— Да так…
Не доев, молодой человек отправился в сарайку. Улегся, забылся в беспокойном сне.
Очнулся лишь утром. Мать уже ушла на работу, а в сарай заглянула Катя. Серьезная, одетая по-рабочему: подкатанные синие треники, кеды и старая Максова рубашка.
— Долго спишь! Короче, я в школу, на отработку. Парты будем мыть. Потом красить.
— Успехов в труде!
— Ой, ладно издеваться-то. Я там блинчики испекла… На обед и мама придет, и я. Вместе пообедаем. Ладно, я пошла.
— Ага…
Интересно, когда Лиду будут хоронить? Впрочем, какая разница? Все равно ведь не на озерском кладбище. Она ведь не здешняя — из Тянска. Лидия Борисовна… Лида… Теперь уж не скажет: «Бонжур, камон са ва?» Не напоет Ива Монтана, не улыбнется лукаво… Нет. Никогда уже. Никогда…
Что же это за сволочь такие дела натворила? Неужели и вправду Шалькин? Обычный, вполне незлобивый дядька. С чего бы так? Водка? Наверное, да.
Макс вспомнил, как Лидия Борисовна впервые появилась в их одиннадцатом «Б». Как поначалу скромненько сидела на задней парте, а урок вела старая «француженка», Маргарита Александровна, по прозвищу Марго.
Как все тогда удивились! Оглядывались, перешептывались. Еще бы — нейлоновая блузка, «бабетта» на голове. Как такую мадемуазель вообще в школу пустили?
А через месяц Марго уволилась, переехала в другой город. А Лидия Борисовна осталась.
— Бонжур, мез анфан!
— Бонжур, Лидия Борисовна.
Как же здорово было! А теперь вот… Ну, как же так? Не верится, что Лиды больше нет. Не верится!
Снаружи, от калитки, послышался чей-то голос:
— Эй, есть кто дома?
Макс неохотно поднялся, выглянул наружу:
— Привет, Женька. А Катька уже ушла. Прямо спозаранку и усвистала.
— Ну и ладно. Можно я зайду?
— Заходи, чего уж. На практику только не опоздай. Блины будешь?
— Нет. А вообще-то давай.
— Тогда жди, сейчас чайник поставлю. Да ты в дом-то проходи, садись.
Женька разулась на крыльце, аккуратно поставив кеды на ступеньку. Точно такая же одежка, что и у сестры: подвернутые треники, клетчатая рубашка с закатанными рукавами.
— Садись, садись, Жень… — Макс вставил в розетку шнур от электрической плитки. Цивилизация! Не какой-нибудь там керогаз.
Даже в Озерске электроплитки далеко не у всех имелись, не говоря уж о деревнях — всяких там Койволах и прочих.
— Тебе с вареньем или с маслом?
— Все равно.
Женька опустила глаза.
«Ишь ты, какая скромница. Интересно, что ей надо-то? Наверное, опять проигрыватель сломался, а сразу попросить починить стесняется. Ладно, пей пока чай»…
— У нас заварен недавно. Катька заваривала. Тебе холодного подлить?
— Нет, я из блюдца.
Налив чай в блюдце, девушка смешно вытянула губки, подула… темная челка упала на глаза — синие, большие, блестящие…
— Ты что, плакала, что ли?
— Нет! С чего ты взял?
Как-то слишком поспешно дернулась. Едва чай не разлила.
— А ты сам-то чего не пьешь?
— Так сейчас… На вот, варенье. Черничное. С прошлого года осталось.
— Этим летом тоже черники много будет.
— Ага, — Максим уселся рядом, скосил глаза: — Ты пластинки-то слушаешь?
— Слушаю. Мы иглу новую купили, теперь очень даже хорошо.
«А чего пришла тогда?» — хотел было поинтересоваться Максим, однако не успел…
— Макс, ты про Лидию Борисовну уже слышал, наверное?
«О! И эта туда же!»
— Да уж, слышал, — юноша поник головой. — Вот ведь… Как гнусно все, мерзко!
— Только дядя Федя Лидию Борисовну не убивал! — сверкнув глазищами, с вызовом выпалила девчонка.
Макс хлопнул глазами:
— Какой еще дядя Федя?
— Ну, конюх школьный! Он вообще-то не мой дядя — мамин, но мы его дядей Федей зовем. Он хороший, добрый. А как выпьет, всегда спит. Он не мог…
Женька опустила голову и разрыдалась. Горько, безнадежно, с обидой.
— Да ты это… не плачь, — принялся успокаивать ее Максим. — На вот, водички выпей!
— Не мог он, не мог… Думаю теперь — как доказать-то, что не он? Как помочь? Ничего не придумывается… ничего-о…
Девочка зарыдала еще громче.
«Эх, не зря, видно, в детстве Горемыкой прозвали».
— Да не реви, говорю! Хочешь, вместе подумаем? Давай?
— Давай! Только ты… Ты тоже считаешь, что это он?
Подняв голову, Женька с подозрением глянула на Макса. Пышные ресницы ее дрожали, по уже успевшим загореть щекам текли крупные злые слезы.
«Красивая девчонка, — неожиданно для себя вдруг подумал Максим. — Будет. Когда чуток подрастет».
— Э-эй, хватит плакать! Договорились же.
— Ага…
Девушка послушно успокоилась, утерла слезы носовым платком.
— Знаешь, — негромко произнес Макс. — Очень может быть, что и твоего дядьку тоже подставили. Как вот недавно — меня.
— А, ты про тот случай, с фотиками? — вспомнила Женька. — А я вот не верила, что это ты. И сейчас не верю.
— Ты-то не веришь. А другие? — Макс обиженно засопел и набычился. — По всему городу слухи ползут — Мезенцев Максим на старый хлам польстился! Вор! Фу как мерзко!
— Вот и дядю моего, может быть, кто-то так же…
— Да понятно, — Макс шмыгнул носом и признался: — Я вот, к примеру, очень хочу разобраться. Кто это надо мной так нехорошо подшутил и зачем?
— Подшутил, — хмыкнула гостья. — Скажешь тоже! Тут не шутки уже.
— Согласен! — с азартом выпалил парень. — И я слово себе дал: обязательно во всем разберусь. Сперва хотел — сразу после экзаменов. А теперь вот думаю — время терять нельзя.
— Ой, у тебя же экзамены, правда!
— Ничего! Не помешают. А вдруг за это время еще кого-нибудь убьют? Как Лидию Борисовну… — Максим поспешно отвернулся, сглотнул образовавшийся в горле комок и продолжил: — Я, между прочим, уже все рассчитал. Смотри. Между экзаменами — по два-три дня на подготовку. Утром и днем я готовлюсь, вечером мы с тобой все расследуем! А то на нашу милицию надеяться… особенно на Дорожкина… Не намного-то он нас и старше! Подумаешь, младший лейтенант!
— Вот именно! — тут же поддержала гостья. В ее глазах, синих, словно высокое весеннее небо, вспыхнула нешуточная надежда.
А как она смотрела на Макса! И раньше-то неравнодушна была, а уж сейчас…
— Только, чур, Катьку ни во что не посвящать! — сразу же предупредил Максим. — Она матушке сразу все расскажет, к бабке не ходи. Не умеет она тайны хранить, совсем. Ты же умеешь?
— Умею. Честное пионерское!
— Вот и хорошо. — По правде сказать, возникшая так быстро идея несколько отвлекла парня от прострации и грустных мыслей. Идея эта требовала действий и тщательного планирования.
— Значит, мы вот как с тобой поступим… — Максим задумчиво заходил по кухне. — Во-первых, нам нужно определить секретное место для встреч. Дома Катька, при ней ничего обсуждать нельзя! Во-вторых, составить план. В-третьих…
— Предлагаю на Маленьком озерке встречаться, — быстро выпалила Женька. — Там кругом лес, и озерских нет почти никого. К тому же до школы недалеко.
— Отлично! — Максим уже что-то прикидывал в уме. — У тебя велик есть?
— Есть. Правда, старый.
— Плевать. На ходу? Если нет — починим.
— Ой! — обрадовалась девчонка. — Вот было бы хорошо.
— Починим, починим, — обнадежил Макс. — И это… запомни. На людях держимся по отдельности. Чтоб никто ничего не заподозрил!
— Само собой! — Женька сверкнула глазами.
Злые слезы ее давно уже высохли, а в сердце зародилась надежда. Да что там надежда — уверенность! Да и Максиму снова захотелось жить.
— Значит, с кем пил, ты не помнишь? Хорошо, тогда скажи — что пил?
Алтуфьев снова допрашивал конюха. Пока в качестве подозреваемого, а уже скоро нужно будет предъявлять обвинение. А на основании чего? Что потом в обвинительном заключении писать?
Хорошо хоть экспертиза все подтверждала. Пальчики-то на статуэтке — Шалькина! Значит, он и убил, больше некому.
Однако начальство сразу спросит про свидетельскую базу. Ведь не в космосе этот чертов конюх жил, и не в космосе все происходило, где из свидетелей разве что Белка со Стрелкой да еще куча инопланетян, про которых Володя читал в фантастических книжках. Очень он подобное чтение уважал.
Но Озерск — не космос… отнюдь. Обязательно кто-то что-то видел — хотя бы как, когда и в каком состоянии конюх на работу пришел. Ну и, может быть, видели и того, кто принес злосчастную четверть? Бутыль изрядная, такую точно бы заметили.
— Так это… самогон пил… Один… Потом пришли… ну, эти… я уж и не вспомню…
— Один? Целую четверть?
— Дак там на донышке было…
— «На донышке-е» — передразнил следователь. — А кто ее принес, четверть-то твою?
— Так это… я и принес. Привез. Вот на Пегасе и привез, в телеге, да… Положил в телегу, на солому, и привез. А чего добру пропадать?
Невысокий, коренастенький, крепкий, с круглым добродушным лицом, обрамленным рыжеватой бородкой, Федор Иванович Шалькин производил самое благоприятное впечатление. И это — несмотря на стойкий запах ядреного перегара!
Одет хоть и бедновато, но чистенько — застиранная гимнастерка, такие же брюки-галифе, сапоги, однако же, дорогие — яловые. В руках подозреваемый мял серую кепочку, все остальные вещи перед посадкой в камеру были у него изъяты. Ремень, трофейные швейцарские часы с треснутым стеклышком, перочинный ножик.
Интересно, пьяница-то пьяница, а часы не пропил. Часы хорошие, дорогие, а треснутое стекло заменить недолго. Если был бы уж совсем алкаш конченый — пропил бы их давно. Значит, не конченый, не совсем алкаш. Так, бывает, сорвался человек… А причина?
— Самогонку ты где взял? Только не ври, что сам нагнал.
Обыск в скромном жилище конюха уже был проведен — ничего, стоящего внимания, обнаружено не было. Супруга Шалькина умерла сразу после войны, детей у них не было, вот и проживал конюх в полном одиночестве в небольшом — два окна по фасаду — домике, или, лучше сказать, избенке на улице Северной, невдалеке от почты и магазина ОРС.