Пока суд да дело, мама Злотницкая дальновидно и без истерик уехала с Севой в дальнее Подмосковье, благо учителя иностранных языков на периферии были в дефиците. Там они и устроились, чтобы все дела, в которые был замешан папа Злотницкий, не мешали им жить.
Там Сева и ступил на новый путь.
Мама очень боялась, что мальчик совершенно «не приспособлен», но ошибалась, и, как выяснилось, ошибалась радикально!
В первый же день, выйдя во двор, Сева был окружен компанией местных пацанов, которые хотели «прописать» «московского». Они не имели ничего против него, но порядок есть порядок. Они уже придумали ему кличку и решили, что будут называть его «сявым», то есть мелочью, которая выполняет мелкие поручения и голоса не имеет.
«Прописка» — дело серьезное, и делать его на виду у всех нельзя. Поэтому Севе кивком указали, куда надо идти. Местных было человек пять, и по плану «московский» должен был испугаться и застыть на месте. Ну и все ясно. Прописан в сявки.
Был, конечно, вариант маловероятный, при котором «московский» начал выяснять — чёпачём? Типа вы, парни, не того бить собрались, давайте разберемся. И тогда результат тот же — сявый.
Вариант, по которому повел себя Сева Злотницкий, удивил всех.
Он пошел за сарай, не сказав ни слова. Шагал быстро, но неторопливо. Будь там кто-то взрослый, сказал бы «идет решительно», но пацанам такие тонкости были неведомы.
За сараями была еще одна дорожка, кроме той, по которой они пришли, и «московский» еще мог убежать. Местные чуть замедлили ход. Все-таки новый пацан не испугался, пошел сразу, без понтов. Бить его всерьез никто не хотел. Так, попугать…
«Московский» остановился так резко, что никто и не сообразил, а он уже ударил в лицо первому из шедших за ним. Ударил точно в нос, и кровь сразу же потекла у парня по лицу.
Ну, кровью-то тут никого не удивишь, а вот продолжение удивило. «Московский» не побежал, надеясь на всеобщее замешательство, а встал в стойку.
Ну, и это, в конце концов, тоже привычно, но вот потом…
— Парни, я вас в первый раз вижу, и вы меня — тоже. Следовательно, претензий у нас друг к другу быть не может. Мы с мамой приехали сюда и будем тут жить. Если есть какие-то условия, которые я должен выполнить, — говорите, а в такие игры я играть не буду.
Все вокруг молчали, ошеломленные, а Сева после паузы предложил:
— Лучше нам стать друзьями.
Мысль, конечно, не новая, но еще никто из тех, кто окружил Севу, никогда не слышал ее в такой обстановке. Не слышали, но после паузы потихоньку завязался разговор. Обычный разговор между парнями во дворе…
На следующее утро Сева вышел из подъезда и, подойдя к ребятам, сидевшим возле дровяников:
— Са ва?
После паузы кто-то спросил:
— Чего?
Сева улыбнулся:
— Это по-французски. Означает «как дела». А ответ такой же.
— Какой?
— Ну, так же «Са ва», — повторил Сева. — А если дела хорошо идут, то можно сказать «Са ва бьен».
— У тебя-то как? — улыбнулся кто-то из ребят. — Бьен?
— Са ва бьен, — улыбнулся в ответ и Сева.
Он вообще почти постоянно улыбался, будто наплевав на несчастья, свалившиеся на его семью. Так Сева стал Савой.
Саве не было семнадцати, когда судьба сделала крутой поворот, хотя, казалось, что круче уже не бывает.
Была середина семидесятых, и страна еще не знала, сколько стоит доллар, и жила спокойно. Однако доллары как элемент бытия существовали и перемещались по Советскому Союзу.
Однажды Саву отозвал в сторонку один из парней их компании — Левый. Звали его так потому, что был он левшой, а это в драке давало большие преимущества. Но, с другой стороны, Левый был глуп, но понимал это и чаще просто молчал.
На этот раз он, отведя Саву в сторонку, изложил свою проблему. Суть ее была в том, что вчера Левый и еще два парня, которых он впервые видел, спокойно пили портвейн в одном из двориков возле платформы электрички, когда вдруг ни с того ни с сего к ним привязался какой-то мужик.
— Главное, мы его не трогали совсем, — жаловался на мужика Левый. — Просто выпивали, базарили, а он вдруг как мент на нас попер. Мол, сквернословите при детях, при женщинах! А те будто никогда матерков не слышали, — искренне хохотнул Левый.
— Ага, — кивнул Сава, поощряя рассказчика.
— Ну, короче, достал он нас. Правда, я сидел, а парни ему морду пощупали, — как бы оправдываясь, поведал Левый.
— А ты просто в стороне сидел? — уточнил Сава.
— Ну да! — почти радостно подтвердил Левый. — В первый раз.
— Ну а когда был второй раз? — обреченно спросил Сава.
Он был убежден, что Левый ввязался в историю с милицией, и уже думал, как бы помочь этому парню туповатому, но «своему».
Но Левый удивил:
— Да, он сам попер. Ему вломили, а он через пару минут снова начал тут маячить, — пояснял Левый, и в его словах сквозили обида и непонимание. — Ну, видит же, что нас трое, а прет. В общем, дурак дураком.
— Ну а милиция что? — решил поторопить рассказчика Сава.
— Милиция? — удивился Левый. — При чем тут милиция? Милиции не было.
— Ага, — скрыл удивление Сава. — Ну а дело-то в чем тогда?
— А вот. — Левый вытащил из кармана несколько зеленых бумажек, в которых Сава сразу же узнал доллары, которые в кругу его прежних одноклассников и друзей не были редкостью. — Я потом огляделся, когда парни его увели, а там лежат эти…
Он не знал, как обозвать сомнительные бумажки.
— Они еще были в такую… трубочку свернуты, — пояснил он дополнительно.
Долларов было много, это Сава понял сразу. И обладание ими в одно и то же время и приятно, и опасно.
Приятно потому, что есть они не у всех и выделяют из массы тех, кто ими обладает. А опасно по той же причине. И если с этими долларами заловят, то мало не покажется. Уж кто-кто, а Сава это знал точно.
В первые секунды он не хотел даже брать доллары в руки, но потом сам себе сказал, что проблему это не решит. Если Левый начнет рассказывать о долларах всем подряд, то рано или поздно наткнется на ненужных слушателей, а последствия Саве и придумывать не надо было. «Значит, — решил он, — надо Левого как-то притормозить».
План созрел моментально, и он сказал:
— Это американские доллары, Левый.
И Левый побледнел:
— Точно американские?
Значит, тоже понимает, чем это пахнет, подбодрил себя Сава.
— Их нужно продать как можно скорее, — заключил он осмотр денег. — Как можно скорее, потому что…
— Да я и сам понимаю, — подхватил Левый. — Скажут, что шпион.
— Ну! — поддержал Сава идею идиотскую, но такую важную в представлениях приятеля. — Тут лучше не светиться.
Он помолчал несколько минут, а Левый уважительно и осторожно молчал, не мешая и не отвлекая.
Потом спросил, заранее зная ответ:
— Ты их кому хотел продать?
— Да я-то кому продам? — снова испугался Левый. — Почему тебя и спросил, что сам и не знаю, как быть! Я-то подумал, может, у тебя в Москве есть кто на такие дела?
На «такие» дела было несколько человек, но сейчас, почти сразу после суда над отцом, обращаться к ним было рискованно. Лишь после долгих размышлений Сава подумал, что он все-таки знает двух человек, к которым можно обратиться относительно спокойно.
Он все продумал и следующим утром на электричке отправился в Москву.
Ехал без денег: мало ли что.
Деньги с опаской взял обратно Левый, который за ночь должен был найти человека, который рано утром отправится с деньгами в столицу и там, в условном месте, передаст их Саве.
Получив пакетик с двумя стодолларовыми бумажками, Сава сказал ничего не знающему курьеру:
— Запомни сам и Левому передай: ни ты, ни он ничего не знаете. Ты мне ничего не передавал, ничего не вез, понял?
Дождавшись кивка, сказал:
— Ты вообще в Москву в кино приехал.
Сава огляделся, выбрал самую большую афишу:
— Сейчас мотоцикл свой оставь где-нибудь, садись в метро и езжай на Арбат в «Художественный», там югославский детектив идет. Скажешь, что из-за него приехал, а меня случайно встретил.
Он внимательно посмотрел на ничего не понимающего парня и спросил:
— Ты все запомнил? И — главное, мы с тобой встретились случайно. Ты меня спросил, как на Арбат проехать, а я сказал, что лучше на метро. Всё, езжай! — скомандовал Сава.
Он никому не смог бы потом объяснить, почему так сделал, но, когда его через пару часов взяли с инвалютой в сумме двухсот долларов Соединенных Штатов Америки, рассказывал одну и ту же историю: доллары он купил у какого-то пьяного мужика, который жаловался, что его подло обманули, заставив обменять родную русскую бутылку водки на эти паршивые бумажки.
На вопросы о курьере сначала вовсе удивленно уточнял, кто это такой?
Потом «вспомнил» и рассказал о югославском детективе, который подмосковный придурок захотел посмотреть. На другие вопросы о мотоциклисте отвечал просто: ничего не знаю больше.
Мотоциклиста тронули только раз и, услышав его рассказ о том, что в «югославском кино» по экрану бегала совсем голая баба, больше не вызывали. Ну, ясно, какой интерес у парня в шестнадцать лет.
Саве же не поверили, едва подняли дело отца. Версия была простая: отец где-то припрятал доллары «на черный день», а сынок их решил в дело пустить.
Доставленный из колонии отец был ни сном ни духом, как говорится, поэтому был ошарашен и орал, как сумасшедший, а потом просто потерял сознание. Придя в себя, обнял сына, заплакал, стал умолять раскаяться и все рассказать, но Сава стоял на своем, не отрицая, что был «умысел на извлечение нетрудовых».
Ему, конечно, не поверили, но отца от этой истории «отцепили», просто вернув на продолжение отсидки. А Сава отправился по приговору на три года. Там ему и восемнадцать исполнилось. Со всеми вытекающими.
До этого он никогда не встречался с настоящими уголовниками и не знал их законов, но, оказавшись в колонии для малолетних, с самого первого шага вел себя так, будто в милиции собрались все его враги.