– Вы с Сарой Уорн дружили в Лондоне?
– Мы немного знали друг друга. На самом деле мы не принадлежали к одной общей компании. Думаю, людям вроде вас, с традиционной работой, художники и актеры кажутся одинаковыми, но на самом деле это не так. Люди театра предпочитают работать группами, почти стаями: они отдыхают вместе, едят вместе, играют спектакли вместе. Они все – одна команда, их дух един. Художники совсем другие. Эти создания любят одиночество.
Аллейн кивнул, подумав о Трой.
– Я знаю людей, которых вы описываете, однако должен сказать, что вы не кажетесь одиночкой, с вашего позволения.
Розамунда уже открыла рот, чтобы что-то ответить, но сдержалась. Ее руки по-прежнему лежали на коленях – напряженные, как у кошки, готовой к прыжку. Инспектор видел, что ей отчаянно хочется поговорить с ним, излить душу. Несмотря на тщательно выстроенный панцирь, а может, и благодаря ему Розамунда казалась девушкой, всегда готовой к разговору с мужчинами – в вечной надежде, что кто-нибудь из них наконец разберется в ней, заставит сбросить маску и поприветствует женщину, которую раскрыл.
Аллейн напомнил себе, что сейчас не время для жалости.
– Или я полностью ошибаюсь насчет вас, мисс Фаркуарсон?
Розамунда смотрела прямо на Аллейна – настороженная и в то же время видимая почти насквозь. Инспектор испытывал стыд из-за того, что играет с ней, однако предстояло выяснить еще многое, так что он продолжит игру. Он так же прямо посмотрел в ответ, зная, что она скажет больше, если подождать, раскроет больше, если дать ей время.
– Нет, инспектор, вы вовсе не ошиблись во мне. Я не художник. Я поступила в художественную школу не для того, чтобы развить свой талант, – у меня есть слабые места, однако я не настолько глупа, чтобы считать себя талантливой, – но и не для того, чтобы найти себе мужа, как многие безмозглые девчонки. Нет, мне просто нравилось чертовски весело проводить время. В конце концов, я всего лишь обычная дуреха – легкого поведения, мелкая, взбалмошная, ничем не лучше, чем от такой можно ожидать.
– Я ни на секунду в это не поверю. Все мы совершали жизненные ошибки…
– И вы тоже? – быстро спросила она.
Ее искренний интерес обезоруживал, и Аллейн с удивлением поймал себя на том, что хочет ответить правду:
– Конечно, но мы сейчас говорим о вас, Розамунда.
Она улыбнулась, услышав, как он назвал ее по имени, и сдалась:
– Да, обо мне. К сожалению, мои ошибки слишком очевидны. Наверняка кто-нибудь уже рассказывал вам о Морисе?
– Рядовом Сандерсе?
– Я выставила себя полной дурой, набросившись на него. Он казался таким…
Она замялась. Аллейн не мог сказать, вызвано ли это сомнением в том, как много можно рассказать о романе с Сандерсом, или же опасением открыть ту свою сторону, в которой не хочется признаваться даже в относительно уединенной «исповедальне» для допросов.
Чувствуя себя неловко из-за того, что ему, невзирая ни на что, приходится задавать наводящие вопросы, Аллейн мягко предположил:
– Возможно, это произошло потому, что рядовой Сандерс показался вам веселым, а вы после возвращения в Новую Зеландию скучали по Лондону, по своим друзьям и искали развлечений?
Розамунда пожала плечами, благодарная за подсказку.
– Да, пожалуй. Он был веселым. И с ним правда было очень весело, пока он не решил, что Сьюки Джонсон лучше меня.
– Миссис Джонсон из гостиницы «Бридж»? – небрежно уточнил инспектор.
– Она самая. Я понимаю, что она не лишена некоторой прелести, но никак не могу отделаться от мысли, что Морис с приятелями используют ее, чтобы подобраться к мужу и брату. Морис красивый парень, инспектор, и с ним весело, но его настоящая любовь – это бизнес. Он норовит запустить пальцы во все пироги, которые только попадаются на пути, – готовится к тому, что будет после войны. Он абсолютно уверен, что идея с радио взлетит, когда мы вернемся к веселью и легкомыслию.
– С радио? – Аллейн старался сохранять непринужденный тон, а Розамунда продолжала болтать:
– Дункан Блейки, старший брат Сьюки, владеет частью акций городской радиокомпании, а Сноу Джонсону принадлежит огромная полоса земли, которая тянется сразу от отеля до большой старой фермы Блейки на вершине Маунт-Сигер. Большинство людей все равно считают, что эта земля годится только для выпаса овец, но Морис уверен, что тут можно провернуть неплохое дельце – установить радиомачты после войны. Он считает, что за этим будущее. Брат Сьюки и ее старик полезны Морису, в то время как я – просто девушка из маленького городка, которая немного путешествовала и может рассчитывать только на себя. У меня нет связей, которые ему нужны.
– Как вы думаете, мне стоит повнимательнее присмотреться к Сандерсу?
– В смысле, на предмет кражи кассы Глоссопа и моего выигрыша? – Розамунда отрицательно покачала головой. – Боже, нет, конечно! Морис любит повеселиться, подурачиться, но он не вор.
Пальцы Розамунды задрожали. Инспектор понимал, что она хочет сказать что-то еще, о ком-то другом, и не сомневался, что он знает, о ком именно.
– Вы так уверенно это утверждаете. Возможно, есть кто-то еще, кто вел себя необычно, кому есть что скрывать?
Она резко вскинула взгляд, а затем вновь уставилась на руки:
– Нет.
– Не пытайтесь мне лгать! – грубо выпалил Аллейн, и Розамунда потрясенно вздрогнула.
– А вы хороши в своем деле, да, инспектор? – И, когда Аллейн не ответил, она заговорила: – Люк… доктор Хьюз влюблен в Сару. Я это знаю, он это знает, и она это знает. Но в последнее время он ведет себя с ней очень странно. Отговаривается тем, что у него нет денег, чтобы сделать предложение как положено, купить ей кольцо, обеспечить совместное будущее – в общем, все то, чего хочет любая молодая женщина, будущее, о котором мечтает каждая.
– Девушки действительно мечтают о чем-то подобном?
Розамунда нахмурилась:
– Некоторые – да. Все должно быть как надо, иначе они просто не согласятся, верно? Но денежные проблемы – это просто отговорка. Поэтому, хотя он на них напирал, я никогда не поверю, что он опустился до кражи заработной платы.
– Вы знаете, что его беспокоит? – спросил Аллейн, прекрасно осведомленный о правде.
– Страх, инспектор. Дело всегда в страхе, не так ли? Страх жить трусом, страх трусом прослыть, страх испытать боль, страх причинить боль. Он побывал на ужасной войне, и это теперь с ним до конца дней.
– Откуда вы все это знаете?
Розамунда вновь стала изучать свои руки, прилагая заметные усилия, чтобы те не дрожали. Когда она подняла глаза на Аллейна, то наконец раскрылась полностью. Инспектору она сразу показалась совсем юной и очень обиженной.
– Наш славный доктор кричит во сне, инспектор. А когда просыпается, то дрожит от ужаса.
На этом Аллейн решил прекратить допрос, чтобы не смущать молодую женщину больше необходимого. И хотя Розамунда легко выдерживала любое количество скользких намеков от юных санитарок и даже от некоторых солдат, почему-то инспектору стало ясно: открыться ему для нее было чрезвычайно болезненно. Ее мужество скорее восхищало, и он прямо ей об этом сказал:
– Знаете, Розамунда, мне бы очень хотелось, чтобы все ваше поколение было таким же открытым и простым, как вы. Вы великолепный пример. Я уверен, что всех вас это только украсило бы.
Розамунда искренне рассмеялась:
– Разве ваше поколение так поступало? Разве не каждый новый выводок молодых людей старается казаться взрослее, мудрее, циничнее, чем предыдущий?
– Знаете, я думаю, вы правы, пусть даже мир сейчас в таком плачевном состоянии.
– Возможно, именно поэтому?
– Возможно. Вы умная девочка.
– Скажете тоже. Умная бы не прошляпила сто фунтов и не страдала от разбитого сердца. – Она печально усмехнулась, встряхнула светлыми локонами и убедилась, что они красиво рассыпались по плечам. – Мы закончили?
– Да. Я провожу вас обратно.
– Чтобы я, в случае чего, не сбежала со спрятанными деньгами?
– Совершенно верно.
Глава 19
Сопровождая на допрос Сандерса, Брейлинга и Поусетта, инспектор шагал впереди, размышляя о нервной обстановке в транспортном отделе, о том, как каждый из подозреваемых принял виноватый вид, когда он толкнул дверь, и о том, как сильно ему не хотелось вновь запирать ее на замок.
Сандерс пробормотал товарищам, бредущим шеренгой:
– Вот и явился наш аристократ-помми, разыгрывающий из себя большую шишку.
– Заткнись, Морис! – прошипел Поусетт. – Мы должны вести себя правильно, иначе все окажемся в «обезьяннике».
– Мы так и поступаем, – кивнул Брейлинг. – Я хочу уехать на эти выходные, отвезти мою Нейру к родственникам. Я собираюсь рассказать правду и покончить с этим. Мы не сделали ничего плохого.
– Ты не сделал, Кат, – заметил Сандерс.
– И ты, и я тоже, – хрипло прошептал Поусетт. – Ясно?
– Ладно, успокойся, – согласился Сандерс, – только давай полегче со всем вот этим: «Правду, только правду и ничего, кроме правды», – хорошо, Кат? Говори про себя то, что считаешь нужным, но не вмешивай в это меня и Боба.
Аллейн остановился и обернулся, наблюдая, как солдаты медленно поднимаются по ступенькам и входят в регистратуру. Он отметил острый взгляд маори, которым тот пронзил Сандерса, мрачный вид Поусетта, нервно покусывающего нижнюю губу, хмурый взгляд самого Сандерса. Секунду инспектор гадал, кто расколется первым. Его удивило, что именно рядовой Поусетт сдал всех – достаточно оказалось легкого давления, когда Аллейн вслух задумался, не следует ли пригласить сержанта Бикса присутствовать при допросе.
– Да бесполезно, Морис! – воскликнул Поусетт, взглянув на Сандерса. – Нам придется ему сказать. Я не могу допустить, чтобы Бикс кинулся с этим к начальству, у меня и так достаточно взысканий. Ничего серьезного, – поспешно заверил он Аллейна, – просто у меня никогда не ладилось со всеми этими уставными «да, сэр, нет, сэр», если вы понимаете, о чем я.