Ребята проторчали на лавочке около часа. Сидели, разговаривали… Не только о расследовании, но и так, за жизнь. Женька про Ригу рассказывала, у нее там старшая сестра жила. Максим с интересом слушал — в Риге он никогда не был.
— Там старый город, красивый — вообще-е! Домский собор, там орган играет. Лена, сестра, — инженер, на ВЭФе работает, в комсомольско-молодежной бригаде.
— «Спидолы» делают?
— Не только. Много всего еще. В Риге музыкальные магазины хорошие. Я там Монтана купила, Армстронга. А Янис, муж Лены, «Серенаду солнечной долины» подарил. Там такая музыка!
— Слышал.
Так и просидели, никого не дождавшись.
— Ладно, завтра загляну, — Женька подняла аккуратно положенный на землю велосипед, оглянулась. — Завтра вечером встретимся? Как всегда?
— Нет, — Макс покачал головой. — Завтра я в клуб загляну, на танцы. — Ты же со мной не пойдешь?
— Мама не пустит, — с сожалением пояснила девчонка. — А так… хотела бы.
— Так пошли!
— Не. Обязательно кто-нибудь да заметит, матери расскажут. Знаешь же наших. Потом соседи продыху не дадут — все косточки перемоют.
— Ну да, ну да, — Максим спрятал улыбку, но все же не удержался: — Так и скажут — вот она, наша пионерка-то! По танцам-шманцам шастает. Да еще и джаз… Ты еще волосы подлинней отрасти, так и ходи — «колдуньей»…
— О, тогда совсем съедят! Да ты издеваешься!
— Есть немного. Ладно, не обижайся. Перед танцами свидимся, где бы только?
— А давай на нашей улице! На углу, у колодца. — Женька посветлела лицом. — Только ты с ведром приходи. К нам многие ходят. Знают — вода у нас вкусная.
После отъезда напарницы Максим выждал еще минут пять-десять и, усевшись в седло, тоже покатил домой. По пути надо было еще заглянуть в магазин райпо за сметаной. Вдруг привезли? Вдруг да «выкинули»? Блины-то есть, вот к ним бы сметанки!
Очередь у деревянного магазина райпо Макс заметил еще издали и прибавил ходу. Прислонив велосипед к дереву, подбежал к крыльцу:
— А кто последний? Сметану привезли?
— И сметану. И еще творог!
— Творог! Вот здорово. Так я за вами буду.
В очереди, как всегда, не молчали — лениво поругивали власть, причем привычно и без всякого страха. А чего бояться-то? Чай, не прежние времена, двадцатым съездом осужденные.
— Уж раньше бы за сметанкой так не ломились! Своя бы была. И молочко свое, и творог. Коров-то многие держали. А сейчас что? Раз-два — и обчелся.
— Так ведь некогда, мать! Все же работают — когда и косить-то? А на корову, считай, два-три стога на зиму надобно.
— Это еще смотря где косить! Вот Потаповым покосы выделили — тьфу! В заовражье, самая неудобь. Попробуй-ка там покоси.
— И все равно есть еще коровушки.
— В колхозном-то стаде? Конечно, есть.
— Коровушка, она богатым не сделает. Однако и с голоду помереть не даст.
— А комбикорм? Купи сейчас комбикорм попробуй!
— То-то вы весь хлеб скупили!
— Кто скупил-то?
— Да вы! Бывалыча в столовой бесплатно хлеб-то брали. Не так уж и давно.
— Ну и где он, твой бесплатный хлеб? Там же, где и творог, и молоко.
— Зато в космос летаем!
— Подождите, вот целину поднимем. Выстроим агрогорода!
— Ой, граждане! Я так думаю — лишь бы войны не было. А уж это все мы переживем. Чай, не такое переживали.
— У нас и без войны людей убивают. Вон учительницу-то… Говорят — конюх!
Максим навострил уши.
— Это Иваныч-то? Врут. Он и мухи не обидит.
— Это когда трезвый. Пьяные-то все мы хороши!
— Ой, да она уж такая была, учительница эта…
— Какая бы ни была, все одно — живой человек! Жалко. Молодая совсем.
— Да я не об том, что такая… Молодежь, она нынче вся другая. Думаю, милиции бы ревнивцев проверить, а не первого попавшегося хватать.
«А ведь верно!» — Макс закусил губу.
Как же он сам-то не догадался! Ведь убийство-то вполне могло и из ревности быть!
Глава 4Озерск,начало июня 1963 г.
Свой «Восход» Владимир Андреевич теперь оставлял под навесом. Хозяйка дома, тетя Глаша, у которой следователь снимал комнату, раньше держала корову и под навесом развешивала для просушки сено. Нынче же, в свете последних постановлений партии и правительства, буренку стало держать накладно, вот и пришлось сменить на козу. А коза — не корова, сена столько не ест. Вот и осталось место для мотоцикла. Ну, чтобы не под дождем.
— Владимир Андреевич! Завтракать идите! — пожарив глазунью с салом, тетя Глаша стукнула в комнату постояльца.
Тот тут же откликнулся:
— Спасибо! Иду.
Отказываться было нельзя — обида. Опер Игнат строго-настрого предупредил.
Сквозь распахнутое настежь окно на кухню заглядывало солнце. Стоявшие на подоконнике цветы в разномастных горшках отбрасывали на стол причудливые угловатые тени. В углу, у печки, мурлыкая, лакала молоко кошка.
— Ох, быстро же вы управились, Глафира Ивановна! — следователь вымыл под рукомойником руки, уселся за стол. — Ну, тут на пятерых, не иначе!
— Кушайте, кушайте! — Тетя Глаша — румяная женщина лет пятидесяти с круглым добродушным лицом — подвинула поближе к гостю изрядных размеров сковороду. Озерск населяли в основном выходцы из близлежащих деревень, а кто же в деревне из отдельной тарелки ест? Только все вместе, из одной сковородки. Да и щи хлебали — из общей миски.
— Вот, сметанку берите. Вчера в раймаг привезли — так сразу очередища!
По проводному радио звучала бравурная фортепьянная музыка — передавали производственную гимнастику. «Поставьте ноги на ширину плеч… И-и… раз-два… три-четыре… Поднимаем колени выше, товарищи!»
— В магазине вчера девчонку убитую вспоминали. — Усевшись напротив, тетя Глаша взяла вилку и зацепила прозрачно-золотистую зажаристую шкварку. — Хорошая она была, Лида-то. Всегда такая приветливая. Хоть и болтали про нее разное.
Алтуфьев задержал вилку над сковородой:
— А что болтали, Глафира Ивановна?
— А то и болтали. Будто бы гулящая она была. С разными парнями шуры-муры крутила. Не знаю уж, серьезно или нет. Ну, в больших-то городах, верно, так и принято — позору нет.
— Хлебушка подайте, пожалуйста. Мерси! А что за парни? — как бы между прочим поинтересовался следователь.
Хозяйка отмахнулась:
— Да всякие. Вон хоть Мишка Замятин, тракторист, или Чудаков Иван из гаража… Тот хоть холостой, а Мишка-то — женатый. А жена его, Валька, — не девка, а чистый черт! Бывало, Мишку-то ка-ак саданет ухватом!
— Серьезная, я смотрю, женщина…
— Уж куда серьезней-то! Не смотри, что антилигенция — агроном… Еще и Виталий Федорович, счетовод колхозный, — и тот к Лиде подкатывал. Мужчина немолодой, положительный. Вдовец.
— Ну, подумаешь, трое всего, — усмехнулся Алтуфьев. — Экое дело. Для молодой да красивой!
— А еще Котька Хренков, молодой совсем, только с армии. Они и на танцульках, говорят, жимкались… А Котька с Копытиным Витькой подрались еще по весне в клубе. Дак тоже, говорят, из-за нее.
— Значит, пятеро получается, — следователь потянулся к стакану с только что налитым чаем.
Хозяйка согласно кивнула:
— Получается так. Хотя кто его знает? Может, еще кто был. А вот эти-то — всем известные.
— Спасибо, Глафира Ивановна. Пойду.
— Удачи, — пожелала тетя Глаша. — Вы уж, Владимир Иваныч, разберитесь там. Не верит народ-то, что конюх убил. Больно уж мужик-то он хороший.
— Обязательно разберемся! — Алтуфьев оглянулся с порога. — На то я сюда и послан.
Заглянув в свою комнату, следователь присел на минутку за стол, записал карандашиком в блокнот фамилии-имена: Константин Хренков, Копытин Виктор, Виталий Федорович, счетовод, Иван Чудаков (гараж), тракторист Михаил Замятин.
Записал, подумал и дополнил список агрономом Замятиной Валентиной. Раз уж она родного мужа ухватом гоняла, то садануть сопернице по голове статуэткой — очень даже могла. Особенно в припадке гнева.
Вообще-то версию убийства из ревности Алтуфьев всегда держал в голове, пусть даже и подозреваемый уже имелся, и все улики — против него. Так-то оно так, да только не похож Шалькин на насильника. Убить — да, по пьянке, наверное, мог. Но чтобы так обстоятельно, хладнокровно — сначала оглушить, затем изнасиловать, а уж потом — тут же! — добить. Это совсем нужно быть изувером, извергом! Хотя не зря ведь говорят, чужая душа — потемки. Будем надеяться, психиатрическая экспертиза что-то покажет. В пользу Шалькина… или наоборот. Вообще же начальство две недели дало. Можно и по версии ревности поработать. Не забывая, конечно, о главном — о подозреваемом. Раз он уже есть. Да еще, по сути, взятый с поличным.
Конюха на допрос следователь больше не вызывал — не видел особого смысла. Подозреваемый упорно стоял на своем — то ли и вправду ничего не помнил, то ли хитрил. Да и черт с ним, пускай вину свою не признает! Под давлением неопровержимых улик на суде обвинение в одни ворота прокатит. Тем более сейчас не старые времена, и признание — не царица доказательств. Обойдемся без его признания, не впервой! Возможных свидетелей только надо установить, понятно, что косвенных. Без них — не обвинение, а третий сорт, нечистая работа.
Свидетели… Что бы они могли по этому делу знать или видеть? Если считать, что убийство и изнасилование произошли спонтанно, на кураже… Кто-то мог с Шалькиным выпивать, это да… Собутыльников искать надо — опера с участковым поторопить. Еще кто-то мог видеть, как конюх в старую школу заходил, ну, или слышать что-нибудь, вряд ли там все по-тихому прошло. Два часа дня — не ночь же глубокая и не раннее утро. Может, кто-то проходил мимо, местные — те, кто рядом живет… Там недалеко — на Школьной — парочка двухэтажных бараков имеется. Так, на Среднее озеро, на Школьные мостки идти как раз через старую школу. Правда, не сезон еще. Хотя жарко сейчас, пусть и вода холодноватая, еще не успела толком нагреться, но все равно — многие уже купаются. Особенно дети, подростки. Вот пусть Дорожкин детей этих и установит.