В большинстве случаев она отклоняла такие предложения. Лишь изредка ее можно было увидеть в казино, и только в исключительном случае она, изнемогая от жажды, выпивала что-нибудь покрепче, что, кстати, с мужчинами случалось там довольно часто.
Взгляд Хекмана терпеть становилось все труднее, и поэтому она, не оборачиваясь, спросила:
– Почему вы на меня так смотрите, доктор Хекман?
Хекмана словно выбросили из его сладострастных мыслей. Он почувствовал себя школьником, которого поймали на горячем, но не подал виду и задумчиво произнес:
– Простите меня, коллега! Вы просто анатомическое чудо: умеете смотреть назад, не оборачиваясь!
– Я просто почувствовала, – возразила доктор Хорнштайн, по-прежнему не обернувшись.
У него не было другого выхода, кроме как отступить, и он сказал:
– Ну хорошо, я смотрел на вас, но должен ли за это извиняться? Вы чертовски привлекательная женщина, коллега! Мужчина, который не взглянул бы на вас, просто не мужчина.
Гелле эти слова, задуманные как комплимент, показались бестактными, и они никак не соответствовали мужчине его уровня. К так называемым «классным парням» Гелла относилась скорее с состраданием, чего они, кстати, терпеть не могут. Она ценила мужчин, которые не хотели казаться сильными, а это крайне редкий вид. Если быть честной, то она, думая о мужчинах, думала прежде всего о себе и сполна наслаждалась своим эгоизмом. И возможно, по этой же причине в двадцать семь лет у нее еще не было достаточно длительных отношений ни с одним мужчиной.
С четырнадцати лет она мечтала об идеальном мужчине, однако этот образ был лишь плодом ее фантазии. Хекман был очень далек от такого идеала, но он об этом не знал, а если бы и знал, то в жизни бы не поверил.
Конечно, у Хекмана была своя история, как и у каждого в Абу-Симбел, потому что ни один человек без видимых причин не отправится добровольно на шесть лет в пустыню. Нет, Хекман не рассказывал традиционную байку: «Я поехал сюда из-за женщины…», как делали здесь две трети рабочих (остальные называли мотивом деньги или же то и другое). Он попал сюда из-за неприятного происшествия в западногерманской клинике. Газеты писали о врачебной ошибке, но все произошло скорее по недосмотру. И в душе он не чувствовал своей вины за случившееся. Пострадавшая получила довольно приличные деньги по страховке и отозвала свой иск. Но это происшествие (тампон, забытый в брюшной полости у пациентки) наделало много шуму, и ему пришлось на время уехать, чтобы страсти немного улеглись.
Никто в Абу-Симбел не знал этой истории, да и узнать не мог. Когда Хекмана спрашивали, почему он поехал в этот госпиталь, он всегда отвечал, что в поисках приключений. И это звучало вполне правдоподобно.
Между Георгом Хекманом и Геллой Хорнштайн пролегла невидимая пропасть, хотя они жили и работали рядом. Он никак не решался сказать о своих чувствах, а она держала его на расстоянии, всем своим видом показывая, что они не созданы друг для друга.
Когда она наконец повернулась и поставила на стол две на скорую руку вымытые чашки, он испугался холодного блеска ее глаз.
– Мы могли бы замечательно работать в паре, – сказала Гелла, едва сдерживая улыбку, – если бы вы воспринимали меня лишь как специалиста. То, что я должна спать с начальством, в моем контракте не оговорено. И более чем уверена, что в вашем тоже нет такого пункта.
Слова попали точно в цель. Гелла превосходно умела отражать все его попытки сблизиться и переводила их в шутку Она выбила его из колеи – его, считавшего себя корифеем в общении с женщинами. И в первый раз ему в голову пришла мысль, что эта женщина так никогда и не повзрослеет.
Хекман растерянно помешивал кофе, не решаясь взглянуть в глаза Гелле, сидевшей всего лишь в метре от него Стук в дверь показался ему избавлением. Это был санитар, который спросил, может ли войти Кемаль – местный кузнец.
Хекман и рта раскрыть не успел, как посреди комнаты уже стоял лысый темнокожий плотный мужчина небольшого роста. Это, очевидно, и был Кемаль. Кузнец, не выпуская из рук корзинку, пытался объяснить на жуткой мешанине из арабского и английского, что слышал о несчастном случае с рабочим и он – единственный от Вади Хальфа до первого водопада, кто может помочь несчастному.
Хекман поднялся, подошел к Кемалю, взял его за руку и объяснил, что рабочий умер от остановки сердца – помощь больше не требуется.
Но кузнец упрямо не хотел в это верить. Он отрицательно покачал головой, потряс корзиной в воздухе и закричал, что рабочий не умер, электрический огонь просто парализовал его, и он единственный от Вади Хальфа до первого водопада, кто может ему помочь…
– Вы что, не слышали, что сказал доктор Хекман? – строго сказала Гелла, прервав это странное представление. – Мужчина умер, и даже вам не под силу его оживить.
Но Кемаль продолжал кричать низким голосом:
– Он не умер, не умер! Электрический огонь только парализовал сына Аллаха!
Доктор Хекман попытался взять ситуацию под контроль, но это ему не удалось. Он лишь привел доктора Хорнштайн в негодование, сказав кузнецу:
– Ну, тогда расскажите мне, как вы собираетесь вывести его из оцепенения.
Кузнец приподнял кустистые брови так, что они образовали два полукруга. Оценив важность момента, он снял с корзины грибообразную крышку.
Показалась плоская голова змеи, тело которой интенсивно раскачивалось из стороны в сторону. Змея зашипела.
– Найа-Найа, – сказал Кемаль, и в его голосе явственно слышалась гордость.
Держа корзину левой рукой, он замахнулся на змею правой, растопырив пальцы. Она вдруг свернулась и исчезла в корзине.
– Найа боится Кемаля, – констатировал кузнец. – Найа сделает все, что Кемаль ей прикажет.
– И для чего вы принесли с собой эту Найу?
Кемаль удивленно таращил глаза.
– Найа оживит мертвого.
– И как же это произойдет? – ехидно произнес Хекман и скрестил руки на груди. Происходящее его явно заинтересовало.
Гелла заметила это и, фыркнув, сказала:
– Вы же не верите байкам этого шарлатана?
– Ш-ш-ш-ш! – Хекман приложил указательный палец к губам и указал глазами на корзину со змеей.
Но Кемаль с улыбкой покачал головой:
– Найа ничего не слышит. Все змеи глухие, а видят они хорошо.
– И каким же образом вы хотите вернуть мертвого к жизни? – повторил свой вопрос Хекман.
Кемаль запустил руку в корзину. Он явно не знал страха и, словно факир в цирке, вытащил рептилию наружу, ухватив ее прямо за голову. Змее, похоже, это не очень понравилось, и она широко раскрыла пасть, так что стала видна бледно-розовая глотка.
– Один укус Найи, – сказал Кемаль и как можно крепче сжал змею, – один укус – и змеиный яд вернет мертвого к жизни. Еще древние египтяне знали это.
Змея от столь немилосердного обращения так раскрыл челюсти, что они фактически образовали вертикальную линию. Гелла Хорнштайн пронзительно закричала, но больше от злости, нежели от страха:
– Вам же сказали, что мужчина мертв! Он умер, умер, понимаете вы? Ему уже не поможет никакой змеиный яд!
Но Кемаль не сделал и шага в направлении двери, а только развернул змею пастью в сторону ассистентки, чтобы та могла поближе рассмотреть ядовитые зубы и убедиться в правильности решения. Гелла закричала не своим голосом так, что Хекман вздрогнул:
– Хекман, да выведите же этого сумасшедшего отсюда!
Кузнец взглянул на доктора, словно спрашивая, должен ли он подчиниться приказанию.
– Вы же слышали, что сказала доктор Хорнштайн, – сказал Хекман. – Уходите. Поверьте мне: мужчина умер. Мы сделали все возможное.
Кемаль злобно взглянул на Геллу, все еще дрожавшую от волнения. Казалось, из ее темных глаз вот-вот посыпятся молнии. Кузнец, не сказав ни слова, раздраженно засунул змею в корзину, развернулся и вышел, оставив дверь открытой в знак того, что он презирает врачей.
Хекман закрыл дверь.
– Я думаю, – сказал он, – что теперь у вас в Абу-Симбел появился заклятый враг.
Гелла взглянула на него.
– Вы сами-то верите в это надувательство?
Хекман пожал плечами:
– Люди рассказывают о Кемале чудеса…
3
В Абу-Симбел между инженерами и археологами разгорелся серьезный конфликт из-за прорыва дамбы. Возникла опасность, что вода причинит колоссам Рамсеса непоправимый вред. На чрезвычайном заседании, в котором принимал участие и Камински, обе стороны так сцепились друг с другом, что Карл Теодор Якоби, главный директор стройки, которого за глаза называли «профессором», вынужден был призвать к порядку француза Бедо и шведа Лундхольма. Они едва не накинулись с кулаками на доктора Мухтара – египетского археолога.
Лундхольм и Бедо повиновались, но ругались на чем свет стоит. А француз, самый заядлый критик Мухтара, можно сказать, его кровный враг, уходя, так хлопнул дверью, что тонкие стены управления строительством едва не рухнули.
В результате многочасового заседания пришли к выводу, что уже на следующий день нужно откачать воду из лощины. Профессор был целиком на стороне Лундхольма, однако не решился взять ответственность за такой шаг на себя. Он утверждал, что необходимо ссыпать еще около ста грузовиков песка, чтобы с уверенностью сказать, что заиливание прошло успешно. Но осуществить это за один день было невозможно. Мухтар же снова и снова повторял, что уровень грунтовых вод поднимется и влага просочится к фундаменту колоссов, вызвав необратимые химические реакции, вследствие которых будут образовываться кристаллы. Рост кристаллов постепенно будет разрушать песчаник – это он, подняв кверху указательный палец, подчеркнул особо.
Сбитый с толку спорами рабочих и археологов, Артур Камински в тот же день приступил к работе. Она заключалась в том, чтобы распилить колоссов и храм, пронумеровать части, погрузить их на грузовик и перевезти в безопасное место, подальше от Нила, после чего выстроить все заново.
Распил храма был, собственно, не в компетенции Камински. Для этого существовали специальные рабочие, так называемые мраморщики, – лихая бригада итальянцев, размеренную беседу которых можно было услышать издалека.