— Хорошая старушка, боевая! — сняв фуражку, участковый выпустил дым. — Каштанкина Ираида Степановна. Одна тысяча восемьсот восемьдесят девятого года рождения. Как раз на Школьной живет. Любопытная — страсть! И бинокль у нее хороший — цейсовский. Любит в него смотреть, особенно дальнюю остановку разглядывать.
— Так-так-так… Ну, Игорек, не томи! Выкладывай, чего накопал?
Хмыкнув, Дорожкин положил недокуренную сигарету на край подоконника и вытащил из полевой сумки исписанный чернилами листок:
— В интересующее нас время гражданка Каштанкина не спала и видела в бинокль двух мужчин. Как раз у остановки, рядом с учхозом…
— Та-ак!
— Хорошо, что ночи-то нынче белые… Один на остановке сидел. Вроде как ждал кого-то. И не автобуса, таких поздних рейсов у нас в Озерске нет. Обычно там молодежь собирается, но попозже. Человек как человек — в кепке, в сапогах. А к нему на мопеде подъехал… — мопед без багажника… — подъехал мужчина в рубахе и светлых брюках, тоже в кепке, только в другой, побольше… с усами или нет — не разобрала. На почтальона Столетова похож, но точно не скажет, все же не день. А дальше мужчины скрылись за остановкой. То ли на учхоз пошли, то ли еще куда — так и не появились, а потом гражданка Каштанкина уснула. Что было дальше — не видела.
— А мопед?
— Мопед за остановку укатили.
— Так… — выбросив окурок в приспособленную под пепельницу жестяную баночку из-под чая, следователь потер руки. — Похоже, это наши знакомцы и были: Крокотов с почтальоном.
Участковый молча кивнул и взял с подоконника сигарету. Затянулся…
— А молодежь? — быстро сообразил Алтуфьев. — Те, что там обычно собираются, костер жгут?
— Откуда ты про костер знаешь?
— Вчера остановку краем глаза видел. И кострище там, и вся она углем изрисована… «Вся жизнь бардак, все бабы…» — ну и дальше все в том же декадентском духе… Так что молодежь?
— А ничего молодежь. В тот день танцы были почти до утра. Ребят провожали в армию.
— В армию? — следователь покачал головой. — Не поздновато, в июне-то?
— Так доучиться дали.
— Ах да, — хлопнув себя по лбу, рассмеялся Алтуфьев. Но тут же стал серьезным: — Вот что, Игорь, ты мне доярок установи! И водителя, кто их по утрам на первую дойку возит. Может, кто видел раненько поутру почтальона? На площади или у Дома крестьянина…
Зачем еще-то свидетели? Ведь и так почти все ясно.
Ясно-то ясно… Усевшись за стол, Владимир Андреевич снова потянулся за сигаретами… но раздумал. Только что ведь курил — и опять? Не слишком ли много? А вот возможные свидетели — это не сигареты, их слишком много не бывает. Тут уж каждое лыко в строку!
Так же как Мельников. Не то чтобы он казался каким-то подозрительным, нет — дачник как дачник, вполне симпатичный даже. Просто письмо ему было из Риги, ну и мотоцикл тяжелый в распоряжении имеется. Мотоцикл надо проверить, а вот насчет письма — тут, верно, перегиб. Мало ли кто кому из Риги пишет! Той же Женечке, вон, аж бандероли шлют!
Доярки почтальона видели! Как раз в тот день, рано утром.
— Он у крыльца, у хлебного, стоял. Я еще удивилась — очередь занимал да-ак?
Местные — из деревень — жители говорили, растягивая слова и делая ударение на последнее слово — так что человеку нездешнему и не понять, то ли утверждают, то ли спрашивают. Ну да Алтуфьев привык уже…
Кстати, про очередь с раннего утра за хлебом доярки не шутили. Занимали, бывало, что и с ночи, и только по буханке в одни руки давали. Озерск — это вам не Ленинград и не Рига!
Однако в тот день хлеб привезли к обеду. А хлебный отдел располагался на первом этаже в Доме крестьянина. Так что не за хлебом почтальон приходил, не занимать очередь. Совсем другой у него было интерес — криминальный. А именно — замести следы преступления! Пусть думают, что Крокотов просто уехал. А пока суд да дело, почтальон рассчитывал уладить свои дела…
И что дальше?
Владимир Андреевич попытался поставить себя на место преступника. Избавившись от Крокотова, почтальон явился за его вещами — верно, думал найти что-то интересное, почему нет? Нашел или нет — другое дело, но попытался — и вышло! А если бы юная администраторша Леночка Авдеева не миловалась со своим ухажером в кустах на заднем дворе, если бы находилась на своем месте… то — что? Что, Столетов ее тоже убил бы? Ну уж… американщина какая-то получается. Вестерн!
Скорее всего, убивать он ее не планировал. А что планировал? Усыпить? Черт! Так она и так спала бы! Такое-то юное создание, да еще рано утром…
Хм… Ну, допустим, спала бы, почему бы и нет? А дверь-то ведь не нараспашку: кто хочешь заходи, что хочешь бери! Не такая уж Леночка безответственная и вовсе не дура. Не-ет, дверь-то уж точно была бы заперта, и преступник не мог этого не знать. На что надеялся? Как он мог проникнуть в Дом крестьянина? Получается, только через окно… Окна в такую жару постояльцы вряд ли закрывали. Однако — второй этаж. Впрочем, ловкому человеку это раз плюнуть.
В обед Алтуфьев все-таки дошел до Дома крестьянина, убедился, что в комнате постояльцев все окна настежь, разве что занавешены марлей — от комаров. А на заднем дворе, прямо под окнами, в крапиве обнаружилась лестница. Обычная, деревянная, метра два. Как раз в окошко залезть!
Чья именно лестница, это уж потом младший лейтенант Дорожкин отыскал, при этом пальцем о палец не ударив. Хозяин к нему сам пришел, с заявлением. Украли, говорит…
«А не ваша ли лестница у Дома крестьянина?»
Съездили, посмотрели — его. И чего, спрашивается, было поднимать бучу?
«Дак это… спросил бы. Я бы и так дал. А то без спросу да-а-ак…»
Видно, день нынче такой для следователя выдался — удачный. Не успел с обеда прийти — звонок, да еще по межгороду, через дежурку!
— Владимир Андреевич, трубочку возьмите! Таллин!
Таллин!
— Здравствуй, Марта! Да, я… Как — нет такого дела? А кто же тогда делал запрос? Кто-то же посылал, ведь не сам же собой! Что? Тебе запрос прислать… фототелеграфом… Ну, как-то это… Ах, своих два дела в Риге? Ну, тогда бегу! Слушай, милая… Ты даже не представляешь, как я тебе рад! Представляешь? И — очень хорошо? Черт возьми, когда же мы… Я тоже… Обязательно! Что бы ни случилось, ловлю на слове! Хювясти! До свидания… Жду!
Вот так! Нет такого дела! Тогда все понятно… вернее, еще не совсем, но будет понятно уже очень скоро…
Кто в отделе милиции мог послать «левый» запрос? Тот, кто имеет доступ к печати и журналу исходящей корреспонденции. Секретарь! Или кто-то близкий к секретарю. В любом случае секретарь как-то причастен, ибо втайне сделать такое невозможно. Указанный в запросе взятый с потолка номер уголовного дела — это еще прокатит, если не будут проверять, а вот «левый» исходящий — совсем другое дело! В канцелярии обязательно заметят. Значит — в деле. Или — в доле. Там и «рыбку ловить». Удастся ли это Марте? Да и вообще — этично ли ее использовать? Хоть она сама предложила… заодно со своими делами…
Да хватит уже рефлексировать, Владимир Андреевич! Этично — не этично. Тебе дело об убийстве раскрывать! Значит, все в работу годится. Тем более любимой женщины помощь. Любимой… Эх! Вот ведь — жизнь-то…
Хлопнув рукой по столу, Алтуфьев придвинул к себе пишущую машинку, громоздкую, большую, с нарисованными на каретке звездочками. Звездочками этими местные остряки отмечали каждое законченное дело.
Напечатать запрос. Потом — в Тянск, подписать у начальника, и — на фототелеграф. Да-да, подписать, это лишь на бумаге следователь только закону подчиняется, на самом же деле — у-у-у!
Подпишет ли прокурор? Подпишет, куда он денется? Правда, дело может отобрать. Так оно уже почти и закончено! Подвижки есть…
Телефон… Секретарша…
— Мариночка, завтра шеф когда будет? Что значит — в августе? Ах, отпуск… Черт! Это мы про отпуска забываем, другие же… Нет-нет, это я так, про себя. Мариш, а кто же нынче и. о.? Так не знаю же! Гаврилов? Иван Михалыч? Ах, как славно-то! Ах, как славно-то…
А Женечка Колесникова загрустила нынче. Приходила усталая с практики, ставила пластинку Ива Монтана и слушала грустные французские песни. Про опавшие листья, Большие бульвары, улицу Лепик и почтовые карточки… Слушала и грустила.
Ну, вот все и кончилось. Вся дружба… Да и дружба ли? Они ведь с Максимом встречались просто ради дела. Ну какая дружба может быть у восьмиклассницы с выпускником? Так, в лучшем в случае — приятельство. Восьмиклассница… будущая. Пионерка еще. Такую мелочь взрослые парни игнорировали напрочь. Вот еще! Что, девок нормальных мало? Да полным-полно.
Полным-полно…
Дослушав «Улицу Лепик» — последнюю песенку с пластинки — девушка вздохнула и, взяв ведерко, отправилась к колодцу за водой, втайне надеясь встретить по пути Максима.
Увы, Максима она не встретила, зато встретила дачника Мельникова.
— Ах, Женечка, душа моя! Когда же мы с вами отправимся за растениями? Осмелюсь напомнить, кое-что скоро уже отцветет.
— Здрасьте, Михаил Петрович. А давайте не сегодня. Мне еще к Татьяне Петровне надо, по музею…
Мельников расплылся в улыбке:
— Ах, да-да, наслышан про ваш школьный музей, наслышан… Очень, знаете ли, хочется посмотреть! А им, значит, Татьяна Петровна заведует?
— Ну да. Матвеева, историчка наша. Она Зое Епифановой поручила, из десятого. Мы хотим целое представление сделать, ну, типа выставку в новой школе открыть! А я музыку подбирать буду. Вот надо и к Зое тоже зайти…
— Славно, славно! Ах, какие же вы молодцы! Жаль, меня уже не будет… жаль.
— Ну, может, приедете все-таки? — улыбнулась Женька.
Ей почему-то стало жалко этого забавного старичка. Ишь как расстраивается! Впрочем, какой же он старичок? Вполне еще крепкий, разве что бородка эта старорежимная, или — пиратская. Как у Зуриты из фильма «Человек-амфибия».
— Михаил Петрович. А вы фильм «Человек-амфибия» смотрели? Я — так два раза уже! В клуб привезут — еще пойду. Там такая музыка!