– Алкоголь Саша, негативно влияет на подростковый головной мозг и мужскую потенцию, – сказала Ирина Филипповна. –Нарушаются нейронные связи, и человек просто –напросто безвозвратно тупеет.
Англичанку кто–то окрикнул и, она, переступив через лежащего Русакова, удалилась, покачивая шикарными бедрами.
– Ох, ну и тётка, – сказал Виталий. –Я бы ей….
Сочный шлепок ладони по его щеке вернул Демидова в мир реальный. Эрика оценив реакцию своего юнгемана, выпучила глаза, и посмотрела на него с каким–то вопросом.
– Ты что дерешься?! Да это же наша училка по –английскому языку, –заверещал Демидов. Дас ис майне шулерин инглишь шпрахе –ферштейн?
– Шлюха она,– сказала Эрика по–немецки, и обидевшись на реакцию Виталия, стала собирать свои вещи. –Алес! Их фарен нах хаус! Я уезжаю домой. Через сорок минут электричка, –сказала она, продолжая, сердится на Демидова.
– Что это с ней, – спросил Русаков, подружку.
– Наверное, она ревнует Виталия….
– Какая ревность?! Она же учительница, – сказал Русаков. –Это она просто так флиртует. У неё есть любимый мужчина.
Услышав про то, что у Ирины Филипповны есть мужчина, Эрика в нервах швырнула вещи обратно на покрывало, и сказала:
– Если я узнаю, что ты с ней встречаешься, я ей все волосы выдеру.
– Во как, – ответил Демидов, расплываясь в улыбке.
– Я –я натюрлих, –ответила Эрика, и топнув босой ножкой, бросилась в объятия своего русского юнгемана.
Керстин в отличии от Эрики, такой импульсивной не была. Она уже давно пережила то, что сейчас переживает её кузина. Хоть её сердце и ныло от боли, и порой ей даже хотелось умереть, но только от одной мысли, что им скоро придется расстаться с Сашкой. В голове крутились всякие думки, и она с надеждой цеплялась за каждый вариант решения этой проблемы.
Мало того, что она была лютеранка, но она еще была немкой. Немкой от ногтей на ногах, до корней волос на голове. Если бы она была русской, то в этой проблеме было только одно решение. А так их отношения были зажаты не только в дипломатические тиски двух разных государств, но и в ментальную составляющую.
– Я хочу быть с тобой, –сказала Керстин. –Пойдем ко мне….
– А что уже можно, –спросил Русаков, улыбаясь.
– Да –да, –ответила Керстин и вновь впилась в рот Русакова.
Всю дорогу до Цоссена ехали молча, держа друг дружку за руку. Керстин обдумывала слова этого русского, и ни как не могла понять, в какую авантюру она втянула себя, поддавшись чувствам. Только тогда, когда приехали на место, фроляйн спросила: –Заша, а ты можешь остаться здесь ДДР?!
– Нет – не могу! Мне нужно поступать в институт, или какое училище….
– Очень шлехт….
– А что?! –спросил он.
– А то! У нас в Германии, можно после шуле раус идем хаус –уходить из дома и жить вместе –под одна крыша….
– А как на это смотрят родители? Как мутер, унд фатер на это смотрят?
– У нас в Германия, так делать можно, –ответила Керстин. –Родителям нет дела….
– А у нас так не живут, –понурив голову, сказал Русаков.
– Варум? Почьему? Это ведь корошо, когда юнге унд фроляйн жить вместе….
– Да в Германии, но не в Советском Союзе, – сказал Русаков.
– А как же секс? – спросила девушка.
– У нас в Союзе секса нет….
– Шайсе! Так не корошо! Их вайс –я знаю, что через год мы будем расставаться. Туй фарен нах Русланд –зоветский Зоюз –ту –ту!!! Но я знать, что я смогу поехать в Русланд фюр ден аустауш –по обмену. Я найду тьебя – сказала Керстин.
Русаков, растроганный словами подруги положил руку ей на плечо, и, они, обнявшись, зашагали по тихим и пустынным улицам провинциального немецкого городка.
Цоссен был не совсем немецким городом, если заглянуть в его историю. Еще с давних времен в нем проживали не только немцы, но там было много других национальностей и даже русских, которые за сто лет превратились в немцев. В первую мировую войну, рядом с городом был расположен лагерь военнопленных, где содержались не только французы и русские, но даже турки и марокканцы.
Войдя в дом, Русаков поздоровался:
– Гут абенд….
Сидящий на кресле качалке седовласый старик как–то отрешенно улыбнулся и поздоровался.
– Здравствуй товарищ! Хороший вечер! – сказал старик пафосно, словно ярый антифашист, давая понять, что он владеет русским языком. Немец протянул руку и, поздоровавшись, сказал:
– Керстин мне про тебя говорила. Я знаю, ты ей очень нравишься, –сказал старик, приветливо.
Русакова в тот миг, словно ошарашило. Он знал, и его даже предупреждали о том, что немцы особенно пожилые, повидавшие войну способны на любого рода происки и провокации. Говорили «старожилы» ЗГВ, что иногда под видом, невинной дружбы они предлагают сотрудничество с разведкой ФРГ. Русаков испугался, он не собирался, ни предавать Родину, ни портить отцовскую карьеру.
– Может, быть, я пойду домой, –сказал он Керстин, и собрался уходить. –Как–нибудь другой раз….
– А может, ты Заша, мой дед слушать. –сказала Керстин. –Тебе разве не интересно, что он хочет сказать?
– Нам вообще–то запрещено общаться с гражданами Германии, – соврал Русаков.
– Тогда почему ты со мной шпацирен –гулять, –спросила Керстин.
– Я в тебя влюбился, – ответил Русаков. –Ты красивая! Ду щонес фроляйн!
– Послушай, что скажет мой гросфатер, – сказала Керстин.
Дед вновь улыбнулся, и жестом пригласил Сашку к разговору, указав на диван. Русаков робко прошел в комнату и присел на его край, боясь потерять бдительность.
– Меня звать Мартин Грассер, –сказал дед по–русски, –а как зовут тебя?
– Александр Русаков, –ответил Русаков, словно на допросе.
Дед пожал ему руки и продолжил:
– Я давно хотеть говорить с тобой. Когда я узнавать, что у моей внучки Керстин, русишь юнгеманн – камрад, я решил, что это шанс.
– Вы камрад, хорошо говорите по–русски, – сказал Русаков, стараясь сделать комплемент старику.
– Это потому – что я был русский плен! Да, я семь лет был в русский плен. Я давно воевал! Их бин зольдат…. Восточный фронт, –ответил старик. –Но не думать, я не жалеть, что я был плен. Я остался жив, и теперь у меня ист киндер, унд киндескиндер Керстин унд Эрика.
Напряжение которое Русаков испытывал первоначально куда–то ушло, и он решил продолжить разговор, доверившись своей подружки. Керстин тем временем принесла кофе, и поставила чашку на журнальный столик рядом с Русаковым. Он впервые в жизни, встретился с глазу на глаз с настоящим пожилым немцем, которому было, что сказать, о прошедшей войне. Ему показалось, что сейчас он будет жаловаться ему на коммунистическую идеологию, видя в нем врага, на своего фюрера, который когда–то втянул в войну весь немецкий народ. Собравшись с духом, Русаков приготовился к отражению «вражеской» атаки. Легкий озноб, как перед боем, прокатился по его телу, и он пригубил ароматный горький напиток.
К удивлению Русакова, старик ничего про отношения русских и немцев говорить не стал. Он, отхлебнув кофе и спокойно спросил: –Туй любить Керстин? –Да, –ответил Русаков, ничуть не колеблясь.
– Туй Заша, скоро фарен нах Русланд – уедешь в Союз?
– Да, через год я окончу школу, и мне придется вернуться в Союз, чтобы продолжить там учебу.
– А туй хотел быть очень богатый юнгеманн? Туй будешь кауфен аутомобиле, унд короший -гут хаус!
– А кто не хочет быть богатым, – переспросил он и напрягся, предполагая, что именно сейчас начнется вербовка, про которую когда–то говорил особист. Он почувствовал, что сейчас старик его будет склонять к «предательству». Допустить он этого не мог. Русаков вскочил с дивана, и хотел было уйти, но Керстин схватив его за руку, ласковым голосом сказала:
– Не уходи…. Ты должен это услышать до самого енде -конца.
Старик от волнения откашлялся и продолжил рассказ, стараясь выбирать те слова, которые не так цепляли Русакова:
– Туй юнгеманн не спеши уходить нах хаус. Я хочу, чтобы туй узнать очень старую тайну. Все эти годы он не дает мне покой. Я когда–то был нах остен фронт, и мне пришлось, прятать, Русланд филе – филе гольд –золото! Ни кто не знает где этот гольд – кроме меня, – сказал старик.
– А я тут причем, – спросил Русаков. –Где я буду искать ваше золото? У нас страна огромная – двенадцать часовых поясов…. От Калининграда, до Чукотки….
– Я –я знаю точно, где спрятан этот клад, –сказал дед и постучал себе по голове.
Он взял со стола жестяную коробку и вытащил из неё приготовленную карту, которую он хранил столько лет. Развернув её на журнальном столе, он сказал:
– Смотреть майне юнге! Здесь – рядом Сычевка, –старик ткнул пальцем в отметку на карте. –Здесь есть гросе русишь барин хаусе…. На том кирхоф фамилия грабен.
– Фамильное кладбище, – сказала Керстин.
– Я –я кладбище -грабштатт, –продолжил старик, –ист такой ист трауерин ангел…. Ангел скорби….
– И что я должен проникнуть на это кладбище, и там разрыть чью–то могилу, где стоит этот ваш ангел скорби? – спросил Русаков.
– Проникать нихт –не надо…. Гольден гельд спрятан под плита. Там лежать тотен оберст Риттер….
– Вы себе гер Мартин, представляете, как это должно выглядеть…. Я приду с лопатой и буду рыть какой –то клад, который спрятали нацисты. Уже через двенадцать минут приедет милиция, и меня упекут в тюрьму за вандализм и разграбление. Нет, я так не могу, – сказал Русаков, стараясь выйти из этой непонятной игры.
– А ты ведь либст – любишь Керстин?
– Люблю, и что дальше….
– А то, что этот клад, это ист май гешинк ферштейн? Подарок вашей свадьбе, – лукаво сказал старик, и хитро улыбнулся.– Я дам тебе дас карта унд шрайблок, и ты бефален гельд – найдешь эти сокровища.
– А если я откажусь, вы меня застрелите из «Парабеллума»? – спросил Русаков ёрничая.
Старик достал сигару, не спеша, отщипнув кончик специальными щипчиками, прикурил. Сделав пару затяжек, он еле сдержал смех. Выпустив дым, камрад спокойно сказал:
– Там под плита есть, зехциг килограмм гольд мюнце –золотые деньги. Это денги есть агентур «абвер», –ауф саботаж форверц кампания роте армии -сорок третий яре. Цванцишь диверсионн групп -Феликие Луки нах Курск бляйбен кайне гельд –остались без денег, и материального обеспечения, – сказал старик, стараясь заинтересовать Русакова.