И сразу же вернулся к всегдашней своей манере:
— Ну, давай, работай, времени мало.
Писать рапорта Воронов не любил, поэтому просидел за столом не меньше часа, мучаясь, подбирая слова, размышляя, как надо все изложить, чтобы та сука, которая вчера обещала «закопать», не могла доказать, что голой осталась не по причине конфликта с задержанными.
Потом настроение ему подпортили, сообщив, что всех троих, взятых им вчера, уже отпустили под подписку.
Он уже совсем собрался взять лист бумаги и написать рапорт, когда в кабинет вбежал дежурный. Он распахнул дверь, вошел и замер у входа, уставившись на Воронова.
Потом произнес размеренно:
— В четырнадцать ноль-ноль быть у генерала Грицюка.
Генерал Грицюк не был легендой МУРа по той же самой причине, что и Воронова коллеги не окружали заботой и любовью. Грицюк все свои почти сорок лет, проведенных в милиции, считал, что все эти планы-показатели — абсолютная ерунда, заниматься которой должны начальники. «А дело мента — гнать вора», любил повторять Грицюк, когда его ругали на совещаниях. Впрочем, было это давно, а последние лет тридцать уже не ругали. Опасались ответных шагов. Подробностей Воронов не знал, но знал, что Грицюка многие побаиваются, и от вызова не ждал ничего хорошего.
Дверь кабинета Грицюка распахнулась в тот самый момент, когда часы в приемной начали отбивать два часа дня, и генерал, увидев Воронова, входящего в кабинет, поднялся ему навстречу. Молча пожал руку, указал на стул возле стола, сам сел напротив.
— Ну-ка, дай на тебя посмотреть, — сказал он, и в его голосе Воронову почудилась зависть. — Не каждый день Сава за мента просит.
Воронов сидел, ничего не понимая, а Грицюк возразил сам себе:
— Чего это я чушь несу! Сава никогда за ментов не просил. Никогда!
Помолчал немного, продолжил:
— Я его почти всю свою ментовскую жизнь знаю. Законник. Может парой слов зону поднять, и не одну. Со мной у него «базар» потому, что брал я его в самый первый раз. Представляешь, Алексей, а? Саву первый раз берут, и я первый раз беру. Потом, пока «воронка» ждали, посмеялись с ним. А потом я через него преступление совершил. Первое и последнее, но — совершил. Письмо его матери отнес — Ангелине Борисовне. Той, которую ты вчера спас. И правильно, что ты его отругал за это. Это раньше была этика, чтобы через родных блатного не доставать, а сейчас — какая этика?
Поднялся, вернулся на свое генеральское место.
— У тебя, говорят, отпуск с понедельника? Куда едешь? Билеты купил? Чемодан собрал? — засыпал вопросами Грицюк.
— Нет, — ответил на все вопросы одним словом Воронов.
— И хорошо, — остался доволен генерал. — Потому что с завтрашнего утра ты выходишь на работу в новое управление МУРа. Все подробности завтра. Можешь идти.
Воронов, слабо понимающий, что случилось, шел к двери, когда Грицюк окликнул:
— Ты, надеюсь, понимаешь, что никакого Саву мы с тобой тут не поминали! И в приемной забери повестку. Завтра по ней пройдешь, потом все оформим.
Так Воронов стремительно взлетел вверх. Нет, еще не званием, но чем-то гораздо более важным, чем звание или должность. Именно тогда его и стали звать Полканом, полагая, и отчасти справедливо, что именно хватка и помогла ему сделать этот рывок.
Лишь много позже и случайно Воронов узнал, что ту троицу, которую он взял, отправил к матери Савы его конкурент из «молодых», поднявшихся в перестройку, не признающих «понятия» и решающих по беспределу.
И троицу ту больше никто не видел. Ну, а что, время тревожное, все что угодно могло случиться. И конкурент, все это затеявший, вскоре угорел в своей баньке. А то, что его охрана оказалась вся сплошь пьяной, так в жизни и не такое бывает.
На то она и жизнь…
А Воронов в новой структуре прижился так, будто ее специально под него создавали. Через год он был назначен на должность заместителя в том самом новом управлении, куда его недавно перевели. По тем временам вроде и не так чтобы уж особенно быстро продвинулся. И лишь несколько человек знали, что заместитель он только формальный. На самом же деле он возглавил совершенно новую службу, подчинялся напрямую только первому заместителю министра и положением таким пользовался напропалую.
Да, собственно, он и так-то мало кого боялся.
Это и стало причиной его ухода.
Нет.
Не было никаких интриг.
Просто Полкан так и не смог измениться. Наверное, потому он и стал Полканом…
Во время одной из операций требовалось провести силовой захват минимальными силами. На последней «летучке», за несколько минут до выхода на «точки», Воронов обратился с вопросом к командиру спецназа:
— Кто у вас на этой позиции?
Выслушав ответ, сказал:
— Тут, скорее всего, пойдет главный фигурант.
— Почему? — удивленно спросил командир спецназа. — Мы просчитали, у него четыре варианта отхода. Все равнозначны.
— Вы, майор, не обижайтесь. Просто я его знаю как облупленного.
Воронов промолчал, не стал говорить, что знакомы они долго, и вместе вышли из школы милиции. Просто потом оказались по разные стороны.
— По этой простой причине я установлюсь вот тут.
Воронов ткнул пальцем в точку на подробнейшей карте местности. Посмотрел на окружающих. Уловил недовольный взгляд командира спецназа: чужие всегда неуместны, а если они еще в полковничьих погонах, то стократ вредны! Людей только нервируют.
Понимая это, Воронов отозвал командира спецназа в сторону:
— У тебя на плане четыре неточности, майор!
Увидев возмущение на лице майора, продолжил все так же спокойно:
— Почему не отмечен катерок, который утром пригнали? Кто проморгал? Ты? Подчиненные?
Еще помолчал и признался:
— Будь это учения, я бы тебя тут публично вздрючил по полной программе. Но сейчас не время и не место нервы трепать! А дело делать надо, сам понимаешь. Поэтому не возражай, и продумай, как меня внедрить максимально безболезненно. Скажи, что я… ну… психолог, что ли…
Ну, а дальше все пошло именно так, как предвидел Воронов. Главный объект рванул к катерку, который умчал бы его из этой катавасии, потому что других плавсредств в акватории не было. Это он сам обеспечил и проверил.
Главный объект проскользнул через кустарник, обошел хозпостройки, низко-низко пригибаясь, несся, почти распластавшись над землей, выходя к катерку, когда неизвестно откуда взметнулась фигура здоровенного мужика. И не просто взметнулась, а пробила в область солнечного сплетения так, что главный объект выпучил глаза и разинул рот.
Теперь ему предстояла крохотная пауза, после которой он будет в очень тяжелом состоянии. Именно это состояние и планировал использовать Воронов, когда выходил на эту точку. Допрос был им продуман до мелочей! Одного он не предусмотрел. Главный объект, теряя способность дышать, действовал неосознанно, инстинктивно.
Он просто ткнул ножом. Он не целился, у него не было никакого плана. Но удар был такой, что хирурги колдовали над Вороновым несколько часов. И в реанимации он лежал четверо суток.
Потом больше месяца лечился. Выполнял все предписания врачей и тренеров, но комиссия была неумолима: не соответствует.
Вечером к нему приехал министр.
Без цветов. Без апельсинов.
Сел напротив и сказал:
— Не знаю, как ты это перенесешь, но перенести надо. Мы с тобой не прощаемся, ты всегда наш. Скажи, где хочешь работать, — решим. Но меня даже не думай просить вмешаться. Ты живой полезнее, — хмыкнул министр, прощаясь.
Должность Воронову придумали простую — начальник аналитической службы, и контора вполне надежная, солидная. И опять же никакого риска для здоровья.
И случилось это три года назад.
12
Сава, между прочим, в Городе оказался не случайно. Совсем не случайно.
Прошел слух, будто уже несколько расположенных в Городе компаний, занимающихся нефтью, газом и всем, что с ними связано, перешли от проверенных людей в руки людям незнакомым, мутным, а то и вовсе враждебно настроенным.
Ну, известно, как у нас бывает. Сперва, услышав такое, смеялись: мол, брехня. Потом стали друг друга успокаивать, будто не так уж все и серьезно. А когда стало ясно, что дело обстоит именно так, как говорили с самого начала, народ начал дергаться.
А чего дергаться, если уже все сделано, спросил кое-кто из братвы, посерьезневшей за пару последних десятилетий. Той самой братвы, которая усекла, что стволы и бейсбольные биты, а равно и динамит — уже несовременно. Иногда — день вчерашний, а то и позавчерашний.
Люди, которые поняли, что на ошибках надо учиться. Лучше, конечно, ошибок вовсе не делать, но если уж такое случилось, то учиться на них.
Правда, учиться не всепрощению. Тех, кто обманул своих, следует наказать. Но только после того, как будут извлечены уроки и сделаны выводы. Саву и поставили разбираться.
Между прочим, несмотря на известность Савы, многие были убеждены, что называть его следует «Сова». Кто-то при этом говорил, что сова — птица хищная и охотится ночами. Ну, то есть конкретно — из братвы птичка. Другие говорили, что ломануть ночью, само собой, дело хорошее, но сова — птица мудрая. А ОН — мужик мудрый, сам слышал про такое.
Реальность была проще. Сава был мальчиком из хорошей семьи.
Сева Злотницкий — так звали Саву в начале его жизни — был из семьи весьма и весьма достойной, и предвиделась ему карьера на дипломатическом поприще, благо папа его был дипломатом. Не сказать, что прогуливался по самым высоким коридорам высотки на Смоленской площади, как у себя дома, но, видимо, как говорится, был вхож, потому что, когда Злотницкого-папу задержали прямо в Шереметьеве-2 сотрудники КГБ, последствия были весьма и весьма серьезные. Говорили, будто несколько человек именно с самых высоких этажей разных зданий предпочли смерть всем другим видам наказания.
Папа Злотницкий, которого взяли с бриллиантами, которые он вез откуда-то из Голландии, со следствием сотрудничал и рассказывал все, что интересовало товарищей с площади Дзержинского. Правда, получил большой срок, но без конфискации.