Гридин не хотел заходить в номер — кондиционера там не было, а жара его всегда изводила до легкого психоза — и присел за столик небольшого уличного кафе.
Он еще и заказ сделать не успел, когда заверещал сотовый.
— Господин Гридин? — донесся женский голос.
— Именно я.
— Меня зовут Алла Матвеевна. Я — соседка Екатерины Сапожниковой. Вы знаете такую?
— Да, конечно, — ответил Гридин.
Он хотел еще спросить, для чего такой допрос, но собеседница продолжала:
— И звоню я по ее просьбе. Дело в том, что Катерина Кирилловна только что скончалась.
— Что? — Гридин не мог себе представить, что это могло произойти именно сейчас.
— И номер ваш назвала мне именно она. И просила, чтобы я, как только она отойдет в мир иной, позвонила сначала вам, а потом в скорую. Именно так, понимаете? Когда вы приедете? — требовательно вопрошала старушка.
Гридин ответил:
— Я сейчас далеко, и смогу быть только утром.
— Утром? А раньше?
— Не раньше.
— Ну хорошо, — согласилась старушка. — Тогда я звоню в скорую, а вас жду утром.
— Да, конечно. Как вас найти?
— А чего меня искать? Моя дверь напротив Катерининой. На площадке две квартиры…
— Да, я помню, — перебил ее Гридин. — До встречи.
Он зашел в номер, сгреб в сумку все свое нехитрое имущество и отправился уже привычным маршрутом в аэропорт.
Он снова прилетал в Москву под утро, и это было весьма кстати. Всю дорогу он заново обдумывал стремительно меняющуюся обстановку. История превращалась в детектив, и в ней появилось уже три трупа. Две предыдущие смерти криминальны. Ну а смерть Сапожниковой конечно же была ускорена теми переживаниями, которые обрушились на нее.
Виноват ли в этом Гридин?
Сколько бы он ни думал, а хорошего ответа не было.
Виноват?
А, собственно, в чем? Да, он приехал к ней, задавал вопросы. Но ведь без этого он вовсе ничего бы не узнал. С ним и так разговаривали не очень охотно и совсем уж не откровенно. Значит, вина его невелика? Но старушка-то уже остывает в своей квартире на Чистых прудах.
Было тут что-то общее. Объединяющее стремительно и неуловимо общее, связывающее все происходящее в единый узел. Что-то общее было у этой старушки, с которой он совсем недавно увиделся один-единственный раз, и тех, с кем он познакомился в Лебяжске. Была какая-то зловещая непостижимость даже в том, как судьба свела их тогда, больше шестидесяти лет назад, когда Сапожникова вынашивала сына Георгия Сухова.
«Вот уж воистину скольжение между злом и добром», — подумал Гридин, и почувствовал, что засыпает. Времени на удивления и открытия уже не оставалось. Организм требовал отдыха.
До Чистых прудов он снова добрался быстро, и всю дорогу раздумывал, удобно ли в такую рань звонить, но, когда он поднимался по лестнице, позвонили ему.
— Господин Гридин? Где вы находитесь? — напористо прозвучал старческий голос.
— В настоящий момент возле ваших дверей, — усмехнулся Гридин, и дверь распахнулась.
На площадку выглянула аккуратная кукольная старушка, ну просто копия Сапожниковой.
— А я вас сразу узнала. Вас Катенька таким и описывала. Но уж для порядка позвольте паспорт.
Внимательно посмотрела, полистала, сличила с фотографией. Удостоверившись, что перед ней именно тот, кто и должен быть, соседка Алла Матвеевна двери в квартиру Сапожниковой открыла сама. Прошла на кухню, как хозяйка.
— Я кофе варю не хуже покойницы, — сказала она, и Гридина удивило, что это «покойница» у нее прозвучало очень просто и естественно.
«Впрочем, — подумал он, — наверное, чем ближе к тому, тем меньше в человеке остается искусственного, тем больше в нем естественного. И тогда виднее мера каждого. Жаль только, что сил уже не остается».
Кофе в самом деле оказался очень хорошим, и Гридин наслаждался им, слушая рассказ Аллы Матвеевны, в который она ухитрялась втиснуть такой ворох информации, что оставалось только удивляться ее памяти.
— Катя вчера утром очень плохо себя почувствовала, позвонила. Пришла я, а она и говорит: как только станет мне совсем плохо, ты сразу звони вот по этому номеру и сообщи, а уж потом звони в скорую, чтобы приезжали. А уж когда все закончится, тебе из «скорой» позвонят. А до того времени пусть он у тебя сидит и ждет, и раньше времени ничего ему не говори. Моим, говорит, пусть потом звонят, а его, то есть вас, говорит, проси, чтобы приехал немедленно. Я так и сделала и вот думаю сейчас: а где же родственники-то?
— Вы же им не позвонили.
— Ну, скорая-то должна была позвонить, ну, я не знаю, похоронное бюро какое-то, что ли. Как же они ее хоронить будут?
Видно было, что и второй бабульке эта тема уже не кажется пугающей: она говорила об этом с тем же спокойствием, с каким, наверное, говорила бы о том, что на смену дню приходит ночь. А куда денешься!..
— В общем, — заключила она, — вот вам ключи. Катя говорила, вам надо тут что-то поискать. Вы не спешите, осмотрите все внимательно, но только ничего не уносите, не сказав мне, хорошо? А то все-таки я же вроде как исполнительница воли покойной, так ведь?
Закрыв дверь, Гридин обошел квартиру. Обходил он ее долго, задерживаясь в каждом помещении, в каждом закутке. А уж в кладовке стоял минут пятнадцать, то включая свет, то выключая и стараясь представить ощущения тех, кто долгие годы жил в этой квартире, и понять свои собственные ощущения. Он и раньше намеревался это сделать, но тогда это было скорее интуитивное желание. Теперь же, когда ему передали слова Сапожниковой будто ему тут что-то надо найти, он подумал, что для нее он, Павел Гридин, остался, видимо, последней надеждой.
Он понимал, что родственники рано или поздно приедут сюда. Ну, хотя бы для того, чтобы взять шкатулку и цепь, полученные от Сухова. Те самые шкатулку и цепь, с которых началась вся история и о стоимости которых они знали. Ну а, кроме того, скорее всего, где-нибудь тут хранятся и какие-то фамильные драгоценности, переходившие от бабушек внучкам или, может быть, от маменек дочерям. Короче говоря, приедут родственники неминуемо. И двери им придется открывать. А уж тогда придется отвечать на вопросы.
Арданский, конечно, есть Арданский, он заказчик, он поймет, но у покойной есть и прямые наследницы, которые могут очень неадекватно воспринять его пребывание тут. Значит, решил Гридин, надо работать активнее, не дожидаясь появления кого бы то ни было.
Он начал со спальни, открыв сперва ящички прикроватной тумбочки старинной работы. Там не было ничего, кроме сваленных в беспорядке мелочей, которыми переполнена тумбочка любой женщины, независимо от возраста и характера. Правда, признал Гридин, у Сапожниковой даже мелочи, которые нельзя было как-нибудь систематизировать, лежали упорядоченно. Видно было, что любую вещицу она сможет найти в полной тьме, с закрытыми глазами. Не «сможет», а «могла», поправил себя Гридин, и невольно представил, как хозяйка этих вещей лежит где-то в морге.
Во втором ящичке лежали драгоценности, включая цепь, сложенные в ту самую шкатулку. Во всех этих погремушках Гридин совершенно не разбирался, но чувствовалось, что лежат перед ним вещи ценные, изысканные. Не ширпотреб!
В третьем ящичке лежали письма и фотографии, видимо, личного характера. Гридин заставил себя все просмотреть, но ничего важного не нашел.
Закончив с тумбочкой, глянул на часы: прошло больше часа. Если работать такими темпами, то до полуночи не управиться. Значит, заканчивать поиски надо в спальне, где будет солнечный свет после обеда, следовательно, сейчас спальню надо оставить и перейти в гостиную и в кабинет красного генерала. Мало ли что могла Екатерина Кирилловна положить туда после смерти мужа.
Однако в кабинете тоже ничего не было. То есть интересных вещей там было много. В ящике стола генерала Сапожникова Гридин даже нашел три ствола: «смит-и-вессон», парабеллум и глок. Парабеллум, видимо, с войны привез, а может быть, и «смит-и-вессон» оттуда же, ну а глок — это, видимо, приобретение недавних лет, когда личное оружие в России стало «входить в моду». В трех альбомах аккуратно были разложены фотографии, что называется, «по местам боевой славы». И довоенные, и с фронтов Отечественной, и послевоенные годы. Была серия фотографий, штук десять, где генерал находился в окружении явных азиатов. То ли китайцев, то ли корейцев. Видимо, побывал и там, в служебных командировках.
И еще было много книг из серий мемуаров, многие из которых были украшены дарственными надписями авторов. Однако того, что ему было нужно, Гридин найти не мог. Не было вещей, которые находились бы в явном диссонансе со всем остальным. Завершая осмотр кабинета, Гридин простучал паркет, но и там никаких следов тайника не обнаружил.
То же самое было и в гостиной. Закончив осмотр гостиной, Гридин посмотрел на часы. В спальню идти еще рано, значит, надо заново осмотреть гостиную и кабинет. Только надо теперь изменить тактику. Известно ведь, что человеческий мозг способен сам себя контролировать, если ему не мешает неверно сформулированная мысль. Что мы ищем, спросил себя Гридин? И ответил: что-то такое, что связывало Сапожникову с теми годами, с пребыванием в семье Суховых. Оно, это «что-то», могло появиться тут еще в сорок пятом, а могло оказаться в ее руках не так уж давно.
Сейчас Гридин, конечно, ругал себя за то, что задал Сапожниковой так мало вопросов, но он понимал, что тогда, во время первой и единственной их встречи, он еще даже не предполагал, чем, собственно говоря, занимается. Правда, это понимание, пришедшее сейчас, уже ничем не могло помочь.
Он внимательно, шаг за шагом, прошел гостиную, кабинет, еще раз зашел в спальню. Никакого результата. Он почему-то вспомнил персонажа из вайнеровской «Эры милосердия», который повторял Конфуция: «Трудно найти черную кошку в темной комнате. Особенно если кошки там нет». Вот и у него, похоже, и кошки нет, и неизвестно, в какой комнате ее искать.
Он отправился к Алле Матвеевне, договорился, что останется ночевать в квартире Сапожниковой. Старушка согласилась, предложила поужинать.