— Но это ведь только там, — махнул рукой в сторону Скорняков, — в его доме.
— Именно так, — согласился Гридин. — Но времени у нас будет немного, так что вы заранее намечайте точки наибольшей вероятности, а на месте уже только нам указания будете раздавать!
— Почему вы думаете, что мы будем лимитированы временем?
— Я уже не думаю, а вижу, — усмехнулся Гридин и кивнул в сторону приближающихся «собеседников».
— Так, дорогие товарищи, — решительно начал Воронов, — времени у нас немного, потому что в пятнадцать ноль-ноль нагрянет какая-то группа из областного УВД, и нам до этой поры надо все закончить…
— Да, пораньше надо будет, — перебил Кашуба. — Они же могут и раньше подъехать. Тем более, им еще назад ехать.
— Вряд ли сегодня-то назад, — со знанием дела возразил Гридин. — Всякие там «шашлыки-бани» у вас не приняты, что ли?
— Приняты, конечно, — согласился Кашуба, — но сами понимаете…
— Ладно, — перебил Воронов. — По дороге обсудите и баню, и шашлыки.
На оживленный разговор выглянула Нателла, и Кашуба, поздоровавшись с ней, двинулся со двора.
Все двинулись за ним, но Воронов остановился:
— Нателла, ты говорила, вы с Иваном часто бывали на заимке этой… Ты нас туда проводи завтра…
Старушка вскинулась:
— С ума сошел! Не пойду я никуда и вас не поведу! Место худое!
— Внучку твою искать надо? — попытался аргументировать Воронов. — А где она? Вот и начнем с заимки. Там ведь есть где переночевать…
— Не там ищешь! — отрезала Нателла.
У ворот Воронов всех остановил:
— Старлей! Ты — на стреме. Как только…
— Так сразу, — перебил Кашуба. — Ладно, я пошел. Но вы там…
— Понял я, понял… Не волнуйся, все будет чисто.
Оставшуюся компанию Воронов повел окружным путем, по дороге инструктировал Гридина и Скорнякова: вести себя очень аккуратно. Главная роль — Скорнякову! Вы, Михаил Иванович, точки знаете, вы нам их и указывайте! Если что-то увидите, сами не берите, потому что непременно наследите. Не обижайтесь. Дядя Паша, ты тоже работай головой, а не руками. Из тебя жулик тоже хреноватый. Все понятно?
Сперва осмотрели домик, куда покойный Овсянников повел Воронова и Ирму после званого обеда.
Скорняков действительно знал это место отлично и указал на потайные места, где могло что-то лежать и ждать своего часа. И лежало, и ждало, и было взято. Оказалось, что в рюкзачке, болтавшемся за спиной у Воронова, находятся матерчатые сумки, вроде тех, которыми когда-то пользовались челночники.
Память Скорнякова была настоящим кладезем, потому что, оказывается, некоторые вещи Овсянников укрывал не в домике и не в доме, а вовсе в сарайке или под навесом, в местах, куда непосвященный и не заглянет.
Потом двинулись в дом, но там точек было меньше.
— Знаете, мы ведь больше в его «кабинете» сидели или на воздухе, чем в доме, — виноватым голосом пояснял Скорняков.
Заверещал мобильник.
— Не волнуйся! Никто не видел, как мы вошли. И уйдем так, что никто не догадается. Уймись, Кашуба, — усмехнулся Воронов. — Не с лохами дело имеешь. Связь прежняя.
И, повернувшись, пояснил очевидное:
— Звонил Кашуба, идет движение.
Посмотрел на часы:
— Хм… Без восьми три. Точность — вежливость королей. И нам пора сматываться.
Сумка оказалась заполнена почти под завязку, потому тащил ее Воронов. Выходили, как и вошли, — через пролом в заборе заднего дворика. Едва вышли за забор, Воронов повернул не к дому Нателлы, а в противоположную сторону.
— Мы не туда, — попробовал протестовать Скорняков.
— Нормальные герои всегда идут в обход, — ответил Воронов словами из песенки пиратов «Айболита-66» и пояснил загадочно. — Главное в деле вора — не украсть, а не попасться.
Прошагав минут десять, вывел компанию на берег реки.
— Смотрите, красота какая! — громко сказал и повел рукой.
И сразу же продолжил совершенно о другом:
— Не теряйте меня, мне в кусты надо!
Вернулся минут через пять. Уже без сумки.
Гридин, оказавшись в совершенно незнакомом месте, оглядывался, а Скорняков включился в ситуацию, и, увидев Воронова, громко сказал:
— А что! Когда-то именно тут, может быть, и принял свое, так сказать, историческое решение славный казак Балясный!
— Прекрасный повод! — радостно подхватил Воронов.
И, оглянувшись, указал на полянку в тени деревьев, окаймляющих берег. Дойдя до полянки, стащил рюкзак, из которого извлек две бутылки водки, пакет с огурцами и помидорами, запеченную курицу.
— Это что? — удивленно спросил Скорняков.
— Это? Ну… Это — водка, это — закуска, а все это, — Воронов развел руками в разные стороны, будто демонстрируя окрестности, — это все пикник!
Скорняков все еще был в недоумении:
— Две бутылки водки… Многовато…
— Не исключено, — кивнул Воронов. — Поэтому одну мы сейчас в воду положим. Остывать. А вы пока с дядей Пашей накрывайте поляну. Там, в рюкзаке, и покрывало есть.
Скорняков едва отхлебнул, Воронов и Гридин приняли по стограммовому стакашку. Закусили в охотку.
Воронов начал без предисловий:
— Следствие в тупике, поэтому, видимо, и приехала эта… комиссия. Хотя, конечно, возможны варианты, как говорится…
— Какие? — тотчас перебил Скорняков. — Вы думаете, кого-то интересует то, что… взяли мы?
Воронов кивнул:
— Хотя, если точнее, то кого-то интересует все, что осталось у Овсянникова такого, что ведет к этому таинственному месту, и в этом смысле у меня к вам, Михаил Иванович, вопрос: что же там такого невероятного может скрывать эта заимка?
Скорняков неожиданно потянулся к стакану и теперь просто опрокинул его в себя. Поставил стакан на покрывало, поводил рукой над закуской, подумал. Достал сигареты — закурил.
— Я в эту историю никогда особенно не верил. Выслушивал рассказы Ивана, иногда вопросы задавал, но не вникал. И с той секунды, Алексей, когда вы с Ирмой пришли ко мне, вспоминаю все, что хоть какое-то отношение имеет к городищу этому чертову! Вспоминаю и простить себе не могу мое высокомерие!
Скорняков налил себе водки и выпил, снова не закусив.
— Ваня ведь мне был нужнее, чем я ему, а я все равно играл в этакого аристократа духа…
Воронову начало казаться, что Скорняков стремительно опьянел и начинает нести чушь, но тот, будто прочитав его мысли, сказал:
— Не пьян я, не пьян. Я, знаете ли, пить умею… Так вот, об этом городище… Не помню… то ли я упоминал, то ли вы… О мужчине, который пропал во время войны…
— Да-да, — подтвердил Воронов, — была такая тема…Кажется, Нателла вспоминала… А может, и Овсянников…
— Вот, видите! Не помните!
Скорняков снова налил водки себе. Потом, подумав, налил и остальным.
Поднял стакан.
— За память!
Потом продолжил:
— С одной стороны, вам было безразлично, потому и пропускали мимо ушей, как говорится.
— Ну да, — согласился Воронов. — Но это не оправдание и не отказ от поиска.
— Вас-то что сейчас так побуждает? — поинтересовался Скорняков, и видно было, что ответ важен для него.
— Много мелочей, которые не дают спокойно спать, но, главное, — мое ремесло. Терпеть не могу несправедливость.
— Ну… это романтика, — начал Скорняков, но Воронин перебил.
— Никакой романтики, все просто! С Овсянниковым я знаком лично, поэтому знаю точно: он человек простой и надежный. Если бы у него кто-то попросил помощи, он бы ее оказал. Оказал бы, но при одном условии: он считал бы эти действия справедливыми и честными. И не спорьте со мной по поводу старика! Я видел, я решил! И это не из-за того, что сейчас водочки принял. И смерть Овсянникова не должна быть фактом статистики.
— Но вы же сами сказали, что нет никаких зацепок у следствия, — почти задиристо напомнил Скорняков.
— Так бывает, — лениво ответил Воронов и посмотрел на бутылку. — Но все только начинается. И потом… Убийство Ивана Герасимовича не было самоцелью. Не обижайтесь, но никакими особыми достоинствами он не обладал, как и большинство простых людей. А убили его, стремясь получить что-то, что могло помочь в поисках…
— Но… — начал было Скорняков, но Воронов жестом попросил молчать.
Продолжил:
— Это «что-то» могло быть и условием продвижения, и частью разгадки…
— Как наша обрезанная тряпица? — все-таки вмешался Скорняков.
— Как наша тряпица, — подтвердил Воронов и продолжил: — Мы ведь даже не знаем, было это у Овсянникова и он отказался отдать или ничего не было и вообще не существует. И, поскольку поиск конкретного убийцы пока ни к чему не привел, я решил сосредоточить свои силы на том, чтобы не дать получить желаемое тем, кто Ивана заказал.
Скорняков вздохнул, а Гридин разлил водку: помянем Овсянниковых…
Поставив пустой стакан на место, Воронов обратился к Скорнякову:
— Так что вы вспомнили, Михаил Иванович?
— Да, действительно, вспомнил. Пропавший мужчина этот — какой-то особист. Вам ведь рассказывали, что тут было довольно много эвакуированных? И, видимо, говорили, что это семьи из Ленинграда были, но это не совсем так. Об этом мне Иван и рассказывал. Дело в том, что отец его был тут в сельсовете и приезжих на постой не взял. Отказался: мол, своих укладывать некуда. Ну, вроде отбился. А через несколько дней приезжают эти самые «сопровождающие» и селятся у Овсянниковых, но уже без всяких разрешений. А им попробуй откажи! Приезжали они часто, жили тут несколько дней и уезжали. Почему и куда ушел тот, кто пропал, неизвестно, но Иван меня уверял, что особист этот его несколько раз расспрашивал про «заимку» и объяснял, будто еще в Гражданскую тут воевал и на заимке бывал. Может, воевал, может, врал.
Скорняков закурил.
— Если особист, то есть чекист, то вполне мог тут быть в двадцать первом, когда восстание подавляли.
— Какое восстание?
— У-у-у, — закатил глаза Скорняков. — Тут в двадцать первом году такое было! Хлеще, чем антоновщина на Тамбовщине. Транссиб перекрыли, советскую власть разогнали! В общем, серьезное дело было, но сейчас оно нам важно лишь как обстоятельство. Особист этот много раз бывал на заимке и брал Ивана в проводники. Мальцу-то интересно с настоящим чекистом по тайге ходить. Да, тот еще ему разрешал из пистолета стрелять, из настоящего! А что для мальчишки может быть интереснее! Вот он его и провожал туда. Однако вел так, чтобы самому этому особисту пройти туда было трудно, почти невозможно. Только с Иваном. Ну, у мальчишки свои резоны были, понятные. Так вот, Иван позднее сопоставил кое-какие детали и высказал предположение, что особист этот еще в двадцать первом году что-то узнал про «колчаковское золото».