Пока что только косвенные улики… Ну, а откуда взять прямые-то? Никто же не видел, как почтальон убивал Лиду, никто при этом не присутствовал. Так что докажи еще попробуй!
Однако пусть тогда объяснит, как у него оказался фотоаппарат убитой, зачем он сделал фотографии с оставшейся в фотоаппарате пленки, зачем подставил юного Мезенцева? Интересно было бы послушать его объяснения!
Кстати, о Мезенцеве…
Закурив, следователь вышел из кабинета и заглянул к Теркину:
— Слышь, Африканыч! Помнишь те списанные фотоаппараты, ну, из Дома пионеров?
— А! — Техник-криминалист оторвался от разложенной на столе схемы. — Да помню. «Смена» там и «Любитель», кажется. Их в сарае у Максимки Мезенцева нашли. Но дело возбуждать не стали — материального ущерба-то нет, фотоаппараты на балансе не числятся. Дорожкин отказной выносил. Или Ревякин. Кто-то из них. А ты чего спросил-то?
— Да хорошо бы с них отпечатки… Вдруг есть?
— Это опять в Дом пионеров тащиться? — посетовал Теркин.
Алтуфьев ухмыльнулся:
— Так вечерком и заглянули бы. Я б тебя на своем «Восходе» отвез. Ну а по пути — по кружечке. Или по две.
— Ах, Владимир Андреевич, — хохотнув, техник махнул рукой. — Ты ж мертвого уговоришь. Ну, лады, съездим.
На «Смене» и на «Любителе» отпечатков оказалось много — кто их только не хватал! И все же… среди многих нашлась и пара пальчиков почтальона! Откуда? Значит, и впрямь — подбросил. Так, на всякий случай.
Что же выходит, Столетов — не только убийца, но еще и предатель? Получается так… И еще у него были какие-то дела с трактористом Семеном Крокотовым, тоже пропавшим… Также очень похоже, что кто-то из них, Кроктов или Столетов, обстрелял машину с архивом! Да-да, еще не забыть про архив! Ну, тут надо ждать, когда все мотоциклы проверят. Дорожкин уже штук пять осмотрел, да примерно столько же — сам Алтуфьев. Восемь всего и осталось-то! Хотя, конечно, вмятина на коляске — никакая не улика, но все же будет от чего плясать.
Кстати, архив… Интересно, разобрались там уже, что за бумаги пропали? Поначалу сказали, что ничего не потерялось, но вдруг сейчас что-то поконкретнее выяснили?
В архив Алтуфьев позвонил на следующий день, прямо с утра. Поговорил не с начальником, а с секретарем, напомнил про дело…
Секретарь — судя по голосу, молодая девушка — про обстрел озерской машины вспомнила сразу, еще бы такое забыть! Но, по описи, все документы оказались на месте, правда, разбросаны по всему кузову — пришлось собирать.
— Там, знаете, на немецком много, архив 18-й армии, абвера, СД, гестапо… Все на месте!
— Ну и славно. А никто их больше не запрашивал? — на всякий случай поинтересовался следователь.
— Запрашивали, — секретарша отозвалась без запинки. — Дня два назад из Риги запрос пришел.
— Из Риги? — удивленно переспросил Алтуфьев. — А конкретно откуда и что за запрос?
— Знаете, мы такие сведения не можем по телефону сообщать…
— Девушка, милая! — взмолился Владимир Андреевич. — Так ведь и я не в колхозе трактористом работаю. Я — старший следователь прокуратуры.
Секретарша оказалась неумолима — приезжайте и привозите официальный запрос. А так — ни-ни.
Ну что тут скажешь? Права, в общем-то…
Сразу после обеда Алтуфьеву позвонил непосредственный начальник, старший советник юстиции Сергей Афанасьевич Тенякин. Начальник изволил гневаться и, не тратя времени на предисловия, самолично пригласил нерадивого подчиненного «на ковер», то есть на производственное совещание, посвященное чему-то там партийному и законному. Однако тон этого короткого разговора не оставил у Владимира никаких сомнений, зачем именно его туда зовут. Еще бы — «заволокитил» простейшее дело! Снова будут давить и требовать! Хотя, если по закону, — время еще есть. Но какой там закон, когда главное — отчитаться! Небось дело заранее уже июнем провели как «законченное производство»… А уже июль на носу!
Так все и случилось, как представлял себе умудренный жизненным и служебным опытом Владимир Андреевич. Начальник оставил его после совещания, был придирчиво-вежлив, называя Алтуфьева по имени-отчеству, а чаще — по специальному званию: товарищ юрист первого класса или — чуть проще — товарищ юрист…
— Так что, товарищ юрист первого класса? Вы что же, и здесь, у нас, не хотите работать как следует? Обычное рядовое дело до такой степени заволокитили! С таким не каждый справится, да… Что-что? Какие, к черту, сроки! Уголовно-процессуальный кодекс мне напоминать не надо, уважаемый Владимир Андреевич! Я его и без ваших напоминаний знаю! Очень даже хорошо. А делом уже из Москвы интересовались! Не первый раз уже… В связи с этим у меня к вам, товарищ следователь, один конкретный вопрос: когда? Я все понимаю: и доказательная база нужна, и экспертизы, но… Положа руку на сердце, чего там расследовать-то? И так все яснее ясного… Вы что же, Владимир Андреевич, не умеете работать с подозреваемыми? Может, в этом и есть истинная причина вашего выдворения из Нарвы? Неумение работать, а не какой-то там… выдуманный адюльтер! Вы все поняли, товарищ юрист первого класса? Если поняли, идите работайте. Работайте, а не груши там… Да. Так я и не услышал ответа на поставленный мною вопрос! Что-что? В установленные законом сроки? Ах, Владимир Андреевич! Я с вами по-человечески пытаюсь… а вы вот так, да? Неделя! Все. Разговор окончен. В следующий раз будем разговаривать на комиссии и в парткоме! Ступайте.
— Прямо так и сказал: ступайте? — наливая водку, удивился Ревякин. — Как какой-нибудь этот… феодал?
— Прямо так и сказал, — Владимир Андреевич грустно подцепил килечку. — Парткомом грозился…
— Вот гад! Прямо-таки ирод. Ну… чтобы все!
Приятели чокнулись и быстро, единым духом, выпили. Это уже был третий стакан, вернее — полстакана, наливали-то аккуратно. Так и сидели в общественном месте, в рюмочной напротив автовокзала. Кроме водки и коньяка там еще имелась закуска — бутербродики с засохшим пластмассовым сыром и пирожки. Ах, какие тут были пирожки! С фаршем, с рыбой, с картошкой, с рисом и яйцом… Такие вкусные, пожалуй, бывают только в рюмочных — прямо таяли во рту!
Единственное, слишком уж людно было, да и пить приходилось стоя — сидячие места в рюмочной отсутствовали как класс.
— Вкусные у них тут пироги, — Ревякин втянул носом воздух. — Всегда такие были.
— Ну да, ты же местный…
— Родился тут. А ты, Володь, что, прямо из Нарвы?
— Из Ярославля я, детдомовский… После учебы сначала в Кингисепп распределили, а потом уже в Нарву перевели. В Кингисеппе должности младшего советника не было.
Опер покачал головой:
— Младший советник… Так ты уже и майора получил?
— Да. Потом сняли. Ну, после того случая… рассказывал уже…
— А у тебя с той… женщиной серьезно все было?
— Спрашиваешь! Только вот она теперь со мной и знаться не хочет, — криво улыбнувшись, Алтуфьев дунул в пустой стакан. — Однако наливай…
— Ага… Еще одну взять надо.
— Тогда — ко мне. А то сидим тут, как в аквариуме.
Следователь посмотрел в окно, вернее сказать, в панорамную витрину, выходившую прямо на автовокзал. Туда-сюда озабоченно сновали пассажиры с поклажей, приезжали-отъезжали «Победы» и «Волги» — такси, неторопливо выруливали автобусы — ЗИЛы и старые ЗИСы… Вот даже показался «Икарус» с выпяченным позади двигателем.
— В Ригу такие ходят. Понимаешь? Запрос в архив поступил, а они не говорят так просто! Завтра с запросом пойду.
— Форму еще надень, — подумав, посоветовал Ревякин. — Женщины любят, когда в форме.
— Какие еще женщины?
— Ну, архивные. Там же, в архивах, бабы одни.
Глава 9Тянск — Озерск,вторая половина июня 1963 г.
В последнее время Максим Мезенцев как-то совсем позабыл про младшенькую свою напарницу. Последний экзамен, подготовка к выпускному балу, к дальнейшей своей — уже взрослой — жизни. Все это отвлекало… да и вообще, что их связывало-то? Только преступления, смешные самодеятельные расследования, о которых молодой человек уже рассказал следователю. Теперь бы еще с учета сняли… Снимут — сам участковый младший лейтенант Дорожкин в этом Максима лично заверил не далее как вчера! Только попросил подождать до конца квартала — чтобы «не портить отчетность». Что ж, конец квартала скоро уже, можно и подождать.
Женька же грустила. Просматривая иногда тетрадку, вспоминала, как они с Максом… в лодке на Маленьком озере, как он защитил ее от хулиганов… Здорово было, когда вместе. А сейчас… бывшие напарники почти не виделись, хотя Женька частенько забегала к Мезенцевым домой, к подружке своей Катерине.
Максим все время был занят: то готовился к экзаменам, то — теперь вот — к балу. Частенько его и дома-то не было — пропадал в школе. Хорошо хоть никуда уезжать не собирался — нужно матери с сестрой помогать. Поэтому и учиться, как рассказала Катя, братец ее собрался здесь, в Озерске, в училище. На шофера. А ведь хотел на радиомастера, была у него такая мечта. Однако увы… Хорошо хоть здесь еще год почти будет. А потом — в армию. На три года! Это же целая жизнь.
Откинувшись на спинку стула, Женька шмыгнула носом. Три года! А что с ней-то за это время будет? Это уже наступит шестьдесят шестой год. Уже почти коммунизм построят! А она, Женька Колесникова, так и будет еще школьницей. В одиннадцатый класс пойдет… Если бы не реформа — так уж и школу бы окончила, куда-нибудь поступила… Куда-нибудь — это куда? Как-то всерьез она об этом еще не думала. Рановато.
Нет, представляла, конечно, в мечтах. Вот она врач: стетоскоп на груди, халат белый… «А повернитесь. Дышите — не дышите… Вот вам направление на анализы. И хорошо бы поколоть витаминчики».
Или не врач — учитель. «Здравствуйте, дети! Наша сегодняшняя тема — Александр Сергеевич Пушкин. Кто не выучил? А ну-ка к доске!»
Или… агроном! А что? По биологии у Женьки очень даже неплохо выходило. Да и потаповский дачник, Михаил Петрович, обещал, что по ботанике, если что, подтянет. Только где он будет через три… нет, через четыре — учитывая одиннадцатый класс — года? Хорошо бы приехал. Вот каждый год бы и приезжал. Михаил Петрович — человек хо