— Сам ты шпион! — не выдержала Колесникова. — Ка-ак двину сейчас! Платье еще разорвали, сволочи дефективные. Чем теперь зашивать? Где я такие нитки возьму?
— Я-я… принесу н-нитки… — неожиданно заверил «дефективный». — У меня сестра в бытовых, закройщица… Я принесу.
Максим хмыкнул:
— Принесет он… Вспоминай давай! Кого видели?
— Парень был на мопеде… или мужик… длинный такой, в кепке, в плаще…
— Так полгорода ходит, — хмыкнула Женька. — Лица не видел?
— Не. Он спиной стоял. Да я и не присматривался — за палочками бегал, водил. А мопед — помню. Обычный, как велик, только с мотором. Темно-серый такой. Как у почтальона нашего, дяди Славы.
— Так, может, это почтальон и был? Он же везде с почтой своей ездит.
— Не. У дяди Славы багажник сзади, а у этого — нет.
— Та-ак… — Женька присела на корточки рядом с Владиком. — А теперь припомни — точно это тот день был? Ну, когда…
— Да точно! Мне тогда еще от матери чуть не попало. За то, что поздно пришел. А потом тетя Вера зашла за солью. Она про убийство и рассказала. Вот мать про меня и забыла.
— Теперь с временем определимся, — не отставала Колесникова. — Вот когда ты этого, на мопеде, видел, это утро было, или обед, или вообще ближе к вечеру?
— Три часа сорок минут, — толстячок неожиданно улыбнулся. — Ну, без двадцати четыре.
Юные следопыты удивленно переглянулись:
— Откуда такая точность?
— Так у меня же часы, вот! «Победа»! — вытянув руку, похвастался пухлик. — Дядька родной в мае подарил, на день рождения. Я все время на них смотрю — точные! Вот тебя, например, мы со Шныгой в восемь шестнадцать заметили. Сучьями хрустела, как медведь!
— Сам ты медведь… Так! — Женька вдруг покусала губу. — Ты про какого-то Геньку говорил? Ну, что компания у него у Дома пионеров ошивается…
— А, да! — охотно вспомнил Владик. — Генька Смирнов из шестого «Б». Завистливый, черт! Он бы давно наш «штаб» нашел и сжег, да Ваньку боится.
— Мошникова?
— Его.
Общими усилиями собравшихся на танцплощадке пьяного хулигана Котьку Хренкова водворили-таки в КПЗ.
— Вот ведь гад, еще артачится! — громко возмущался Дорожкин. — Игнат, мне его на себя записать?
— Ну да.
— Отлично! Прям сейчас протокол и составлю. Сразу за весь месяц показатели сделаю.
— Все «палочки» считаете, — усевшись на подоконник, усмехнулся Алтуфьев.
Опер хмыкнул:
— А у вас не так?
— Везде так, — покивав, следователь вытащил сигареты. — Система. Кури, Игнат… Игорь, ты будешь?
— Не, бросаю.
— Молодец, — уныло похвалил Ревякин. — Недаром — культмассовый сектор. Кстати, не забудь записаться в танцевальный кружок.
— А ты — в библиотеку. И на газету «Правда». Так… — положив перед собой листок желтоватой бумаги, участковый посмотрел на помощника дежурного, усатого старшину. — Степаныч, там у него что в куртке-то?
— Как раз досматриваю… Ключ белого металла, кошелек… рубль и два пятака… Не густо… Опа!
— Что там такое? — Разом поинтересовались все.
— Часики женские! Похоже, золотые.
Ревякин подошел к решетке КПЗ:
— Хренков! Про часики слышал? Откуда дровишки?
— Не мое это!
— Давай колись, у кого подрезал? Все равно ведь найдем.
— Погоди-ка! — бросив недокуренную сигарету в жестяную банку, Алтуфьев соскочил с подоконника. — А ну, что за часики? Дай-ка сюда. Ага… Плоские, позолоченные, марки «Заря», производства Пензенского часового завода. Малиновый циферблат… Точно такие имелись у гражданки Лидии Борисовны Кирпонос, недавно убитой.
— Лида-а! — задержанный закричал, завыл даже, заколотил в обитую железным листом дверь, сбивая в кровь руки. — Лида-а!
— Откуда часы, спрашиваю? — снова напомнил опер.
— Говорю же, не знаю!
— А как в твою куртку попали?
— Подбросили. Ну, командир, — точно не мое! Ну вот честное слово. А Лиду я любил, да…
— Поговорим? — переглянувшись с Ревякиным, предложил следователь. — Или ты трезветь еще будешь?
— Не, начальник! Протрезвел уже. Протрезвел.
Хренков и впрямь держался вполне вменяемо. Поплакавшись «за Лиду», даже вспомнил, что куртку-то перед дракой он снял… вот только не помнил, куда бросил.
— Добрые люди на скамейку повесили, — усмехнулся Игнат. — Потом нам передали.
Алтуфьев насторожился:
— А кто именно передал?
— Да там много народу было… — задумчиво протянул оперативник. — Хотя установить можно. Дорожкин поможет.
Распахнув дверь, Ревякин громко покричал в коридор:
— Дорожкин! Игорь! Кто куртку передал?
— Да теперь уж поди вспомни, — участковый выглянул из дежурки. — Там народу было! А! Так завклубом и передал — Серега.
— Надо будет его допросить, — мотнув головой, следователь повернулся к задержанному: — Значит, как данные часики оказались у тебя в куртке, ты не знаешь?
— Так сказал же — нет! Ну, командир… Ну вот ей-богу, честное комсомольское!
— Комсомолец, а Бога поминаешь! Не стыдно? Ладно… В камере пока посиди… Дежурный!
Выпроводив Хренкова, опер плотно закрыл дверь:
— Володь, кажется, мы что-то лишнее сейчас делаем. Обвиняемый-то у нас есть — Шалькин! Железный. Там и отпечатки пальцев, и все…
— Так, а часы теперь куда девать прикажешь? — возразил Владимир Андреевич. — Сейчас оформим протоколом выемки и будем к делу приобщать. Так что Хренков?
— Ну… — Ревякин задумался. — Думаю, он в школу случайно зашел. Ну, искал свою Лиду… Вот и нашел. Убитой! А часики прихватил на память.
— Но ведь он ничего такого не говорит!
— Так стыдно же — ясно дело. Ничего, протрезвеет — скажет.
— А если это он, а не Шалькин? — выйдя из-за стола, Алтуфьев достал сигаретную пачку. — Теперь придется еще раз все проверять. А времени-то осталось мало! Не успею — начальство с меня семь шкур спустит. Экспертиза эта еще… Черт! Полдня терять, это как минимум.
— Ты когда едешь-то?
— Завтра.
— Про учебник не забудь! А я пока Хренкова проверю. Так, без протокола. В рамках уголовного дела опрошу.
Генька Смирнов оказался обычным мальчишкой, выглядевшим на свои тринадцать. Веснушки, рыжеватый чуб, нос картошкой. Зеленовато-серые глаза смотрели на мир с хитроватым прищуром.
Колесникова отыскала его на следующий день утром. Да и искать-то особо не надо было — Генька вместе с половиной своего класса проходил трудовую практику здесь же, в школе. Таскали и красили парты, подновляли стенды, аккуратно стопкой складывали стенные газеты — для пионерского архива.
— Ген, стенд помоги снять, — Женька начала издалека, с хитрости.
Помочь Смирнов не отказался, он вообще, похоже, был добродушным малым, если его не трогать.
— Ты сама-то не лезь — тяжело, — первым делом Генька отогнал девчонку от стенда. — Я сейчас пацанов позову. Эй, сюда давайте!
Тут же стенд и сняли. Смирнов обернулся:
— Куда нести-то?
— Да хоть в пионерскую, — повела плечом Женька. И тут же спохватилась: — Ой, я сейчас барабаны уберу с горнами. А вы пока к стеночке прислоните.
— Чего еще? — парнишка пригладил чубчик. — Ты говори, если надо.
Девушка покусала губы:
— Да есть она просьба к тебе… Ты ж у Дома пионеров живешь?
— Ну, — подозрительно прищурился Генька. — Допустим, живу. И что?
— Я хотела у Аркадия Ильича, заведующего, приемник попросить на вечер. Ну, у нас гости будут. Вот думаю — даст ли?
— Не знаю, — Генька почесал затылок. — Наверное, даст. Он вообще-то мужик невредный. «Спидолу» хочешь спросить? Так он ее уже давал кому-то.
— Давал? — насторожилась Колесникова. — Откуда ты знаешь?
— Видел. Мужик какой-то в Дом пионеров потом приносил. Я видел, как край «Спидолы» из сумки торчал.
— А что за мужик?
— Да не знаю я, не присматривался. Он как раз на крыльцо поднимался, а я из дому на рыбалку шел. А «Спидолу» не хочешь, да заметишь — приметная. Кажется, еще мопед был…
— Мопед?
— Ну, я слышал, как мотор трещал… до мужика еще, — пацан потеребил угол воротника, рубаха у него была старая, застиранная… Так ведь и сказано — приходить в рабочей одежде. Женька вон тоже не в платье пришла, а в трениках. Заодно и царапин на коленках не видно.
— А ты мопед-то сам видел? И того, кто на нем?
— Говорю же, слышал только.
— Так, может, это мотоцикл был? — не отставала девочка.
Мальчишка обиженно поджал губы:
— Да что я, мопеда от мотоцикла не отличу?
— Я не сомневаюсь!
— Даже могу сказать, что за мопед! Точно не «Рига», у нее помощней рев. Обычный, «газовик». Ну, на велик похожий. Как у всех. Я еще думал, сосед мой, дядя Коля, на рыбалку поехал. Хотя, может, это дядя Коля и был… Или почтальон.
— Так это дядя Коля «Спидолу» принес? — не поняла Женька.
— Да говорю же, не видел! Он спиной стоял. Как раз на крыльцо поднимался.
— Так поднимался или стоял?
— Да ну тебя! — вконец запутался парень. — Пошел я красить.
— Ген! Спасибо!
Женька прокричала ему в спину, уселась на стул между барабанами и горном и, вытянув ноги, задумчиво посмотрела на висевший в простенке портрет Ленина в строгой черной раме. Портрет этот Колесниковой нравился. Владимир Ильич тут был какой-то свой — добродушный и веселый. И так хитро щурился, будто спрашивал — ну, как там у вас дела?
В дверь вдруг заглянул Генька:
— Слышь… Я это… вспомнил про мужика.
Вскочив со стула, девчонка радостно всплеснула руками:
— Правда?
— Это не тот, что со «Спидолой», другой, наверное… Он все по кустам шарился, таился. Я еще подумал: в уборную хочет. Или за кем следит, чего-то высматривает. Не наш мужик, не озерский. Но я его где-то видел… У автостанции, что ли… Здоровый такой бугай, рожа красная, небритый. Кепка еще промасленная у него, как у тракториста.
— Так это он «Спидолу» принес?
— Да не знаю я! Может, и он. Говорю же — не увидел.
— Так тот, со «Спидолой», в кепке был?
— Да не помню… О! В капюшоне!