Жилец квартиры в доме номер тринадцать по Мясницкой улице проснулся поздно, даже очень поздно. Вчера до глубокой ночи он работал – по собственному его выражению, словно гребец на галере – над дневниками этого средневекового недоучки, королевского бастарда; работал и, шипя сквозь зубы, посылал Охстат-Тельничу проклятия. Надо ж было так зашифровать записи! Да ты пятьсот лет никому не был интересен, и читали тебя только такие же, как ты, неудачники. Ну же, давай, открывайся…
Но ровные значки на хрупком пожелтевшем листе бумаги оставались всё так же непонятными.
Вспомнив об этом, Бешеный Франц – а это был, разумеется, именно он – аж зубами скрипнул.
– Ладно, – пробормотал он. – Ладно. Я тебя всё равно прочту, а потом собственноручно сожгу в камине.
Откинув одеяло, он встал и отправился в душ, попутно решая, где бы позавтракать. Глянул по дороге на часы, внёс поправку: пообедать! И, уже полностью успокоившийся, включил воду.
Разумеется, рабочий день обоих сыщиков – и Никонова, и Кулиджанова – отчётами не ограничился. Были и материалы по ещё не полностью закрытым делам, и другие дела, и вызовы к начальству…
Старые напольные часы в кабинете капитан-лейтенанта пробили половину седьмого, когда он закрыл картонную папку, поставил на её обложке дату и время, запер сейф и понёс папку в архив. Хоть одно дело закрыл, спасибо коллегам, которые в его отсутствие добыли непрошибаемый набор документов об использовании некроэнергии, получаемой незаконным способом работниками нескольких московских кладбищ. То есть, называлась эта деятельность совсем иначе, но разглашать всё равно нельзя, так что умолчим.
Вернувшись в кабинет, Кулиджанов с удовольствием потянулся, глянул на часы, подумал и взялся за коммуникатор.
Голос привычного уже напарника был скучным, словно лекция о вторичном использовании амулетных кристаллов на третьем курсе техникума.
– Скажи мне, инспектор, как ты относишься к пиву и чебурекам? – поинтересовался капитан-лейтенант.
– Смотря где, – честно ответил Никонов. – Например, в «Дружбе» тут у нас, напротив Сухаревой башни, стало совсем плохо, не чебуреки, а пирожки с котятами. А ежели на Солянке, у дяди Гурама, то всей душой. Он в них травку какую-то добавляет, ему с Кавказа привозят – песня, какие чебуреки получаются. И тесто тоненькое, с пузыриками…
– Я так понимаю, ты не обедал.
– Не-а.
– Тогда через полчаса там и встретимся. На Солянке.
– Ладно, – с некоторым удивлением ответил инспектор Никонов, и стал собираться.
Пешком до Солянки ему было идти минут двадцать.
Он успевал ещё зайти в аптеку и забрать заказанное для мамы снотворное…
Дороги судьбы прокладываются порой весьма прихотливо. Камушек к камушку – кто знает, что изобразится на мозаике? А может, это вовсе и не мозаика, а кости – две точки на них, три или шесть, поди угадай.
Дядя Гурам отмечал большой праздник – рождение пятой внучки, празднование это давно выплеснулось из его скромного полуподвальчика и растеклось по Солянке. Конечно, обоих инспекторов тут знали, накормили бы и напоили… Да что говорить, накормили бы любого, даже и вовсе незнакомого! Но из цепких объятий старого грузина вырваться бы долго не удалось, а времени на запоздалый обед у них было мало, поэтому Александр и Глеб переглянулись и повернули назад.
– Я уже прямо чувствовал вкус чебуреков, – уныло сказал Никонов.
– Да ладно, в следующий раз съешь. Или пойдём в «Дружбу»?
– Не, ну их. Может, где-то по дороге что-то найдём? Слушай… – он даже остановился в приступе вдохновения. – Я видел, на Мясницкой новая харчевня открылось, «Попугай Джона Сильвера». Пошли, попробуем?
– Почему нет? Будем надеяться, в меню не только ром и солонина…
Известное дело, на Мясницкой улице в Москве множество кафе, ресторанов, таверн и забегаловок. Кто-то закрывается, не выдержав конкуренции или не справившись с работой, на этом месте тут же открывается новый храм еды, и новый повар священнодействует у плиты, мангала или сувида.
Поименованное заведение до ресторана не дотягивало, но готово было радовать посетителей недорогой, сытной и вкусной едой. А ещё – крепко сколоченными столами из гладкого дерева, удобными диванчиками, уютными закутками, где можно было устроиться с девушкой… или, к примеру, с деловым партнером…
В общем, «Попугай» работал уже вторую неделю и пока прочно держался на пятой строке в списке московских новинок. Располагалось это место на углу Мясницкой и Банковского переулка, так что напарники бодро до него дошагали, выбрали столик в углу напротив входа и углубились в меню.
Франц Класхофен вышел из двора на неширокую, очень оживлённую улицу и огляделся. Справа призывно мигало огоньками название «Гастробар», и он поморщился: при всём своём богатстве, был он прижимист, и предпочитал выпивать дома, а не переплачивать за любимую аква-виту втрое. Слева, сразу за хорошо знакомым ему антикварным магазином, из настежь распахнутой двери ресторана пахло бараниной, пряностями, пловом, и Класхофен снова скривился. Восточную кухню он не любил.
Наконец, его рассеянный взгляд упал напротив, чуть левее. Прочитав название «Попугай Джона Сильвера», Бешеный Франц чуть усмехнулся: как раз к этому литературному персонажу он питал некоторую симпатию.
Невидимые игральные кости перевернулись в воздухе, покатились, и капитан-лейтенант Кулиджанов получил право внеочередного хода…
– Саш, не оборачивайся, – тихо сказал Никонов.
– Рассказывай.
– В дверях стоит Класхофен и оглядывает зал. Тебя он знает в лицо, ты его допрашивал, а я сидел за зеркалом.
– То есть, он в Москве?
– Потрясающая догадливость!
– Что он делает?
– Вошёл, садится за столик справа, лицом к двери. Я бы сказал, в пятнадцати метрах за твоим левым ухом.
– Вот тьма! Если я встану, он сразу меня опознает… Вызвать подкрепление? Пока он будет есть…
– Погоди, у меня есть идея…
Глеб уткнулся в меню, потом поднял взгляд и взмахом руки подозвал официантку. Сделав заказ – причём Кулиджанов потом и под угрозой казни не вспомнил бы, что именно он попросил принести – инспектор встал и сообщил:
– Пойду, руки помою.
Видимо, руки он долго отмывал от чего-то очень грязного, потому что за столик вернулся минут через семь, а то и десять. Капитан-лейтенанту эти минуты показались вечностью, а нежнейшие равиоли с грибами встали поперёк горла, словно сухая корка.
– Ну, что? – прошипел он, едва напарник занял своё место за столом и принялся за еду.
– Четверть часа, и всё будет как в аптеке.
– В смысле?
– Наш фигурант заказал томатный суп, отбивную и зелёную фасоль. Томатный суп по моей просьбе сделали довольно острым, так что лёгкое изменение вкуса пройдёт незамеченным… И мне опять придётся покупать для мамы снотворное!
Кулиджанов в чудеса не верил, поэтому на всякий случай приготовил амулеты: сеть, сонное заклинание и даже ледяное копьё. Ему нужно было только активировать их одним жестом, создавая в то же время опасность для многочисленных посетителей, официанток и даже снующей по улице публики.
– Ешь давай, – слегка пнул его под столом Глеб. – Патруль я тоже вызвал, должны придти через двадцать минут.
И он сунул в рот маленькую зажаренную целиком картофелину.
– Почему снотворное? – поинтересовался капитан-лейтенант, когда сладко спящего Бешеного Франца упаковали в орихалковые наручники и погрузили в экипаж городской стражи. – Как тебе это вообще в голову пришло?
– Потому что я уверен был, от любых магических воздействий на нём навешано щитов, как чешуи на драконе. На руке у него перстень с агатом, если ты заметил, да ещё и маленький бриллиант в этот агат вмонтирован. Проверь – я готов дать палец на отсечение, что это определитель ядов. А мамино снотворное не определяется, оно не яд и даже не алхимическая разработка. Травы, особым образом усиленные, семейный рецепт.
– Ну, ты даёшь… – сказал Кулиджанов, потому что других слов у него не нашлось.
В семь часов возле театра ещё только начали собираться самые разные личности: страждущие, надеющиеся на лишний билетик, перекупщики, этими самыми билетиками обладающие и перепродающие их за два-три, а то и пять номиналов, пара репортёров…
Как и вчера, афиши у входа кричали о возобновлении на два дня старой постановки знаменитой пьесы Уайльда. Вот только в сегодняшнем варианте перечень актёров шёл перечислением, без указания, кто какую роль играет. И, разумеется, первым в этом списке шёл Илларион Певцов. Указывалось также, что после представления публику ждёт сюрприз.
Остановившись перед афишной тумбой, Суржиков ткнул в неё пальцем:
– Ты понимаешь, что он сделал?
– Пока нет, – откликнулся Алекс. – Привлёк внимание к театру?
– Это да, конечно! К этому конкретному театру, к бенефису Мавлюдовой, да и к себе самому… Но я не об этом.
– А о чём?
– Потом расскажу, – пробормотал Суржиков, косясь на репортёра, целенаправленно двигающегося в их сторону.
На служебном входе Владимир раскланялся с вахтёром и повлёк напарника в сторону малого фойе, ещё не заполненного публикой. По дороге он примерно тридцать раз поздоровался со взбудораженными рабочими сцены, несущимися с самым озабоченным видом костюмерами и нахмуренными осветителями. Гримёрки, коридоры и дежурные помещения, декорационные и софитные, всё в театре, вплоть до мастерских и нотной библиотеки, жужжало и приглушёнными голосами что-то обсуждало.
– Вот Тьма, поздно мы приехали, – сказал Суржиков с самым озабоченным видом. – Надо было на час раньше.
– Почему, – удивился Алекс, не успевавший за полётом творческой мысли помощника.
– Илларион здесь уже. И поговорить с ним до начала я не успею, он занял гримёрку и готовится.
– Как?
– Понятия не имею, тут уж у каждого свои чудачества. Я по-простому текст повторял, Яншин, говорят, пел, а кое-кто и пил. Певцов закрывается, выгнав даже своего костюмера, и выходит ровно за пять минут до начала. Ну, ладно, подловим его после спектакля. Не понимаю только, кого ж он может играть? По возрасту ему только роль пастора, но она та-акая невыигрышная…