то скажете?
Вновь раскрыв список, актёр пробежал его глазами.
– Тюрин… не знаю или не запомнил. Вильнева Наталья… что-то знакомое, но откуда – убей, не скажу. Наверное, когда-то и где-то встречались, она ж примерно нашего возраста?
– Помоложе.
– Ну, да всё равно, не помню, – тут он перебил сам себя и подвинул к посетителю вазочку с вареньем. – Ты чай-то пей, и варенье ешь, земляничное, Маша, экономка моя, варила. А я пока думать буду. Так, дальше… Грибанов, рабочий сцены. Не знаю. Не подумай, что из снобизма, просто не сталкивались. Лянская слишком молода. Толстоганов… Слышал и даже встречал в какой-то антрепризе. Поганый человечек, но такая вещь в себе, что и не поймёшь, что же у него на уме. Знаешь, – тут он отложил в сторону листки и снимки, – бывают такие коробочки, вроде как с подарком. Открываешь одну, а внутри вторая. В той третья, в ней четвёртая, пятая… доходишь до последней, с грецкий орех размером, и медлишь, открывать уже и не хочется. Вдруг внутри не бриллиант, а дохлый таракан?
– Знаю, – кивнул Суржиков.
– Вот и я о том… Значит, кто там у нас дальше? Ах, Илья Ильич! Ну, с этим хорошо знаком. И могу предположить, отчего он вечерами из театра не уходит…
Тут Певцов посмотрел на гостя хитрым глазом, явно ожидая вопроса. Владимир не подвёл и послушно спросил:
– Почему?
– Я слышал, что года два назад Чувасов овдовел, и живёт он теперь с сыном и невесткой. Полагаю, новая хозяйка его из дому потихоньку выживает, вот он и ждёт допоздна, покуда там все спать улягутся.
– Вы считаете, он не мог действовать во вред труппе?
– Считаю, что нет.
– Ну, хорошо… – переложив листки в порядке вероятности, Суржиков вздохнул. – И всё равно, остаётся шестеро. Ума не приложу, как быть.
– Я же вижу, что у тебя есть идея, сознайся.
– Есть, Илларион Николаевич.
И Владимир изложил план, придуманный и обсуждённый за завтраком.
Певцов поджал губы, почесал в затылке, потёр нос – словом, проделал ряд телодвижений, долженствующих обозначить усиленные размышления.
– То есть, ты предлагаешь мне стать дарителем этого самого нового талисмана?
– Да, Илларион Николаевич.
– И что это может быть?
– Да что угодно! – отвечал расхрабрившийся Влад. – Да хоть бы и снимок с подписью!
– Снимок… Это мелко и недостойно Иллариона Певцова. Вот что, есть у меня один человечек, дай-ка я его приглашу. Маша! – В дверях гостиной появилась экономка, довольно молодая румяная женщина с удивительно красивыми синими глазами. – Маша, во-первых, вызови мне Ли Чана.
– Как срочно? – спросила невозмутимая Маша.
– Вчера!
– Поняла, Илларион Николаевич.
– Во-вторых, выясни, что сегодня и завтра дают в театре драмы и комедии.
– Поняла, Илларион Николаевич.
– В-третьих, убирай чай, наш гость уходит!
И как ни пытался Суржиков выяснить, что же задумал расшалившийся патриарх, на него только замахали руками и закричали «Кыш, кыш!».
Инспектор Никонов слыл среди коллег человеком рациональным и трезвым. И к тому были основания.
Родился Глеб в семье сельского врача и мага-агронома, и лет до шести был твёрдо уверен, что пойдёт по родительским стопам. По чьим именно, он не успел решить. А когда ему исполнилось шесть, родители уехали на несколько дней в отпуск в Валахов, где и попали под руку рехнувшемуся магу крови.
Мальчика забрал к себе дядя, жил он до конца школы вместе с шестью двоюродными братьями, и очень быстро научился вставать первым, съедать из тарелки всё до конца и работу по хозяйству делить поровну. Или по справедливости, это уж как получится.
А после окончания школы Глеб отправился в Москву, где и поступил вначале в училище городской стражи, а потом, после трёх лет службы – на юридический факультет университета, по специальности магический розыск. Он точно знал, что мага крови, убившего его родителей, нашли практически сразу же, и при задержании тот погиб. Но так же точно ему было известно, что рано или поздно найдётся новый желающий получить дармовую силу, выпив чью-то жизнь, и Никонов хотел быть среди тех, кто наденет ему орихалковые наручники.
Такая мечта.
Так вот, крестьянская рациональность подсказывала инспектору: во-первых, совпадения в жизни случаются редко. Во-вторых, нужно сначала выяснить предысторию, а потом делать предположения.
И, как и было запланировано, он отправился в библиотеку.
У библиотек тоже бывает специализация.
Иногда она естественно вытекает из того, кто ею пользуется, так что Высшие курсы актёрского мастерства располагают тысячами и тысячами рукописей пьес, сценариев, мемуарами режиссёров и воспоминаниями суфлёров, а, скажем, в Охотничьем клубе можно отыскать руководство по соколиной охоте, написанное царем Алексеем Михайловичем.
Книжное собрание Ягеллонского университета по праву гордилось коллекцией рукописных и первопечатных книг по магии. Здесь можно было найти «Рассуждение об армиллярной сфере и использовании её для разработки новых формул стихии воздуха» Герберта Орильякского и «Краковский Кодекс» Бальтазара Бехема, «Прусские Хоругви» Яна Длугоша и «Компендиум зла» Франческо Гуаццо…
Но Глеба Никонова интересовали книги, посвящённые заклинаниям подобия, основанным на рунической магии. О чём он и сообщил Хранителю.
То есть, конечно, до Хранителя инспектор добрался не сразу.
Вначале ему требовалось доказать, что он, не имеющий отношения к Ягеллонскому университету, не являющийся гражданином Кракова и даже Царства Польского, вообще имеет право попасть в библиотеку. На этом этапе довольно оказалось удостоверения городской стражи Москвы – всё-таки договор между государствами Союза королевств работал, и работал неплохо. Дальше, поработав с каталогом, Глеб понял, что общедоступные фонды ему вовсе ни к чему, надо попадать в закрытое хранилище. Здесь уже пришлось предъявить печать на левом предплечье, знак того, что инспектор Никонов работает, в том числе, и с делами о магических преступлениях. И, наконец, последним судьёй стал Хранитель библиотеки по имени Нарбут.
– Руническая магия, значит? – жёлтые глаза сверкнули, шевельнулись длинные пальцы, закрытые белыми перчатками, и Глеб подавил привычный суеверный ужас.
– Да, – твёрдо ответил он. – Руны в применении к заклинаниям подобия.
– Что-то конкретное?
– М-м-м… – инспектор замялся. – В принципе, нам в расследовании всё время встречается одна и та же книга, но я не уверен, что нам не подставляют решение.
– Какая именно?
Вздохнув, Никонов отбарабанил название, уже навязшее в зубах.
– Так вот, Нарбут считает, что трансмутация – это… э-э-э… «порождение болезненного воображения слабых магов, относящихся к самим себе со звериной серьёзностью», – сказал он, завершая свой рассказ.
– То есть, по мнению Хранителя, она невозможна? – уточнил Кулиджанов.
– Именно так.
– Это нисколько не поможет нам с доказательствами невиновности Василия, – вздохнул Алекс. – Если он и впрямь невиновен, в чём я уже начинаю сомневаться.
Трое москвичей сидели в кофейне на Брацкой улице и обсуждали, что кому удалось узнать. Начать выпало Глебу, как самому младшему.
– Ну, а о дневниках и выписках Хранитель что-то сказал? – спросил капитан-лейтенант.
– Вот именно и сказал: ерунда. Не имеет ни практической, ни исторической ценности.
– Ясно. Ладно, с тетрадями более или менее разобрались. Теперь по сведениям от коллег… – Кулиджанов выдержал театральную паузу.
Инспектор Никонов громким шепотом произнёс:
– Судя по его покер-фейсу, наш капитан-лейтенант принёс как минимум сенсацию.
– Можно сказать и так. У отдела расследований краковской Службы магбезопасности есть основания для открытия дела по факту смерти старшего Войтыцкого, случившейся от применения недозволенных магических средств. Проще говоря, пана Мечислава подозревают в том, что он ускорил смерть папаши на пару десятков лет.
Верещагин длинно присвистнул:
– Получается, ему бы не в чужом глазу соринку искать, а из собственного бревно вытащить?
– Это не отменяет абсолютную неправомерность действий Василия, – сурово произнёс Кулиджанов. – По этому делу… В общем, короче говоря, коллеги настоятельно рекомендуют господину Таунену признавать вину и каяться. В данном случае речь идёт о штрафе или общественных работах, а то и вообще – о порицании.
– И как это обставляется в наши времена? – заинтересовался инспектор. – А то я читал тут, как в тринадцатом веке в Праге общественно порицали десятью ударами кнута и позорным столбом на сутки.
– Судья зачитывает приговор публично, и потом в городском листке помещают информацию, – неохотно ответил капитан-лейтенант. – Для местных жителей это чувствительно, но твой гувернер же с тобой вместе и уедет?
– Тьма его знает, – ответил Алекс с огорчением. – Это получается, мы проиграли?
– Нет. Мы выиграли, ведь детектив не может оказаться побеждённым, – ухмыльнулся Никонов. – Просто это такая победа… не конкретного человека, а справедливости и здравого смысла.