С самого первого дня пребывания в конторе Ниночка поставила себя так, что всегда была «в стороне». Единственный человек, который мог задать ей любой вопрос, зная, что получит самый подробный ответ — Гридин, пользовался этим правом крайне редко, понимая, что кредит доверия нельзя расходовать по пустякам.
Правда, сейчас случай был особый, и вопрос он задал, однако сразу же выяснилось, что и Ниночка знает очень мало. Точнее, не «знает», а «предполагает». Все эти предположения она честно изложила Гридину.
Ну, бывает. Может быть, не хотели раньше времени открывать карты или оповещать о сотрудничестве. А может, просто причуда богатого человека. У них, как известно, свои причуды. На это ведь и Сева Рубин намекал.
Гридин попрощался, попросив Ниночку держать глаза и уши открытыми. Теперь все, что касается этого задания и дела в целом, Ниночка будет тщательно фиксировать и воспроизведет потом в самых подробных деталях, вплоть до интонаций говорившего и мимики слушателя. А он, вернувшись через два дня, выстроит четкую и ясную картину.
Вот так и получилось, что сейчас, в номере гостиницы провинциального городка Лебяжска, Гридин намечал план действия, рассчитывая управиться за один день.
Собственно говоря, те три задачи, которыми подвел итоги встречи «представитель», и не были сложными, а четвертую, касавшуюся ремонта, можно было обсуждать, только увидев дом и его обитателей.
Позвонив по телефону, которым его снабдил «представитель», Гридин не удивил хозяев дома. Во всяком случае, женщина, отвечавшая на его звонок, отвечала так, будто они хорошо знакомы, но давно не виделись.
Дом, где ему предстояло решить все вопросы, был заметен издалека, обнесен высоким забором, поверху которого шла кованая стрельчатая ограда. Стрелки, венчавшие кованые стойки, были наклонены вперед, будто становясь преградой для тех, кто захочет перелезть забор. На кирпичном столбе у входа находился вполне современный домофон.
В столовой возле накрытого для обеда стола его ждали женщина — Мария — и трое мужчин — Марат, Борис и Родион. Все Суховы, все — Георгиевичи. Вели себя приветливо все, кроме Родиона, но разговора не получилось, потому что минут через десять стало ясно: Суховы знают гораздо больше того, о чем он хотел узнать в своих поисках, но откровенности от них не дождешься. А он не смог ответить ни на один из их вопросов. К тому же Гридин должен был признать, что вопросы Суховых были уместны и служили только их личной безопасности, тем более что — это тоже было для него полной неожиданностью — несколько дней назад был убит один из них — Глеб.
Несмотря на полную и откровенно высокомерную скрытность Суховых, они сами предложили Гридину побеседовать с той самой «бабулькой», из-за которой все и началось. Беседа, казавшаяся короткой, завершилась уже в сумерках, и Мария, когда они все вместе вышли на крыльцо, сказала:
— Сейчас у нас тут бывает неспокойно, да и дорога замысловата, — сказал Марат, пожимая руку гостя. — Борис, будь добр, проводи Павла Алексеевича до автобуса.
Борис в течение вечера был самым незаметным участником разговора, и вскоре Гридин понял почему.
Едва они вышли на дорогу, ведущую к остановке, Борис заговорил:
— Павел Алексеевич, постарайтесь нас понять: мы оказались в совершенно непривычном и ужасающем положении.
— Да, конечно.
— Видимо, вы вообще не знаете истории нашей семьи, иначе понимали бы, что у нас с Глебом были несколько особые отношения, более тесные, что ли.
Гридин хотел спросить: почему, но осекся. Слишком уж часто он сегодня попадал впросак.
— Да, конечно, — повторил он. — Я все понимаю, кроме одного: почему на меня так зол Родион?
— Родион? Ну а какой реакции от него вы ожидали?
— От него? — удивился Гридин. — Собственно, от него я не ожидал никакой особенной реакции.
— В самом деле? — Борис искренне удивился и повернулся к Гридину всем телом.
— Ну, а почему я должен был ждать от него какой-то особенной реакции?
— Не может быть… — недоуменно протянул Сухов. — Вы не знаете, что Родион — сын тети Кати?
Ну, уж точно: сегодня — день открытий.
— Родион — сын Сапожниковой? Да как же это так? А она знала об этом?
Теперь недоумение отразилось на лице Сухова:
— Вы думаете, об этом женщина может не знать?
— Да, в самом деле, — признал Гридин.
Он замедлил шаг, размышляя над услышанным, но сказать было нечего.
Через несколько минут подошел автобус, все, кто стоял на остановке, сели, но водитель не торопился, видимо, выдерживая график.
Прощаясь, Борис задержал ладонь Гридина:
— Павел, не спешите с решением, подумайте хорошенько. Вы даже не представляете, к чему вы намерены прикоснуться!
Гридин хотел спросить, «к чему» же, собственно, но Борис стремительно повернулся и быстро зашагал прочь. Гридину показалось, что вдалеке он видит Родиона, но надвигающаяся темнота не позволила разглядеть подробно, да и автобус повернул за угол.
20
Утром, в Москве, выйдя из здания вокзала, Гридин сразу же позвонил Ниночке.
Новостей было немного, но были они важными.
Директору вчера дважды звонили по поводу поездки Гридина. Вот номера телефонов звонившего, запишите.
И еще запишите: директор после одного из разговоров просил набрать для него вот эти номера!
Среди них есть Екатерина Кирилловна Сапожникова. Поэтому я пока не стала искать других, как вы просили. Правильно?
Поблагодарив Ниночку, Гридин сразу же позвонил Сапожниковой. Ответивший голос никак не показался ему старческим. Голос женщины, конечно, в летах, но совсем не дряхлой. И уж никак не похоже было, что она после каждого разговора падает в обморок, как говорил бодрый толстячок, представитель заказчика.
Отвечала Сапожникова точно и внятно, чем еще раз порадовала Гридина. Без промедлений согласилась, что и фамилия Суховых, и название города ей очень хорошо знакомы. Правда, о том, что ее знакомства стали причиной беспокойства целой юридической фирмы, она узнала только сейчас, и удивилась. Потом, чуть подумав, высказала догадку:
— Ах, это, видимо, Ромка все устроил. Ну, а вы поговорить со мной хотите? Так приезжайте! Адрес запишите?
Жила Сапожникова в старинном доме на Чистых прудах. Встретив Гридина в прихожей, хозяйка поздоровалась и повела на кухню, угощать кофе. Уселась напротив, достала сигареты, предложила и Гридину курить.
— Ну, так что вы хотите мне рассказать? — начала она.
— Я — вам, пока ничего, а вот вы — мне, пожалуй, многое можете рассказать.
— Да, я-то что могу рассказать? Я ведь тут сижу почти безвылазно. Какие у меня новости?
— И вы не знали, что по вашему поводу начато масштабное расследование? — усмехнулся Гридин.
— Представьте себе. Я после вашего звонка подумала-подумала и решила, что кроме Ромки никто этим и не интересовался, пожалуй. Мои-то уже давно считают меня выживающей из ума старухой.
— А что за Ромка? — поинтересовался он.
— Рома — это муж моей внучки Роман Арданский, слышали о таком?
— Это, кажется, кто-то из журналистики? — попытался хитрить Гридин.
— Ну, тогда Пугачева — «какая-то» певичка, — откровенно ухмыльнулась Сапожникова. — Роман Арданский среди пишущей братии человек известный.
Последнюю фразу она произнесла с явным удовольствием и подмигнула: дескать, знай наших!
— Впрочем, это не важно, — продолжила она все тем же ровным тоном. — Он — муж моей внучки Леночки. Они у меня часто бывают и очень любят мои рассказы. Вы знаете, я в своей жизни была знакома со многими известными людьми!
— В тех кругах я не вращаюсь и об Арданском знаю только понаслышке, — перебил ее Гридин. — Ну а что у вас за тайна, Екатерина Кирилловна?
Увидев гримасу недовольства, наползающую на старушечье личико, пояснил:
— Повторяю, я был в Лебяжске и беседовал с Суховыми. Мне хотелось от них получить ответы на вопросы, которые, мне казалось, идут от вас, но выяснилось, что я ничего не знаю. Суховы фактически отказались разговаривать со мной. По-моему, они вообще сочли меня каким-то жуликом, — поделился сокровенным Гридин.
Сапожникова понимающе ухмыльнулась.
— Ну, серьезность у Суховых в крови.
Гридину ухмылка, которая почти не сходила с лица собеседницы, не очень нравилась.
— Екатерина Кирилловна! Если уж, в самом деле, вам все это так безразлично, поговорите об этом с вашим внучком. Я по своей воле прекратить это расследование не могу, не имею таких прав. Я — наемный работник, не больше того!
— Да что вы, что вы, Павел Алексеевич, господь с вами, — всполошилась Сапожникова. — Надо делать, так делайте. Надо спрашивать, так спрашивайте. Расскажу все, что вспомню.
Она достала сигарету и подтолкнула пачку Гридину: дескать, давай мириться!
Гридин курить не стал, но предложение принял.
— Собственно, я ничего не знаю ни о вас, ни о вашем пребывании в Лебяжске, ни, что самое важное, о тех людях, с которыми вы тогда сталкивались. Так что, если вы заинтересованы в результате, рассказывайте. Если нет, так и скажите, чтобы я и у вас, и у себя время не отнимал, хорошо?
— Экий вы решительный, — на этот раз улыбка была широкой, красивой, располагающей. — Ну, спрашивайте.
— Нет уж, — мотнул головой Гридин. — Сами решайте, что рассказывать, а что скрыть. От этого будет зависеть и результат моей работы. Думаю я, уважаемая Екатерина Кирилловна, что вам этот самый результат нужен больше, чем мне.
Теперь он спокойно закурил, всем своим видом показывая полное отсутствие заинтересованности.
Сапожникова молчала, занятая решением какой-то очень важной и сложной задачи. Наконец — решилась.
— Ну, вот что… — Она затушила сигарету. — Тогда уж вы сидите и слушайте. Вы, первый, кто узнает эту историю.
…Началось все в эвакуации. В сентябре сорок первого, когда стало ясно, что остановить немцев трудно, многие уезжали. Сейчас часто пишут, что, мол, Сталин был трус и дурак. А я так скажу: трус в ту пору из Москвы обязательно убежал бы. Дурак — тоже. Так что, будь Сталин трусом и дураком, убежал бы в Куйбышев. И Москву бы сдали. А он остался, и Москву отстояли. Положили кучу народа, но отстояли и победили. Ну, впрочем, у нас так уж повелось.