Инспектор уголовного розыска старший лейтенант милиции Игнат Ревякин был парнем добросовестным и честным. Хотя немножко грубоватым, это да. За словом в карман не лез и к начальству особого пиетета не испытывал. Насядут — мог и ответить прямо в глаза. Вот и перевели его из Тянска в провинцию.
С другой стороны, не так уж и плохо — Озерск! Ягоды-грибы, охота-рыбалка, да и вообще — красивейшие места. Еще и родственница тут — тетя Глаша. У нее Ревякин немножко пожил, пока комнату в бараке не дали. Ну и что, что в бараке? Зато отдельная, своя! Да и соседи попались хорошие.
И все же Игнат был не местный, а потому школьного конюха Шалькина толком не знал и в невиновность его не верил. Точнее сказать, верил фактам. А факты упрямо твердили — Шалькин убийца и есть. И месторасположение тела, и отпечатки пальцев на орудии убийства — все один к одному.
Что же касается Котьки Хренкова… Часы, конечно, он мог взять уже и после убийства. Но мог оказаться и соучастником! Да и вообще, поручение следователя нужно выполнять, тем более что с Алтуфьевым Игнат уже был в отношениях дружеских.
Все показания Хренкова опер тщательно зафиксировал, а особо важные выписал на отдельный листок красным (уж какой попался под руку) карандашом. Теперь надо было все проверить, чем Игнат и занялся уже следующим утром.
Придя в кабинет, еще раз просмотрел листок. Подумав, вытащил из КПЗ Котьку, еще разу уточнил — правильно ли написано.
— Да все верно, начальник! Я же не такой пьяный вчера был. Все, как сейчас, помню.
— Ладно. Иди пока, отдыхай.
— Командир, мне бы сигаретку…
— Вон пачка — бери.
Водворив задержанного обратно в камеру, Ревякин вернулся в кабинет и принялся думать, время от времени что-то черкая в листочке. Вычеркивал ненужное, по крупицам восстанавливая весь день Хренкова. День жестокого убийства Лидии Кирпонос!
Итак…
Утром, около восьми часов, пришел на работу — вычеркиваем, рано еще. До обеда ремонтировали колхозный автобус марки КАВЗ-651 (на шасси пятьдесят первого «газона»). Капиталили. До обеда — это тоже можно было вычеркивать.
А вот после обеда… Часика в два…
Около двух часов Котька Хренков выехал на автобусе за пределы машинного двора — так сказать, провести испытания. Заодно должен был заехать в деревню Орехово, на полевой стан — отвезти бидоны. Ну а потом…
А потом Котька просто катался! Молодой парень, чего там… Возился с этим чертовым автобусом две недели, двигатель перебрал, в салоне заново закрепил все сиденья, кузов самолично покрасил.
Как именно покрасил, опытный опер сразу же уточнил и записал очень подробно. Кузов — темно-синий, крыша и стоки — белые, даже передний бампер — белый, и еще осталась краска на диски колес. Красивый стал автобус! Не автобус, а пионер в белых гольфиках! Это хорошо — приметный…
В два часа Хренков выехал на полевой стан. К трем уже вернулся. Ну да, средняя скорость автобуса по сельской дороге — километров пятьдесят в час, а то и сорок. То на то и выйдет.
Вернувшись в Тянск… где его могли видеть? На площади? — Котька на машинный двор не свернул, а поехал на озеро, на пляж — захотел, вишь ты, искупнуться, а пуще того — пофрантить перед девчонками. Девчонок там, правда, не было. Да и к самому пляжу на автобусе не подъехать — застрянет. Кто это мог видеть? Кто купался или на пляж шел? Автобус большой — не спрячешь и мимо не пройдешь.
А вот теперь поподробнее! Здесь все тщательно надо проверить: где Хренков на автобусе был до восьми часов! В восемь — или около того — Котька загнал автобус на машинный двор, тут все точно — Игнат уже справился, позвонил.
Итак, с двух до восьми…
Ревякин взял в руки карандаш. Не любил он чернила, даже дорогие авторучки, — вечно от них кляксы!
14:00–15:00 (плюс-минус пять-десять минут) — полевой стан у дер. Орехово.
15:00–15:20 — Озерск, дорога — ул. Советская — автостанция, площадь.
15:20–18:00 (последнее — приблизительно) — повернул на Большое озеро у дер. Моськово.
18:00–19:00 — ужинал дома (мать уже подтвердила, но хорошо, чтобы еще и соседи).
19:00–20:00 — «просто катался по шоссе, по дороге на Тянск». Подвез по пути в Озерск двух девчонок.
Что ж! Бросив карандаш, Игнат потер руки. Теперь придется все проверять. Что-то можно по телефону, а что-то и вообще никак не проверить! Ну где тех девчонок искать?
На полевом стане, естественно, никакого телефона не было… Имелся он в Орехове, в медпункте. Туда инспектор и позвонил, решив слезно уговорить фельдшера прогуляться до полевого стана. Между прочим — километров пять!
Хотя… зачем фельдшера? У того своя работа есть.
Хмыкнув, Ревякин снял трубку:
— Орехово? Фельдшерский пункт? Это из милиции звонят. Старший лейтенант Ревякин, уголовный розыск. Такой вопрос. У вас там, в деревне, мальчишки на велосипедах катаются? Что-что? Ах, и девчонки тоже… Ага… Вот и ладненько! — повесив трубку, Игнат потер руки, полистал самодельный телефонный справочник, распечатанный на трех листах под ядовито-фиолетовую копирку, и снова пододвинул к себе телефон.
— Алло, это Игнатьевы? Северная, пять? Нет? А кто? Ах, Игнатовы… Извините… Ага… Алло! Северная, дом пять? Игнатьевы? Ну наконец-то… Это из милиции… Не подскажете… июня… около двух часов дня… колхозный автобус… Ах, видели? Стоял? Красивый? Спасибо большое!
Та-ак… Теперь — девчонки. Для начала хотя бы установить. Хренков подвез их в Озерск, до площади. Около восьми. Так, скорее всего, это они на вечерний автобус опоздали. Ну да — не просто же гуляли себе по дороге, а потом решили на колхозном попутном чуде — и в Озерск. Опоздали, ловили попутку… Значит, нужно было в Озерск! Танцев сегодня нету. Может, просто в гости к кому-нибудь? Или в кино… Кино!
Телефон. Завклубом.
— Сергей? Привет. Это Игнат, инспектор… ну да, милиция! Случайно, не помнишь, что у вас в начале месяца на вечерних сеансах шло? «Бабетта идет на войну»? Спасибо…
Ни в какие не в гости — в кино! Раз «Бабетта»… Как девочки выглядели? Ревякин взял в руки протокол допроса.
Вполне подходяще! Одна — Таня или Галя (тут Хренков путался и, как кого звали, точно не помнил): узкая черная юбка, приталенная блузка без рукавов, светло-желтая, с большим вырезом. Яркая блондинка, скорее всего крашеная. Прическа — «бабетта», ага-а!
Вторая — Юля или Гуля: голубое платье с короткими рукавами-фонариками, пояс. Волосы каштановые, «каре».
Обе девушки — в туфлях на шпильках, это Хренков точно утверждал. Ну да, куда же еще шоферу смотреть, как не на женские ножки? Не на дорогу же!
Шпильки! В такой обуви гулять по сельским дорогам не ходят. Точно — в кино. Эх, жаль остановку Котька не помнит, так бы знали, из какой деревни. Впрочем, таких модниц и в клубе не пропустят. Уж точно запомнили.
Кстати, они должны были как-то возвратиться. Или заночевали у кого? Да могли и просто часов до четырех утра на остановке просидеть, с молодежью. Полпятого тентовый «газон» доярок на первую дойку развозит. Раньше доярки почти все по дальним деревням жили, там и покосы, и ферма. А нынче, раз уж партия объявила про агрогорода, многих из деревень переселили на центральную усадьбу колхоза — в Озерск. Тут и школа, и два детских садика, и дома двухэтажные — чем не агрогород?
Подумав, Игнат заглянул в дежурку, справился, ходил ли кто на «Бабетту»? Именно в тот вечер.
— Дак мы с женой ходили, — припомнил усатый старшина, помощник дежурного, звали его Иваньков. — Лучше бы не пошли. Жена платье такое же захотела. Ну, как у этой… у артистки-то…
— У Бриджит Бардо! — подсказал заглянувший в дежурку Дорожкин. — Михалыч, мне материалов нет?
— Серьезных нету, — Иваньков покопался в бумагах. — Мелочь только. Каштанкина опять жалуется — спать ей молодежь не дает. Все на дальней остановке костры жгут… она там живет рядом.
— Да не так уж она близко и живет, — взяв бумаги, вздохнул участковый. — Просто вредная. Да и любопытная — спасу нет.
— Любопытная? — Ревякин почесал затылок. — Так это же наш кадр. Михалыч, ты, когда в кино был, девок перед фильмом разглядывал? Ну, в фойе…
— Окстись! Я же с женой.
— А втихаря? Там такие две фифы были — уж точно заметил бы.
— А, вон ты про кого, — старшина усмехнулся в усы. — На шпильках которые… Одна с «бабеттой», другая… тоже ничего.
— Как были одеты, вспомни!
— Ну, это… в платьях. Не! Одна вроде в юбке… Точно, в юбке! И в блузке такой… желтой, развратной, ну, просвечивает… шатенка. А та, что с «бабеттой», — крашеная.
— Отлично! — потерев руки, опер посмотрел на Дорожкина. — Игорь! Ты не против, если я твою Каштанкину навещу? Вдруг да повезет?
В дежурке вдруг зазвонил телефон. Помощник снял трубку и тут же протянул ее Игнату:
— Тебя! Какой-то фельдшер, что ли…
— Фельдшер? Ага… Слушаю! Ах видели, да… Автобус на полевом стане. Синий с белым, да-да… КАВЗ! Девчонки-то надежные, не соврут? Ах пионерки? Тогда конечно…
— Ну вот, — повесив трубку, Ревякин довольно рассмеялся. — Хоть что-то выяснил. Теперь еще бы старушка не подвела. Ну, та самая, Каштанкина. Опрошу ее — и на пляж.
— Я бы тоже на пляж, — глянув в окно, завистливо протянул участковый.
Игнат прищурился от солнца:
— Так давай! Только имей в виду — я туда работать еду. Возможно, в соседней деревне подворовый обход делать придется.
— По «отдельному поручению»-то? — живо смекнул Дорожкин. — Так оно и мне в зачет.
— Ну, тогда покатили.
— Игнат, — младший лейтенант вдруг смутился. — Ты это… К Каштанкиной давай без меня. А то, понимаешь, такая уж она нудная… А тебя не знает, приставать не будет… пока…
Гражданка Каштанкина оказалась сухонькой проворной старушкой в длинной, до пола, юбке, телогрее и зеленом цветастом платке. Опера она встретила с ухватом наперевес! Правда, увидев удостоверение, заулыбалась:
— А я вот, мил человек, пшенку поставила. На молоке! Ой… вы, верно, по заявлению моему? Так это костер! То песни там, то драки, да завсегда — хохот. Никакого сладу с молодежью этой нет. А девки там какие! Лахудры, а не девки! Их бы всех… на Колыму, золото добывать! Ага… вам, верно, записать что-то надо? Так не стесняйтесь, вот, садитесь к столу, я сейчас вытру… А звание у вас какое, не разглядела? Ах, старший лейтенант!