— Да, так вот, — вернулся к разговору Гридин. — Беседуя именно с такими краеведами, выяснил я одну интересную деталь. Если верить их словам, если они опирались на настоящие данные, а не выдуманные, то здания эти возникали во вполне определенный период времени.
— В какой? — в голосе Пономарева звучал живой интерес.
— Люди, которые приходили, строили эти дома и были их первыми хозяевами, появлялись там лет за двадцать-тридцать до важных исторических событий, которые потом потрясали эти страны. Обо всех говорить не стану, но, например, домик во Франции был построен людьми, переехавшими в эту местность лет за двадцать до того, как вспыхнула Французская революция. А в этой местности в августе и сентябре тысяча семьсот восемьдесят девятого года, когда крестьяне просто-напросто уничтожали помещиков и их усадьбы, время Большого террора, была отмечена наибольшая активность крестьян. Убивали не только помещиков-аристократов, но и всех, кто им служил, включая таких же крестьян, как и сами нападавшие.
— И какие у вас подозрения? — уточнил Пономарев.
— «Подозрения» — слишком сильно сказано, — усмехнулся Гридин. — Для подозрений мало данных. Но вот, например, такой же домик в Польше находится на территории, которая в прежние времена относилась еще даже не к Германии, а к Пруссии и находилась неподалеку от территории, принадлежавшей России. И построили его люди, пришедшие откуда-то, сразу после того, как Наполеона погнали из России, исчезли в те дни, когда вспыхнуло польское восстание тысяча восемьсот тридцатого года. Так что…
— Версия массового воздействия?
— Не исключаю, — кивнул Гридин. — Это ведь иллюзия, будто большая политика делается в белых рубашках. «Там», — он ткнул пальцем вверх, — считают, что принимают решения, но решения одних сталкиваются с решениями других здесь, — он ткнул пальцем в землю. — А здесь все решают такие, как мы, как вы. Простые люди. А простые люди, как ни печально, любят сказки.
— То есть в версию некоего союза декабристов и ссыльных поляков вы верите? — спросил Пономарев.
— Вряд ли такой союз мог сложиться, — после короткого молчания ответил Гридин. — Контакты и человеческие симпатии отдельных людей вполне вероятны, а союз, да, еще и союз действенный…
Он поморщился, выражая сомнение.
— Судите сами: навести мосты, сплотиться, построить этот дом, создать столь мощную систему… На это нужны годы и, прежде всего, добрая воля. А много доброй воли к сотрудничеству может быть у русского дворянства и польской шляхты, которая его во всех грехах обвиняет?
— Тогда — что? — спросил Пономарев. — И не говорите, что вы не искали ответа уже давно.
— И не скажу, — усмехнулся Гридин. — И версия у меня, конечно, есть, и версия вполне в духе современных теорий.
— И? — подтолкнул Пономарев.
Видя, что Гридин молчит, будто решает «сказать не сказать», продолжил:
— Миссия службы, которую я представляю, заключается в том, чтобы действовать на опережение всех попыток оказывать воздействие на Россию во всех возможных формах. Меня сейчас интересует — имеем ли мы дело с такой попыткой в данном конкретном случае. Если имеем — кто за этим стоит? И, по-моему, вы знаете достаточно много, чтобы иметь свое собственное мнение.
— Ну, что же… Вы правы…
— Ребята начали обследование, так что будем ждать, — невольно перебил его возвратившийся Урванцев. — Не помешаю?
— Садись, конечно, — кивнул Пономарев. — Тут одно за другое может уцепиться, так что ты нам нужен.
И обратился к Гридину:
— Продолжайте, Павел Алексеевич.
— Версию «Хёенбергов» я отмел довольно давно, не вписывалась история одного рода во все продолжения, — заговорил Гридин. — Слишком многое приходилось бы им приписывать, чтобы объяснять многие факты. Однако и игнорировать преемственность было невозможно. Конечно, если за дело взяться всерьез, с вашими возможностями, то и фактов будет больше, и, следовательно, база для осмысления расширится.
Пономарев кивнул, но попросил:
— Продолжайте! Все, что вы говорите, вертелось у нас, как отрывки соображений. А у вас — стройная концепция!
— Создание какого-то первого ядра, а точнее, его возникновение, — продолжил Гридин с воодушевлением, — я бы все-таки, как и с этим пресловутым родом, связал с эпохой Крестовых походов. Ведь туда, в эти походы, отправлялись те самые «крестоносцы», которых дома-то и не ждал никто. Ну, может быть, за небольшим исключением.
Он увидел удивление на лице Урванцева и воскликнул:
— Так ведь основа того миропорядка — феод. А феод — это неделимая собственность, совершенно четкая и неизменная система. И если у феодала, например, двое сыновей, то феод после отца станет собственностью старшего сына, а младший всю жизнь будет находиться у него в полной зависимости. И если даже старший брат умрет, то его наследником по закону будет его сын, а не его младший брат. Так что в Крестовые походы двинулись не только те, кто жаждал освободить Гроб Господень, а те, кого не устраивал существующий порядок. Укрепиться на Ближнем Востоке крестоносцы не смогли, и пришлось им в массе своей возвращаться, откуда пришли. То есть в подчиненное положение к старшему брату, а то и вовсе — к племяннику.
— И тогда они… — подтолкнул Пономарев.
— И тогда, возможно, им и пришла в голову мысль об изменении существующего порядка, — вывел Гридин.
— Ну, хорошо, предположим, — заговорил Урванцев. — Школьный курс истории я вроде помню, и феодализм закончился уже давно. И тогда — смысл?
— Любая система имеет тенденцию к саморазвитию, — будто размышлял вслух Гридин. — Если система смогла повлиять на этот мир и изменить его, то зачем ее разрушать? Ведь понятно, что всех тех, кто систему создавал, поддерживал, развивал и использовал, невозможно было удовлетворить сразу и полностью, согласны?
Урванцев кивнул.
— Кто-то получил все, что хотел, а кто-то счел себя обделенным. Ну, мне ли вам, взрослому человеку, это объяснять?
Урванцев уклончиво повел плечами.
— Глеб Станиславович, вам приходилось слышать легенду о «семьях, управляющих миром»? — усмехнулся Гридин.
— Приходилось, — будто стесняясь, подтвердил Урванцев.
— И вы слышали одну-единственную цифру, когда говорили о численности этих «семей»?
Урванцев усмехнулся:
— Думаете, врут?
— А вы как думаете? И, учтите, тут, — он обвел рукой по сторонам, — тут все только начинается. Поверьте, что идея «сибирского сепаратизма» тут звучала не случайно.
— Марат, а ты как считаешь? — обратился Урванцев к Пономареву.
Тот задумался над ответом, когда раздался голос:
— Товарищ полковник… Тут, кажется, что-то нашли…
Подошедший боец указывал рукой в сторону дома.
По дороге пояснял:
— Ход обнаружили. Открывать не стали, раз одни двери были пристреляны на того, кто их открывает, то и тут… мало ли что…
— Правильно, — кивнул Урванцев. — Сапер осматривает.
— Так точно!
— Ну, и ладушки, — продолжал он на ходу, но боец придержал за рукав:
— Погодите, товарищ полковник, пока отмашку дадут… Что там все в порядке.
Урванцев кивнул:
— Ясно, — и обратился к Гридину и Пономареву, — Давайте ждать.
И, когда вновь появившийся боец доложил «Все в порядке», спросил:
— Павел Алексеевич, вы с нами?
Гридин усмехнулся:
— Да, вас оставь одних-то…