с, я тоже чем-то по хозяйству помогла, посадила она нас, спрашивает: чё, мол, надо? Ну, мы давай расспрашивать, а она возьми да и скажи: дескать, вам бы «княжью заимку» поглядеть!
Ирма даже подалась вперед, вспоминая ту историю.
— Что за заимка? Откуда знаешь? Она и отвечает: дед ее воевал за Колчака, а потом, когда красные наступали, решил из армии-то утечь. И утек, и там скрывался, на этой самой заимке. Ты откуда знаешь, спрашиваем, а она отвечает, что ее бабка, тогда совсем молодайка, к нему бегала поесть носила, да и так, вообще…
Ирма закурила.
— В общем, выяснили мы, что сама-то старуха обо всем узнала много позже, когда дед умер. Тут бабка ей и давай рассказывать историю своей жизни и любви. Ну, а как не рассказать, что бегала к жениху за несколько верст и все лесом и ночами! Мы, конечно, давай ее расспрашивать. Смотрим, а она что-то жмется, отмалчивается. Что, думаем, за беда? Почему вдруг замолчала? Зачем вообще было начинать? Расспрашиваем, а она молчит. Потом сама спрашивает: вы, мол, с Бориской тут шастаете? Мы спрашиваем: с каким Бориской, ты чего? А вот, говорит, уже сколько лет тут по окрестностям бродит, да все о том же выспрашивает, что и вы. Про то, что где есть, да что где построено, а сам противный, во всякую дыру нос сует. Мы, конечно, отнекиваться начали, и снова расспрашиваем, но вроде как уже про заимку спрашивать вовсе перестали. Тут вдруг она и говорит: мол, ладно уж, расскажу, но вы никому больше не рассказывайте, потому что место там сатанинское, там грех живет и людей соблазняет.
Ирма замолчала.
Воронов, подождав немного, спросил:
— И что дальше?
— Дальше? А что дальше? Она нам долго и витиевато пересказывала рассказ то ли бабки своей, то ли матери, я так и не поняла, и Федор тоже не понял. В общем, тогда мы об этом почти забыли.
— Это как понимать «почти забыли»?
— Леша, ну что ты хочешь! Парень и девчонка влюблены друг в друга, и влюблены по-взрослому, с сексом! Какие там тайны местной истории! О чем ты!
Воронов посмотрел на нее с сомнением:
— И совсем забыли, и навсегда?
Ирма посмотрела на него, будто решая, стоит ли продолжать рассказ, и продолжила:
— Нет, не навсегда. Рассказала нам об этом старушка в начале лета, наверное, в июне, а в августе Овсянников как раз и попросил отвезти какие-то его бумаги в Город Скорнякову. Одной ехать неохота было, и я, конечно, потащила за собой Федьку, ну, и еще кто-то за нами увязался. Дорога-то дальняя, да и не такая, как сейчас.
Ирма улыбнулась, вспомнив, видимо, как крутила педали велосипеда.
— Бумаги Скорнякову отдала, а он говорит: заходите, ребята, чаю попейте, да расскажите, как там дела. Ребята отказались, потому что до автобуса часа три-четыре оставалось, и они хотели по городу пошастать, в кино зайти. Федька сразу с ними навострился, а я возьми да и скажи: а вот хочу чаю! И — осталась!
Ирма усмехнулась.
— Сидим, пьем чай, приходит вдруг Клевцов. Весь из себя такой важный! Лето, жара, а он в костюме и в галстуке, будто из кино! И сразу начал меня клеить! Вот честно тебе говорю: клеил, будто на танцульках, даром что я школьница, а уже — баба! И все сразу поняла, и мне приятно конечно же! В общем, давай он собираться, дескать, дела, и говорит, мол, могу вас отвезти прямо на автовокзал. И, знаешь, все его слова, все интонации, все жесты такие… как бы сказать… свысока! Чтобы сразу было видно, кто я и кто он! Ну, тут я и дала маху, и про заимку рассказала. Не то, чтобы открыто, но намекнула, дескать, и мы тоже не лыком шиты. Он вроде давай дальше лезть, а я — обратный ход. В общем, наигрались. Хорошо еще, что я ему ничего не сказала о том, что рассказ-то этот я не в Балясной услышала. Там-то он все бы перевернул, а к нам не полез.
— Почему? — не удержался Воронов, уже предполагая ответ.
И не ошибся.
— К нам он не лез, потому что Ивана боялся! Боялся пуще огня, это я точно знаю! Почему? Не спрашивай! Но боялся!
— И ты думаешь, что эту самую заимку он так и не нашел?
Ирма молчала, обдумывая ответ, потом заговорила.
— Не знаю, кто ее нашел, но — нашли!
— Погоди-погоди, — насторожился Воронов. — От кого ты это слышала?
— Не «слышала», а знаю, — отрубила Ирма. — Борис…
— Борис — это Клевцов? — перебил Воронов.
— Да! Так вот, он осенью, когда уже начались занятия, прислал студента в Балясную, чтобы тот мне передал, что Клевцов снова в селе на другом берегу, там, где мы с Федором эту старуху нашли. Я туда собралась, думала, что иду одна, а, оказывается, Федор за мной увязался. Почему и как узнал — не знаю, и обнаружила, что иду не одна, уже там. Как я ни старалась, улизнуть от него не удалось, пришли вместе в тот дом, куда Клевцов позвал. Пока ждали, а ждали долго, захотелось мне по малой нужде. Пошла в уборную, а Федька за мной увязался. Я и не заметила, а на обратном пути он меня схватил, затащил в сарай. Я сначала-то замешкалась, вроде как уступила, а потом его толкнула, да так сильно, что он пролетел метра три и упал. Упал, ударился головой о стенку сарая, лежит охает. Я испугалась, бросилась к нему. А он, сукин сын, меня схватил и давай по полу расстилать! Я не даюсь, конечно, барахтаемся! И вдруг вижу, стоит деревянный ящик. Я сразу хотела сесть, а Федор продолжает меня тискать. Ну, я ему в зубы и дала. Он откатился в сторону, орет, злой! Потом увидел, что я сижу неподвижно и куда-то смотрю, стал туда же смотреть. Я-то боялась, а он нет! Вскочил, ящик этот схватил, хотел открыть — не получается. Начал его курочить, я говорю: не надо, не знаем же, чей он?
Федор сначала меня отталкивал, потом успокоился. Говорит: ладно, мы сюда ночью проберемся и ящик этот заберем.
Ну, договорились, выходим из сарайки, а тут как раз Клевцов идет. Ну, тут Федор на него и налетел. Побил он его сильно тогда. Студенты услышали, стали собираться, я Федора и утащила, а то нас обоих там ухайдакали бы, — усмехнулась Ирма.
— А потом что? — спросил Воронов.
— Убежали, устроились за околицей, решили, что просидим до того времени, когда все утихнет.
— Так хотелось ящичек спереть? — усмехнулся Воронов.
— А ты не ржи! — вскинулась Ирма. — Ты там не был и судить не вправе!
— Ладно-ладно, мир.
— Федька, конечно, раз тихо сидеть надо, снова ко мне полез… Ну… после уснул… И я решила, что одна схожу. Ну, думаю, если Клевцов меня одну там поймает, скажу, что к нему шла, а если с Федькой, то уже не отвертеться.
— Логично, — кивнул Воронов, снова вызвав гневный взгляд Ирмы.
— Пробралась я туда, — продолжала Ирма, — глянь, а ящичка-то и нет. Все обшарила, может, думаю, куда переставили, а ничего не нашла. Ну, пошла обратно. Иду, уже почти подошла к месту, где Федьку оставила спящего, а он вдруг сзади на меня набрасывается и орет: куда, сучка, ящик спрятала!
— Так он с тех пор на тебя и грешит? — поинтересовался Воронов.
— Ну, а что изменилось-то? — как-то лениво спросила Ирма. — На всю жизнь теперь грех на мне. Да мне, если честно, по фигу! Грехом больше, грехом меньше! Кто считает?
Воронов кивнул, глядя на Ирму, потом спохватился:
— А я так и не понял: с чего ты мне стала про все это рассказывать, связывая с заимкой?
— А! — оживилась и Ирма. — На ящичке том эмблемка такая была… не знаю, как описать… Приедем домой, попрошу у бабки бирюльку тебе показать.
— Кого? — переспросил Воронов.
— Ну, безделушку, вроде медальона. Этот значок и есть с заимки.
— Точно?
— Люди говорили.
Воронов посмотрел на часы:
— Значит, вот что, милая моя, ты сейчас погуляй где-нибудь, посиди в кафе, но только так, чтобы все время быть на виду, ясно?
— Да что ты все командуешь? — снова начала злиться Ирма.
И осеклась, посмотрев на Воронова.
— Делай, как я сказал, если не хочешь вскорости повстречаться с Овсянниковым. Все время будь на виду, не прячься, ясно?
Ирма кивнула.
— И думай все время, соображай, что могло бы стать причиной убийства Овсянникова? Поняла?
— Поняла, — кивнула Ирма. — А что могло стать?..
И снова осеклась.
Воронов отсутствовал часа два, не больше, после чего они отправились в обратный путь. Всю дорогу он молчал, а Ирма не хотела начинать разговор, все еще обижалась.
Ни она, ни Воронов знать не могли, что через полчаса после того, как они заняли места в ресторане, в номер одной из гостиниц Города вошел модно одетый, уверенный в себе человек лет тридцати пяти и, обращаясь к другому, тому, что, видимо, остановился в этом номере, сказал:
— Ты знаешь, кого я сейчас встретил выходящим от скорняка?
— Ходжу Насреддина, — хмуро пошутил его собеседник, к которому обращались «Сава».
Вошедшему обидеться бы, а он и не подумал. Наоборот, развеселился пуще прежнего и сообщил:
— Полкана!
Сава посмотрел внимательно:
— Ты, Хомяк, знай, чем шутить.
— А я не шучу, — плюхнулся в кресло тот, кого назвали Хомяком. — Полкан и есть Полкан. Я его ни с кем не спутаю.
— Значит, говоришь, от скорняка выходил?
— Ага.
— По какому делу был — не знаешь?
— Не стал я так светиться, а за Полканом людей отправил.
— За Полканом? — удивился Сава.
Потом, поразмыслив, спросил:
— Кого?
— Толика и Немого, — ответил Хомяк и, ощутив что-то неодобрительное в вопросе Савы, спросил: — Может, отставить?
Сава снисходительно ухмыльнулся:
— Не надо отставлять. От них Полкан и сам уйдет.
Внимательный сразу догадался, что под фамилией Скорняков скрываюсь я, и это — правда.
Не стану обижаться на тех, кто обвинит меня в примитивизме, в нежелании хоть чуть-чуть поинтриговать.
Как и было сказано, все, что мне известно, я узнавал позднее, чем завершилась вся эта история, и это имело свои преимущества, но и свои недостатки.
Беседуя с теми, кто принимал участие в этих событиях или узнавал о них позднее, я мог сопоставлять разные повествования и видеть много больше, чем в момент события знали все его участники, вместе взятые, однако в тот момент, когда эти события происходили, я был по большей части в полном неведении.