— Потому так долго и не было. Месяц назад пошли с Ивановым и… на засаду нарвались. Это я уж, как видишь, дошел, да около села чуть не погиб. А Боярчука убили… здесь, за лесом.
Любовь Ивановна вздохнула.
Каждый думал о своем.
Василек снял нагар со свечи, которая начала чадить и часто мигала. Тимка подпер кулаками подбородок и влюбленными глазами смотрел то на Павла Сидоровича, то на Любовь Ивановну. Он ловил каждое их слово, переживая все сказанное.
Сверху послышались шаги.
— Должно быть, Мишка, — тихо промолвил Василек, хотя сам был уверен, что это партизаны.
Предчувствие не обмануло его. В землянку ввалился весь обсыпанный снегом Иван Павлович. Он прищурился, внимательно всматриваясь в лицо учительницы.
— Не ждал, — сказал он поздоровавшись. — Вы как попали сюда, товарищ Иванчук? Не выдержали?
Любовь Ивановна пожала ему руку:
— Все в порядке, товарищ Сидоренко.
Иван Павлович заметил в углу землянки человека, лежащего на сене.
Павел Сидорович пошевелился.
— Не узнали, товарищ Сидоренко? — довольно усмехаясь, спросила Любовь Ивановна.
Иван Павлович приблизился к раненому.
— Журляк! Павел! — крикнул он.
Они по-братски расцеловались.
— Наконец-то!.. Заждались! — сказал Иван Павлович.
— Плохо встречают в твоих краях, товарищ Сидоренко.
— Ранили?
Только сейчас Иван Павлович заметил болезненную бледность Павла Сидоровича.
— А Боярчука помнишь, в облземотделе работал? Убили… Если бы не твои орлы…
— Выручили? — Иван Павлович с любовью посмотрел на мальчиков. — Они у меня действительно орлы!
Ребята, раскрасневшиеся от этой похвалы, не знали, что сказать.
…Была уже полночь, когда в землянку ворвался Мишка, весь мокрый, утомленный. Ему было и невыразимо радостно, и досада сжимала сердце. Такой неповторимый момент, исключительный случай, а его именно в это время и не было! Но чувство досады скоро прошло. Здесь все сидели, мирно разговаривая при тусклом мерцании свечи, а он ночью делал свое дело.
— Товарищ командир! Ну-ка, посмотрите, не пригодится ли вам это?
Мишка развязал сумку. Командир взял в руки плитку, похожую на кусок желтоватого мыла.
— Тол! Павел Сидорович, смотри, настоящий тол! — обратился Иван Павлович к представителю подпольного обкома. — Видел этих орлов! Ведь это же на вес золота! Ты знаешь, что ты принес, Мишка?
— Я еще могу! — гордо заявил Мишка.
— Давай побольше, сынок! После войны за тол я тебе золотом возвращу. Пуд за пуд.
— Ого! Не хватит золота, — фыркнул Тимка.
— Где это ты раздобыл? — спросил Иван Павлович.
— Это ребята… Алеша… У них стояли солдаты и много такого оставили. Целый ящик. Алеша и спрятал. Хозяйки сначала думали, что мыло; попробовали белье стирать, а оно не мылится.
— Это мыло, чтоб фашистов мылить! — смеялся командир. — Нам оно нужно дозарезу. Патроны где-нибудь найдете, тоже давайте. Это все нужно, как воздух.
— Найдем! — за всех пообещал Василек.
Что было потом
Ивана Павловича, командира партизанского отряда, не было около недели. В Соколином бору остались только четверо партизан для охраны Павла Сидоровича и Любови Ивановны.
Павел Сидорович быстро выздоравливал. Спал теперь спокойно, пробовал уже опираться на раненую ногу. В солнечные дни его выводили из землянки. Он ложился на сухое сено, приподнимался на локтях и радостно щурил глаза от солнца. Он похудел, лицо вытянулось, позеленело, щеки запали. Только красивые серые глаза стали глубже и еще больше закурчавилась борода.
Дружески усмехаясь ребятам, Павел Сидорович спрашивал:
— Как дела, Мишка?
— Ничего.
— Весь тол перетаскал? — допытывался Павел Сидорович.
— Весь.
Мишка, всегда разговорчивый и особенно любивший побеседовать с Павлом Сидоровичем, отвечал сейчас не очень охотно. Все его внимание было направлено на другое. Мишка не сводил глаз с рук молодого партизана: Леня Устюжанин мастерил мину из того самого тола, который принес Мишка из села.
Мишка всегда очень любил технику. Когда в колхозе приобрели автомашину, он целыми днями вертелся около нее и внимательно следил за тем, что делал шофер. Слышал он и про чудодейственную силу мин. Представить себе только: наскакивает на мину танк или машина — и летит в воздух!
Мины казались Мишке чем-то непостижимым и уж вовсе не произведением рук человеческих. А оказывается, очень просто: Леня сам быстро и искусно делал настоящую мину.
Он смастерил из березовой коры небольшой ящик, наполнил его плитками тола, туго перевязал проволокой. Потом вставил в ящик металлическую трубочку, которую Мишка принял было за автоматическую ручку, и объявил, что мина готова.
Мишка недоверчиво посмотрел на Леню:
— И она взорвется?
— Ого! — засмеялся тот в ответ.
Мишка опять с изумлением взглянул на Леню:
— А как вы ее… где ставите?
— Можно на дороге, можно на железнодорожном пути. Везде можно, только осторожно! Сапер ошибается один раз в жизни, — произнес партизан слова, которые когда-то говорили ему самому.
Но Мишке нравилась эта опасная профессия, и он решил во что бы то ни стало стать минером.
Леня словно прочел его мысли:
— Здесь, Мишка, надо действовать спокойно, осторожно. Нужно тебе, например, взорвать автомашину. Выходишь на дорогу. Роешь ямку там, где колеса проходят. Ставишь мину. Но вот тут-то и весь секрет: мину надо зарядить. Ошибешься — машину не подорвешь, а сам загремишь. А делается это так…
— А разминировать потом можно? — спросил Мишка.
— Все можно, только осторожно.
Леня начал рассказывать, как он, будучи еще в армии, разминировал с товарищами поля.
Мишка просиял:
— А Алешка знает такое поле. Туда никто не заходил. Зашла один раз чья-то корова — и на кусочки!
Устюжанин оживился:
— Обязательно разминируем. Это ведь клад для партизан.
— А меня научите?
— Лишь бы смекалка да желание были.
— Да я… — Мишка от волнения не знал, что сказать.
…В эти дни Василька не было дома: Иван Павлович снова послал его в город.
Теперь Василек отправился без страха и волнения. Он набрал в сумку картошки, сушеной рыбы, даже кусок сала выпросил у матери, взял несколько пригоршней пшена и двинулся в дорогу.
Ему посчастливилось — попутные подводы подвезли его почти до самого города. На дорогах и в городе без конца встречались мешочники: это горожане, забрав из дому последние пожитки, несли их в села менять на продукты. Поэтому на Василька никто не обратил внимания. Хотя он ничем не отличался от других, но тем не менее с замиранием сердца вступил в город. Кроме подарка Сергею, у него была зашита в рукаве записка; листовки он засунул за подкладку голенища. Иван Павлович советовал не брать с собой ничего лишнего. Но не взять листовки, где говорилось о выступлении товарища Сталина в день празднования годовщины Октября, о том, что гитлеровцы провалились со своим наступлением на Москву, Василек был не в силах. Ему казалось, что, кроме него, еще никто не знает об этой необычайно важной новости. Он хотел порадовать листовками Сергея.
Сергей очень обрадовался Васильку. Все дни он ждал его с нетерпением.
Мать Сергея не знала, как и благодарить мальчика. Она была совершенно истощена болезнью, голодом, горем. Долгими днями и бессонными ночами ее не оставляли тяжелые мысли. Только бы ей подняться на ноги, а там бы она нашла средство, как спасти единственного сына от голода!
На радостях она даже попробовала встать с постели, но мальчики сами приготовили ужин. Потом мать слышала, как они почти до утра о чем-то шептались.
Василек показал Сергею листовку.
— Нашел на дороге. Наши самолеты сбросили, — добавил он на всякий случай.
Сергей впитывал каждое слово, руки его дрожали, глаза горели. Кончив читать, он крепко обнял и поцеловал Василька:
— Ты молодец! Я, ты знаешь… ночами думал об этом. Мне даже снилось… — Он говорил язвительно и гневно: — Ага, чертова грабь-армия! Дают ей — и в хвост и в гриву!
Василек радовался, глядя на товарища.
— Ты знаешь, Васька, я вижу — ты настоящий друг. У нас тоже… мы тоже боремся. Правда, очень мало. Электросеть уже три раза замкнули. Горит свет, потом раз — и нет. А то воду перекроем.
— Но этого еще мало… — вздохнул Василек.
На другой день Василек в общем потоке мешочников вышел из города. За плечами был бесценный груз.
…Тимка в эти дни был занят хозяйственными делами — хлопотал о пище для раненого. Доставал свежие, неизвестно каким образом уцелевшие яблоки, морковь. Когда Любовь Ивановна обмолвилась, что раненому хорошо было бы сварить куриный бульон, он к утру принес в землянку шесть кур — последних, которые после фрицевской охоты остались у Лукана.
— Ему бы самому шею, как курице, свернуть, да не в силах я, — вздыхал Тимка, который не мог чувствовать себя счастливым, пока Лукан был еще жив.
…Школа тоже дышала на ладан. Любовь Ивановна исчезла из села. Афиноген Павлович через день заболел. Один Лукан продолжал свою службу, но, видимо, уже неохотно, так как в школу приходило всего лишь несколько учеников. Надписи на воротах больше не появлялись. Но Лукан был еще больше встревожен и напуган появлением двух партизан. Хотя один из них был убит, но и это не радовало.
…В этот вечер в Соколином бору появились партизанские подводы.
— Ну, как дела, Павел? — прежде всего поинтересовался Иван Павлович.
— Хоть гопака пляши! Заживает.
— Так сегодня поедем в лагерь?
— Поедем.
Василек передал командиру партизан записку. Мишка хвастал толом. Одному Тимке было до слез обидно. Чем ему гордиться? Курами? А между тем…
— Товарищ командир, а староста завтра отправляет немцам скот: четыре свиньи и пять телок. Жирные! — похвастал он своей осведомленностью.
— Хорошо. Вот и навестим старосту. Поведешь, Тимка?
У Тимки захватило дух. Наконец-то осуществится его мечта!