— Слушай, парень: не скажешь ты, где тут живет Мишка Мирончук?
У Мишки оборвалось сердце. Он почувствовал, что сейчас услышит что-то страшное.
— А тебе зачем он? — спросил Мишка, сильно побледнев.
— Да нужен…
— Ну, так это я.
— Правда?
— Правда, я только один в селе.
— Тогда здравствуй! Смотри, как интересно: на тебя прямо и наскочил… Я Сергей.
— Из города? — воскликнул Мишка, и сердце его замерло. Не раз он слушал восторженные рассказы Василька о Сергее.
— Так.
— А где… — Мишка пристально смотрел в глаза Сергею, догадываясь уже, что ничего радостного не принёс этот гость из города.
— Василек?.. — произнес тот имя, которое не отважился промолвить Мишка.
— Что с ним?
Сергей опустил глаза в землю:
— Идем, расскажу.
«Значит, всё… Василька больше нет…»
Когда зашли в погребник, опечаленный Мишка спросил, ожидая услышать подтверждение своей догадке:
— Погиб?
— Может быть, — виновато сказал Сергей. И словно в оправдание добавил: — Я за него пришел. Послали.
— Как же это? Да не может этого быть! — Мишка больше не стыдился своих слез. — Что с ним?
— Попался.
Сергей рассказал все, что знал.
— Я думал, что он дома, и все ждал его у себя. Вдруг приходит дядя Ларион, печальный такой, и говорит: «Фрицы Василька поймали». Я помертвел. «Может, неправда?» говорю. «Правда, — сказал дядя Ларион. — Мы узнали». — «Что с ним?» — «Да что ж… Не знаешь, что они делают?..»
Мишка рыдал, как маленький. Сергей смахнул ладонью горячую слезу.
Мишка перестал плакать.
— Дождетесь, гады! Кровью заплатите за Василька! — погрозил он крепко сжатым кулаком.
Помолчав, Сергей начал снова:
— Я тебя искал. Мне Василек рассказывал, как ты машины подрывал. Дядя Ларион приказал идти в село. Я письмо командиру принес.
— Сегодня передашь.
Они говорили о разных делах, но с ними все время был Василек. О чем бы ни шла речь, он стоял рядом, живой, такой родной и близкий…
За кровь и слезы
Тимка торжествовал. Наступил долгожданный день!
Не узнать Соколиного бора. На опушке, замаскировавшись зелеными сосновыми ветками, стояли часовые, внимательно глядя во все стороны. Вокруг землянки раскинулся партизанский лагерь. Загорелись костры на влажной, очищенной от снега земле. На ветках пахучей сосны сидели партизаны: кто курил, кто грелся или сушился у огня, кто старательно чистил и смазывал свое оружие. На самом большом костре закипал вместительный котел — это Софийка с двумя партизанками готовила обед.
Всюду слышались шутки и песни.
Тимка почти не выходил из землянки. Он держал себя как хозяин, принимающий гостей. Но гости мало обращали внимания на хозяина: они были слишком заняты своими делами, да и сама землянка уже не походила на прежнюю.
Здесь собрались командиры. Было тесно. Весело трепетало пламя свечки. Из землянки клубами валил пар.
Иван Павлович, склонившись над картой, чертил что-то красным карандашом. Тимке не терпелось хоть одним глазком взглянуть на эту карту и на пометки командира, но он подавлял в себе это желание. Мысленно он тоже принимал участие в выработке плана и был уверен, что и его спросят о том, как напасть на фашистов.
Командиры высказывались.
— Да что там думать! Двинуться, окружить село, да и баста! До вечера всё закончим, — советовал один из них, в высокой бараньей шапке, с пышной бородой и усами, отчего он был похож на степного чабана.
Иван Павлович не говорил ни слова, но Тимка, внимательно следивший за его глазами, знал, что думал командир отряда о каждом выступлении. Последнее ему, очевидно, совсем не понравилось.
— А на мой взгляд, — сказал другой, молодой парень в военной шинели и шапке-ушанке, — дождаться ночи, внезапно налететь, закидать гранатами, обстрелять из пулеметов — и точка! Не сдадутся — помещение сжечь.
— А люди? — спросил третий, тоже одетый в военную форму.
— Да разве они люди?
— Кто? Заложники?
— А-а… Да, я не подумал об этом.
— То-то же!
— Да что там говорить! Напасть, а там видно будет… — настаивал на своем командир в бараньей шапке. — Что, мы их не сломим? И не таких скручивали!..
Иван Павлович не дослушал его:
— А людей сколько потеряем?
— Ну, знаешь, Павлович, я тебе скажу: мы на войне, а не у тещи на именинах. Чего смерти бояться!
— Так-то оно так. Кто боится смерти, тот не партизан. Но для чего же гибнуть напрасно? Мы же советские люди. Знаете, что значит для нас каждый человек?
— Правильно, товарищ командир! — горячо поддержали все.
Но обладатель высокой бараньей шапки вспыхнул:
— «Правильно, правильно!» А разве я говорю, что неправильно? Так давайте сидеть в лесу. Может, они сами придут, скажут: «Бейте нас, жить надоело…»
— Не горячись, Бидуля! Тут хитрость нужна.
— Как ни хитри, а драться придется.
Иван Павлович начал излагать свой план. Он звучал, как боевой приказ. Тимка едва удерживался от восторженных восклицаний. Но он не забывал, на какой важный военный совет его допустили, и старался ничем не выдать своего присутствия.
Иван Павлович заключил:
— Сейчас обедать — и в дорогу!..
В школе все было, как и прежде. Четверо фашистов с капралом во главе закрылись в комнатке, на которой еще сохранилась табличка «Учительская». Рядом расположились полицаи. Через коридор, в двух больших классах, сидели заложники.
Немцы пили вонючий самогон, который им ежедневно доставлял Лукан. После охотничьих упражнений Фрица кур не осталось, и они закусывали свининой. Полицаи утром и вечером пили мутный, как помои, кофе без сахара, днем ели жидкий суп.
Капрал время от времени вызывал Ткача, громко возмущался, недвусмысленно намекая на то, что дела у него идут как нельзя хуже и господа полицаи зря переводят хлеб.
У полицаев в самом деле не было никакой работы, и они, сложив оружие в пирамиды, занимались кто чем хотел: одни дремали на складных кроватях, другие распевали, а третьи приплясывали под хриплые звуки гармошки, на которой играл их рябой приятель. Прикрыв глаза, он целый день упражнялся на отобранной у кого-то гармонике.
У Ткача же свободной минуты не было: он допрашивал арестованных.
Заключенных вызывали по очереди, прерывая допрос только в обеденное время.
Перед Ткачом стояла старая женщина.
— Где дочь?
— Да у меня сын.
— Ну, сын…
— Да что, он у меня — маленький? Что, я им руковожу? Может, куда на заработки пошел. Или он мне говорит? Вы у своей матери спрашивали, куда вам идти?
— Ты мне, старая, зубы не заговаривай! Если я спрашиваю, говори без всяких штучек. Привыкли к равноправию! Говори мне все начистоту, я ж тебя насквозь вижу! Что я, дурак какой?..
— Я же этого вам не сказала.
— Еще бы сказала! Ну, говори, где сын.
— Да кто ж его знает? Дома все равно есть нечего, так и пошел куда глаза глядят. А я что ж, виновата? Что вы меня здесь держите? — наступала женщина.
— Э, я вижу, ты, старая, в первый раз на допросе. Вишь, как разговаривает с начальством! — рассердился Ткач. — Пан Хапченко, — обратился он к полицейскому, — десять!
— За мной дело не станет.
Здоровенный, как медведь, Хапченко повалил женщину на скамью. Другой полицай схватил ее за моги. В руках Хапченко появилась упругая резиновая палка — достижение фашистской техники.
Старуха сжималась от ударов, стараясь не кричать, но не выдержала. Наконец она потеряла сознание, и ее поволокли из комнаты.
Перед Ткачом стоял уже кто-то другой…
Арестованным казалось, что этим мукам и пыткам не будет конца.
…Наслушавшись, как кричали люди под пытками, Мишка возвращался домой. Сердце его обливалось кровью. «Что же это делается на свете? — думал он. — Это ж по всей земле, где ступила нога фашиста, такие муки принимает народ, умирает, обливается кровью… И в городе Сережка такое же видел, и в Алешином селе… Когда же придет расплата за всю кровь и слезы народные?»
Солнце опускалось. Небо багровело, окрашивая поля в алый цвет, и вечерний закат напоминал о кровоточащих ранах…
Сергей, который прилег было отдохнуть, уже проснулся и с нетерпением ждал Мишку.
— Ну что?
— Пытают, — угрюмо сказал Мишка.
— Всюду одно и то же! — вздохнул Сергей.
Они быстро вышли на улицу и остановились в изумлении.
Прямо на них по безлюдной улице двигалась мрачная процессия. Никто не вышел из ворот, хотя сотни глаз следили сквозь отогретые дыханием круги в замерзших стеклах.
Вели пленных. Впереди ехала подвода, а на ней, развалясь, лежали двое. За ними шли молодые парни, девчата, окруженные тесным кольцом.
— Людоеды проклятые! — выругался Сергей. — Идем подальше от греха.
На миг Мишка остолбенел от ужаса. Он узнал среди пленных Софийку. Он узнал бы ее за километр по яркому платку! А позади — Тимка… Как же это их поймали?.. Ему стало жутко. Зачем дергает егоза руку этот паренек? Чем он теперь поможет товарищам? Вон и Леня Устюжанин тоже там… Но, постой-ка, почему он в черной полицейской форме?.. Предатель!.. А немец на передней подводе? Да это же Иван Павлович!..
Мишка радостно оборачивается к Сергею:
— Да это ж наши!
— Попались? — ужаснулся Сергей.
— Партизаны!
Сергей недоверчиво посмотрел на товарища. «Шутишь, хлопче! Или, может…» говорил его взор.
Мишка понял:
— Все они партизаны! А двое на подводе — это и есть командиры…
Процессия приблизилась. Иван Павлович, одетый в форму гитлеровского обер-лейтенанта (который был, вероятно, совсем щуплым, так как полы шинели едва сходились на крупной фигуре командира), спрыгнул с воза и подошел к ребятам:
— Что здесь, Михайло?
— Пытают. Кричат люди. Все фашисты и полицаи на месте, — доложил Мишка.
— Добре!
— Василия Ивановича в городе схватили…
— Ты откуда… знаешь?
— Да вот Сережка пришел…
Хотя они разговаривали вполголоса, а уже и среди «пленных» и среди «полицаев» пронесся шепот: