Партизаны приняли бой. И вражеские силы дробились и трещали под тяжестью их ударов.
Павел Сидорович был представителем партийной организации и командования в одном из батальонов, сражавшихся с оккупантами на север от партизанского края. Они действовали в болотистой местности, куда весной можно было пробраться только по длинной неширокой гати. Еще до начала наступления Павел Сидорович и командир батальона облюбовали эту гать и решили именно здесь организовать должную встречу оккупантам.
По обе стороны гати были установлены станковые и ручные пулеметы; бойцы залегли в воде, за мокрыми кустами. За километр от гати был выставлен взвод, который должен был начать бой, а потом разыграть беспорядочное бегство.
Все сложилось так, будто немцы сами захотели помочь партизанам в осуществлении их плана. Два батальона фашистов двигались за танками. Они шли уверенно; даже не задержались, когда партизанский взвод обстрелял их издалека. Когда же партизаны побежали через гать, танкисты увеличили скорость. Немцы старались поскорее проскочить болото и догнать бегущих.
Дико ревели моторы. Обстреливая гать и лес за нею, колонна танков и пехоты двинулась через болото. Партизаны не отвечали ни одним выстрелом. И только тогда, когда вся колонна вошла на гать, фашисты поняли, что их наступление закончилось.
Сигналом для партизан был взрыв под передним танком. Налетев на мину, он потерял обе гусеницы и свалился в болото. Пехота попала под пулеметный огонь, а два последних танка запылали, подожженные выстрелами из противотанковых ружей.
Через полчаса горела уже вся гать. Только отдельным солдатам удалось выбраться оттуда.
Хотя Любовь Ивановна и не протестовала на заседании партийного комитета против такого решения, но в глубине души она чувствовала досаду. Почему это задание поручено именно ей? Неужели считают, что она не вполне владеет оружием или дрогнет в бою? Почему же именно ей приказали оставаться в лагере, где были только женщины и пионеры?..
Но уже через несколько часов она забыла о своей обиде, так как поняла, что именно здесь, в лагере, и нужна была ее твердая рука. Все в лагере смотрели на нее с надеждой, обращались к ней с вопросами, и ее ответы успокаивали встревоженных женщин и детей.
Первое столкновение произошло у нее с командиром роты Бидулей. Он ходил по лагерю мрачный, низко надвинув на глаза свою баранью шапку. Была уже весна, солнце пригревало, а он, наверное, забыл об этом или нарочно не хотел разлучаться со своей шапкой. Любовь Ивановна заметила подавленное настроение командира и, зная его характер, повела с ним разговор по-своему:
— Весна, товарищ Бидуля?
— Ну да, весна, — буркнул он нехотя.
— Жаркие дни настают, товарищ командир.
— Как кому… Нам, как на курорте, в холодке…
— Что это у вас за настроение, командир?
Бидулю наконец прорвало:
— Да что ты мне, Люба, терзаешь сердце? Издеваешься? Будто сама не в таком же положении! Все сражаются… а мы с тобой тут. Тебе еще ничего, а меня за что же заставляют загорать в лагере?
Именно сейчас Любовь Ивановна поняла, что партбюро поручило ей совсем не легкий участок. Попробуй держать в руках хотя бы этого Бидулю! А ведь от него зависит жизнь сотен людей.
— Это вы напрасно, товарищ Бидуля! У нас с вами задание не легче. Немцы могут прорваться и сюда.
— Был бы я там, черта с два прорвались бы! А так, конечно…
А между тем немцы, действительно, прорывались все дальше, в самые глухие леса. Всюду партизаны встречали их огнем, устраивали им засады, подбивали и поджигали танки, уничтожали солдат. Но сил, чтобы остановить это нашествие, надо было больше, чем сейчас имелось у них. Иван Павлович приказал своим подразделениям не ввязываться в позиционные бои, которые могли привести к большим потерям, а постараться выйти в тыл врага, чтобы бить его по частям.
Вскоре к Бидуле примчались дозорные и сообщили, что около роты фашистов движется прямо к лагерю. Бидуля улыбнулся. Ведь больше всего он мучился при мысли, что ему не придется встретиться с врагом!
— Ага, идут, значит… Ну что же, милости просим!
Он сразу преобразился. С Любовью Ивановной он говорил теперь особенно ласково и вежливо. Движения его стали быстрыми, а шапка была сдвинута на макушку.
— Вот что, товарищ Иванчук: вы организуйте здесь патронат на всякий случай, выводите их из-под огня в надежное место… Я думаю, вам лучше перейти к болоту, километров за шесть отсюда. Вот дед Макар знает…
— Это Безводное?
— Оно самое… Безводное болото.
— Но какое же это болото, если оно безводное? — спросила Любовь Ивановна деда Макара.
— Ну, дочка, это так только говорится. А воды там хватит всех гитлеров утопить!.. Хорошо, сынок, я выведу, а ты здесь…
— Сейчас мы с ребятами устроим им маленький концерт.
Бидуля назначал бойцов в засаду, выбирал места для пулеметных точек, помогал связывать гранаты.
Иван Карпенко сделался пулеметчиком. Послушный «Дегтярев» работал у него исправно, как швейная машина. Вторым номером к Карпенко был приставлен сапожник Яков. По приказанию Бидули, они заняли очень удобную позицию: сами они находились в укрытии, а их огонь повсюду доставал врага. Готовясь к бою, они изредка перебрасывались словами.
Долго ждать немцев не пришлось. Фашистские танки двигались осторожно, но производили большой шум. Подпустив их к самой засаде, Бидуля первым открыл огонь.
Любовь Ивановна была среди женщин, по-прежнему смотревших на нее с доверием и надеждой. Еще перед боем она известила их о надвигающейся серьезной опасности. Женщины помоложе и старшие ребята вооружились винтовками.
Но Любовь Ивановна приказала всем собираться в дорогу.
Попасть в Безводное болото, окруженное густым кустарником, можно было по узкой открытой полянке. Любовь Ивановна выслала вперед разведку — двух бойцов взвода Бидули. Разведчики возвратились быстро и доложили, что лес, в котором они находятся, со всех сторон окружен немцами. Тогда Любовь Ивановна приказала всем вооруженным занять круговую оборону.
Внезапно налетели гитлеровские бомбардировщики и сбросили на лес бомбы. Столетние сосны с глухим шумом повалились на землю.
…Иван Павлович и капитан Макаров, разгромив немецкий батальон, отступали теперь на следующий рубеж, чтобы организовать там новую засаду. В это время у них в тылу разгорелся бой. Разведчики доложили, что фашисты большими силами окружили лагерь.
Одна рота второго батальона, который подошел к Ивану Павловичу, осталась в засаде, а остальных партизан командир спешно повел на помощь окруженным.
…Немцы готовились всю ночь, чтобы утром с новых позиций начать наступление на лагерь. На рассвете, когда у них все было готово к решающей атаке, на них налетели партизанская конница и тачанки с пулеметами. На небольшой поляне разгорелся ожесточенный бой. Закончился он быстро. Поляна покрылась сотнями трупов в фашистских мундирах. Кольцо окружения было прорвано.
Рота Бидули потеряла в кровопролитном бою более трех четвертей своего состава, но не отступила ни на шаг. Трижды раненый, в последний раз смертельно, Бидуля так и не ушел с поля боя.
Увидев командира, Бидуля попытался было улыбнуться и доложить, что врага он не пропустил, но сразу потерял сознание. Через несколько минут его не стало.
Пулемет Карпенко жил. Стрелял он как-то странно: то заливался сердитыми длинными очередями, то, словно умирая, посылал одиночные прощальные выстрелы. Когда Иван Павлович подошел к пулеметчикам, стрелял только Яков. Он стрелял с перерывами: кровь заливала ему глаза. Карпенко неподвижно лежал на дне окопа. Из кармана его почерневшей от крови рубахи виднелся листок бумаги. Ивам Павлович взял его в руки. Это было заявление: «Если я умру… считайте коммунистом».
Иван Павлович снял фуражку.
Ночью командир решил вывести свой батальон из леса. Но разведчики, действовавшие всю ночь, доложили утром, что выхода из окруженного врагом леса нет. Спасая людей, Иван Павлович и капитан Макаров сами попали в окружение.
Леня Устюжанин
Дорогу Лене и Аленке указывали пожарища.
Днем над землей стоял едкий дым; он висел траурным покрывалом над лесами и весенним Днепром. Изредка показывалось печальное солнце. Пылали украинские села, и некому было тушить пожары. Враги озверели. Морозными утрами гитлеровские солдаты грели свои озябшие руки на пепелищах. Отогреваясь в разрушенных селениях, они с нескрываемым страхом поглядывали на леса.
В леса шли и шли фашистские полки и батальоны. А обратно ползли забрызганные кровью машины, до самого верха нагруженные трупами и ранеными. В глазах солдат стоял страх. Здесь они видели трупов не меньше, чем на фронте.
…Леня Устюжанин упорно пробирался к городу. Он хорошо понял командира и так сроднился с этой мыслью, что ему временами казалось, будто он сам ее первый высказал. Гитлеровцы будут воевать в лесах, а здесь, возле города, на всех дорогах будут взлетать на воздух их машины, найдут свою могилу танки.
Идти было трудно. Днем по всем дорогам сновали машины, мчались мотоциклисты, а местность была открытая. Хотя и попадались рощицы, но весна еще не успела покрыть их листвою и они просвечивались из края в край.
Их было пять человек. Днем даже такой группой идти было опасно, поэтому передвигались только ночью. С рассветом партизаны прятались где-нибудь в глухом месте. И все же несколько раз на них чуть не наткнулись рыскавшие вокруг немецкие солдаты.
Вдали гремели пушки, мерно строчили пулеметы, и звуки эти то отдалялись и затихали, то раздавались где-то близко, и тогда были хорошо видны вспышки от разрывов снарядов.
Война не прекращалась и ночью. Партизанские группы рассыпались по всему лесу, и немцам сейчас трудно было определить, где фронт, а где тыл, потому что и днем и ночью можно было ждать нападения отовсюду.
Леня Устюжанин безошибочно вел свою группу по намеченному направлению. За время своих боевых походов он научился ходить бесшумно. У него выработался чрезвычайно тонкий слух, который он почему-то называл нюхом. «Я, — говорил он, — нюхом чую, где враг».