— Надо было тебе в домике его посмотреть, — внезапно сказала бабка. — У него там много чего должно бы быть.
— А ты откуда знаешь?
Ирма повернулась к ней так резко, что бабка вскрикнула:
— Ты чего, дура, меня пугаешь?
Потом поправила узелок платка, покрывавшего голову:
— Мы, как-никак, в одной деревне живем, иногда друг к другу ходим. То на чай, то на рюмочку, — таинственно отговорилась Нателла. — Может, он говорил, может, старуха его.
— Да, были мы с тобой в этой избушке, — напомнил Воронов Ирме. — Ничего особенного там и нет.
— Ага, а он первому встречному сразу скажет: вот тут у меня самые важные бумаги и лежат?
— Бумаги? Почему именно бумаги? — спросил Воронов, и ему показалось, что Ирма немного смешалась. — Он вроде про бумаги не говорил ничего.
Воронов посмотрел на нее внимательно.
— Или ты что-то такое знаешь, о чем я и не догадываюсь?
Ирма окончательно смутилась и обозлилась.
— Что ты меня все выспрашиваешь? Мы с тобой вместе были и у Овсянникова, и у Скорнякова, и ты слышал все, что и я!
— Да не кричи ты, — попробовал ее урезонить Воронов, но Ирма вскочила и ушла в избу.
— Чего это она?
— Да мент этот приходил, все выспрашивал, а теперь ты!
— Вот интересно, — улыбнулся Воронов. — Меня ты тогда сравнила с «мильтоном», а участкового «ментом» зовешь. А ведь он тебя охранял, можно сказать.
— Какой участковый? — удивилась Нателла. — Участковый с тобой ушел, а этот пришел уже после вас.
— Это кто? — начал догадываться Воронов. — Майор?
— Ну, вроде, — задумалась бабка. — Наглый такой, все стращал: мол, в милицию заберу.
«Странно, — подумал Воронов, — чего ей пугаться? Мы не в розыске, здесь за нами никаких грехов нет, а женщина, хоть неделю прожившая в столице, любому менту такой скандал закатит, если ее просто так заберут, что никому мало не покажется!»
— А чего знать-то хотел?
Воронов спросил и сразу же подумал, что им майор ни слова не сказал, хотя должен был хоть как-то заметить, что женщину, которую допросил Кашуба, он и сам только что допрашивал.
«Странные тут отношения», — усмехнулся Воронов про себя.
— Ну, а сам-то он почему Ирму расспрашивал, а не туда сразу отправился?
— Почем я знаю? — резонно ответила Нателла. — Я же их не караулила, у меня делов полно.
Ну, в самом деле, нет у старухи нужды следить за внучкой.
— А вы мне вот что скажите, баба Ната, — попросил Воронов. — Вы Овсянниковых давно знаете?
— Жену евоную не очень давно — лет сорок, — доложила бабка. — А с Ванькой-то всю жизнь знакомы. По молодости-то и женихались.
Она прикрыла рот ладошкой и коротко хохотнула.
И Воронов вдруг подумал, что все истории, которые он тут слышал, это для него — болтовня, а для нее это просто воспоминания, и они могут быть гораздо обширнее, чем ее рассказы.
— А вот Овсянников, он ведь мог знать об этой заимке столько же, что и вы…
— Да он, поди, много больше знал, — беззаботно махнула рукой Нателла. — Мужики-то, про которых я говорила, у них же останавливались всякий раз. Ванькин дед-то партийный был, вроде вожака в деревне. И тот мужик, который пропал, с ним часто про многое беседовал. И так Ванька поворачивал в своих рассказах, будто он при тех разговорах присутствовал и даже парня этого как-то сопровождал. Правда, летом, когда тепло.
Потом, будто спохватившись, сказала:
— Погоди-ка.
Ушла в дом, а вернувшись, показала Воронову лежащий в ладошке медальон:
— Вот, смотри, Ванька мне тогда бирюльку подарил.
Воронов бережно, будто стеклянный, взял медальон в руку, повертел его, оглядел внимательно со всех сторон и так же бережно положил обратно на ладонь старушки. Она тоже посмотрела на него, а потом медленно, с какой-то тоской, сжала руку в кулачок.
Подумала и добавила:
— Это, правда, если ему верить.
— А верить ему можно было?
Бабка добросовестно обдумала вопрос и ответила:
— Да вроде можно было.
Воронов хотел еще о чем-то спросить, но ворота распахнулись, и вошли друг за другом майор и Кашуба.
Они о чем-то бурно спорили и по дороге к столу успели обменяться парой фраз, но, подойдя ближе, замолчали.
Кашуба на правах старого знакомца спросил:
— Баба Ната, покормишь чем-нибудь?
Полицейские тем временем закончили обедать и стали собираться.
После обеда проводив гостей, Воронов прилег, размышляя, хороша ли эта склонность к дневному сну, и проснулся уже под утро, часа в четыре. Покурил, поворочался и снова уснул.
Окончательно проснулся и вышел во двор часов около восьми, когда и был настигнут вопросом бабки:
— Ирка где?
Оказалось, что Ирму она не видела с того самого момента, когда та еще вчера днем, разозлившись, ушла в избу. Вечером она «вроде», по словам бабки, «бродила в сенках», а потом затихла.
Нателла с раннего утра, пока Воронов спал, обежала несколько соседних дворов, где жили некогда подруги Ирмы, но там о ней ничего не знали.
— Вот, куда она усвистала? — шумела Нателла, но видно было, что на сердце у нее неспокойно.
— Ну, ты же знаешь, какая она вертихвостка, — напомнил Воронов скорее для очистки души.
Бабка, однако, игру не приняла. Несмотря на раннее утро, налила себе стаканчик самогонки, выпила, не закусывая, и через минуту сказала:
— Ну, вроде полегчало.
Врала точно так же, как Воронов минуту назад.
А он посерьезнел и сказал, будто в сомнении:
— Вот что, Нателла. Не исключено, что она подалась-таки в Город. Видать, решила меня обставить и сделать все самой.
— Что сделать-то? — вроде прикрикнула бабка, но Воронов только махнул рукой: дескать, потом.
В Город он прибыл ближе к обеду, из машины выбрался на окраине, дав водителю кучу распоряжений, и дальше отправился автобусом.
Скорняков, казалось, не удивился, открыл дверь, пригласил пройти.
Закрывая дверь в кабинет, сказал:
— Я надеялся, что вы вскоре вернетесь…
— Не «надеялись», Михаил Иванович, а знали точно, — перебил Воронов. — Очень много нестыковок вы мне дали для размышлений. У меня к вам несколько вопросов.
— Ну, начинайте, — вздохнул Скорняков.
— Для начала — кто такой Махортов?
Скорняков сдавленно охнул, еще сильнее вдавился в кресло и вдруг вскочил:
— Нашли, значит?
15
Скорняков поднялся из кресла, подошел к столу, достал сигарету из деревянного ящика, потом снова положил ее туда. Снова взял, размял, закурил. Сделав несколько затяжек, взял в руки пепельницу, вернулся к креслу.
— Ну-с, так, — будто подвел он итоги некоего процесса. — Значит, нашли…
Воронов уже успел продумать стратегию и тактику предстоящего разговора и сказал спокойно, почти без интонаций:
— Нашел, но, уверен, слишком малую долю того, что есть. И вообще это была находка случайная. Овсянников вряд ли держал дома, то есть в месте, где кто-то другой мог наткнуться случайно, важные бумаги.
— Да-да-да, — торопливо закивал головой Скорняков. — И вообще…
Он сделал несколько затяжек. Сперва торопливо, выпуская дым через ноздри, потом спокойно, размеренно, а в конце, глубоко затянувшись, пустил несколько колечек дыма, после чего затушил сигарету.
— Пора, пожалуй, рискнуть и рассказать о своих подозрениях.
Он даже не глянул в сторону Воронова, будто давая понять, что его мнение тут не имеет никакого значения.
— Возможно, все, что я тут надумал сам себе, окажется пустым фантазированием, но это покажет только будущее, — проговорил он медленно, будто все еще раздумывая. — Наши интересы пересеклись в плоскости тайного общества. Оно соединило и мой интерес к сибирскому сепаратизму, и интерес Ивана к Балясной.
Скорняков увидел удивление Воронова и жестом предупредил возможные вопросы: дескать, все сейчас сами поймете.
— Вы помните мои слова о том, что тут, в Сибири, немного странным образом пересеклись интересы декабристов и поляков. Сближало их многое. Начать с того, что и те, и другие намеревались изменить порядок в империи и готовили заговор. И те, и другие успеха не добились, поскольку заговор в реальности оказался секретом Полишинеля, о котором не знал только ленивый. В общем, много разного, вплоть до мелочей, но не это главное. Самое важное, что сближало, — отношение к трону!
Скорняков подошел к стеллажу, вынул солидных размеров том, судя по внешнему виду, довольно старый, положил его на стол, потом присел сам.
— Эта книга создана мной. В том смысле, что все, находящееся тут, собрал я. Вы спрашивали о материалах, и вот они перед вами. Собирал по листочку, если не мог взять — делал копии, если невозможно было скопировать — запоминал, потом пересказывал по памяти. Вы скажете — кустарничество, а я скажу — труд! И ничем не менее важный, чем труд тех историков, которые сидят в архивах! Надо просто понять, что за любым документом стоят люди, которые в любой момент могут проявить обычные человеческие качества и что-то напутать, — улыбнулся Скорняков. — Впрочем, это уже теория, а нас интересует сейчас практика.
Он потер ладони друг о друга.
— Итак, практика. Напомню вам, друг мой Алексей, некоторые детали, которые помогут понять дальнейшее в отношениях декабристов и поляков. Учтите, что отношение и к тем, и к другим всегда было неоднозначным. Тут вам и принципы дворянской солидарности, а император — первый дворянин державы! И патриотизм, а защищать державу могут только дворяне — соль ее! А с другой стороны, угнетение, неравноправие и все такое прочее. Следовательно, точек зрения много, а отношений еще больше.
Скорняков сцепил пальцы рук, сделал несколько вращательных движений.
Продолжил:
— Убийство Павла, как известно, еще долго откликалось российскому трону разного рода намеками и напоминаниями. Александру открыто поминали его осведомленность о предстоящем убийстве отца, что, конечно, не способствовало росту уважения к монарху. После того как «сместили» Павла, да еще, вспоминая свержение его отца — Петра III — и воцарение маменьки Екатерины, гарантий неприкосновенности нового монарха никто не мог бы дать. В общем, Александру пришлось приложить много сил, чтобы в Европе создалось впечатление, будто в России появился настоящий монарх, то бишь единовластный правитель!