– …осталось недолго…
– …ах… такое время… как он?..
– …очень. Быстро теряет сознание, но затем приходит в себя. Конечно, вечно так продолжаться не может. Я не из тех, кто верит в чудеса, хотя с этой бурей…
В регистратуре зазвонил телефон, и маленькая медсестра поспешила туда, чтобы ответить. Мистер Глоссоп услышал ее приглушенный голос:
– Состояние мистера Брауна очень тяжелое. Да, боюсь, что так… Стремительно ухудшается.
Мистер Глоссоп кинул через двор рассеянный взгляд на первую военную палату. Его внимание привлекло что-то белое на крыльце. Оно шевелилось. Мистер Глоссоп подошел ближе, а затем – поскольку был любопытен и чрезвычайно близорук – еще на несколько шагов. И с глубоким смущением обнаружил, что смотрит прямо в круглые очки сестры Камфот.
– Прошу прощения! – забормотал он. – Я не понял, что это вы… Уже довольно темно, верно?
– Вовсе нет, – сказала сестра Камфот. – Я видела вас совершенно отчетливо. Спокойной ночи!
Спустившись с крыльца, она зашагала по двору – несомненно, чтобы отчитать очередного припозднившегося солдата, а мистер Глоссоп со слоновьим изяществом развернулся в обратную сторону. «И что же, черт возьми, – думал он, – делала тут эта старая корова?»
Пока главная медсестра провожала отца О’Салливана к умирающему, мистер Глоссоп битых двадцать минут беспокойно ерзал в ее кабинете. Сперва он уселся на стул перед столом главной сестры – более низкий, чем ее собственный, идеально подходящий для строгих бесед с потерявшими голову санитарками и солдатами-обольстителями. Мистер Глоссоп еще больше ослабил узел галстука и закатал рукава своей помятой рубашки. «Чертовски душно», – думал он, надеясь, что главная медсестра права и гроза, которая обещала разразиться вот уже несколько дней, наконец-то пройдет над горами сегодня ночью, наполнив воздух свежестью. «Лишь бы без сильного дождя, – добавил он к своим пожеланиям. – Этот чертов мост и без того выглядит ненадежным, а если еще и река поднимется…»
Стул заскрипел под его весом. Мистер Глоссоп тяжело поднялся на ноги и прошелся туда-сюда по кабинету. С усилием наклонился и подергал ручку сейфа, убеждая себя, что тот надежен. Затем снова выглянул на улицу, окинул взором ряд палат и ряд офисов – в надежде, что главная сестра уже возвращается. Он мечтал, чтобы кто-нибудь уже выдал ему раскладушку на ночь; хотелось немного поспать, но больше всего он желал поскорей отправиться в путь вместе с деньгами: при нем слишком много наличных, черт возьми, чтобы сидеть здесь, и неважно, заперты они в сейфе или нет. Утирая пот со лба и бормоча страшные проклятия в адрес погоды, головного офиса, состояния дорог и общего бардака в стране в военное время, он вновь сел – на этот раз в кресло главной сестры. Ее стол был завален бумагами, и он рассеянно перебрал их, смешав тщательно сложенные в определенном порядке машинописные счета и заметки, сделанные от руки. Он вздрогнул, когда понял, что натворил, – меньше всего ему хотелось попасть в черный список главной сестры, и он аккуратно сложил бумаги как было, ворча себе под нос:
– Если я не уберусь отсюда ни свет ни заря, будет чертовски трудный день. Деньги необходимо выдать еще в четырех местах, и всюду нужно успеть до Рождества, поскольку магазины скоро закроются, а индейки, фарш и еще всякая всячина сами себя не купят. Чертовски трудно. И тут от меня ничего не зависит, абсолютно. Я говорил им, что эта старая колымага свое отъездила. Сказал один раз, повторил еще дюжину. Мне нужен новый фургон, и теперь не самый дешевый. Надеюсь, они поняли, что скупой платит дважды.
Возвратившись в кабинет, главная сестра первым делом взглянула на свои настольные часы. Прекрасные серебряные часы на элегантной подставке. Их подарил юноша, которого она знала когда-то давным-давно. Он смущенно вручил их ей перед тем, как отправиться на прошлую войну – ту, которая, как им обещали, положит конец всем войнам. Обещания оказались пустыми, и молодой человек не вернулся. Не проходило и дня, чтобы она не вспоминала о нем, причем в самом серьезном смысле – призналась она себе, стоя в дверях кабинета и глядя на раздражающий фактор: мистера Глоссопа, дремлющего в ее собственном кресле. Внезапно она заметила, что ее бумаги перепутаны; не пытаясь вести себя тихо из-за спящего незваного гостя, она шагнула к столу и вновь разложила их как надо, нарочито прихлопнув ладонью.
– Ага, вы вернулись… – Глоссоп вздрогнул и проснулся, притворившись, что закрывал глаза лишь на пару минут. – А как дела у того… ну, вы знаете. У пациента, который…
– Умирает?
– Да-да… ну и что там викарий?
– Отец О’Салливан сейчас с ним.
– Ясно, – неодобрительно хмыкнул мистер Глоссоп. – Все эти католические обряды сейчас в разгаре: благовония, колокольчики и тому подобное, верно?
– Вовсе нет, отец О’Салливан – англиканский священник, – ответила главная сестра, пытаясь подавить его любопытство взглядом, от которого вздрагивали молоденькие санитарки. Однако, к своему огорчению, лишь поощрила этим мистера Глоссопа к дальнейшей беседе.
– Простите, надеюсь, вы и впредь дадите мне понять, если я перейду границы дозволенного. Мне нравятся женщины, которые знают свое дело.
Главная сестра не стала развивать тему:
– Сейчас половина девятого, внук мистера Брауна приезжает девятичасовым автобусом. Надеюсь, он успеет вовремя. А теперь прошу меня извинить, мистер Глоссоп, у меня еще много работы.
Глоссоп посмотрел на стол перед собой и сообразил, что бумаги, с которыми он возился, убраны от него подальше, а сам он сидит в кресле главной сестры.
– Да-да, конечно. Не хотите заняться этим вместе? Вам кто-нибудь помогает разобраться со всеми этими счетами? Сложная штука – цифры, а у меня глаз наметанный, поэтому я и получил свою работу. У вас должен быть надежный человек для таких дел.
– Благодарю, но нет, – оборвала она его. – Если вы пройдете в регистратуру – это соседняя дверь, – молодая медсестра о вас позаботится. Она знает, где взять раскладушку и где устроить вас на ночь. И скажу даже так – с великой радостью покажет вам кухню. Только вам придется самому себя обслужить, имейте в виду: наш кухонный персонал работает только днем, и они уже уехали в город последним автобусом. Спокойной ночи, мистер Глоссоп.
Осознав, что его выпроваживают, Глоссоп неохотно покинул кабинет и вышел в сгущающуюся темноту. И все равно еще было чертовски жарко.
Глава 3
В девять часов водитель Красного Креста Сара Уорн вывела больничный автобус на последний участок маршрута, известный в округе как Длинный перегон, – прямой отрезок дороги длиной пятнадцать миль от Голдс-Корнер и до моста, ведущий через равнины к предгорьям. До введения режима светомаскировки Сара могла видеть больничные огни на протяжении всего пути, но с тех пор, как Япония вступила в войну, наружные окна плотно занавешивались. В синих сумерках Сара едва могла различить темную массу госпитальных построек у подножия величественных гор, за которыми тянулся главный хребет – с покрытыми вечным снегом пиками, сверкающими на фоне неба в ожидании ночи. Солнце уже скрылось за горизонтом, но вершина Маунт-Сигер еще сохраняла волшебно-розовый оттенок. Эта обширная панорама за лобовым стеклом разворачивалась далеко впереди – словно пример природного ландшафта, совершенно незатронутого человеческой деятельностью.
Дорога была грунтовая, и вылетавшие из-под колес куски щебня колотили в днище автобуса. Сара знала, где расположены самые ужасные выбоины, но не всегда успевала их объезжать. Каждый раз, когда автобус подбрасывало на колдобине или заносило на рыхлом участке, санитарки восторженно взвизгивали – хотя и не так громко, как обычно, стесняясь молодого человека, который сидел впереди рядом с Сарой. Это был мистер Сидни Браун, и все знали, что он едет в больницу, поскольку его дед спрашивал о нем в течение нескольких недель. Теперь же старику осталось недолго. Сара пыталась раз-другой заговорить с молодым мистером Брауном, но независимо от ее фраз его реплики были предсказуемо односложными. «Да, согласен. Не могу сказать. Это верно», – отвечал он, стараясь скрыть раздражение. Сара подумала, что он, в отличие от нее, еще не видел смерть собственными глазами, и пожалела его.
Горы тем временем приобрели невероятно насыщенный синий оттенок, предгорья стали темно-пурпурными. Четкие края пиков слабо светились в контражуре. Равнины по обе стороны дороги посерели – казалось, с наступлением ночи они не погружаются в темноту, а теряют цвет, превращаясь в потусторонний черно-белый пейзаж.
Сара следила за дорогой, посматривая иногда на указатель уровня бензина. Одной частью сознания она сосредоточилась на работе, другой отдавала должное природным красотам, а третьей раздумывала, что бы такое сказать мистеру Сидни Брауну или крикнуть санитаркам. А еще где-то в глубине души гадала: заглянет ли доктор Люк Хьюз в транспортный отдел сегодня вечером, чтобы забрать свои письма – когда она рассортирует почту, которую везет вместе с пассажирами. Эта последняя мысль постепенно возобладала над прочими, и, когда мистер Сидни Браун неожиданно произнес что-то не связанное с ее вопросами, прошла секунда или две, прежде чем она поняла, что он вступил в беседу с санитарками.
– Лордли Страйд, – сказал Сидни Браун.
– Простите, что? – переспросила Сара.
– Лордли Страйд пришел первым и сорвал рекордный приз, – продолжил Сидни. – Я слышал это по радио, когда ждал автобус. Рядовой аутсайдер, кто бы мог подумать.
В салоне мгновенно поднялся шум:
– У нее получилось! Это лошадка Фаркуарсон. Точно говорю, это ее лошадь! – А затем неминуемое резюме к большинству разговоров санитарок, слегка смягченное: – Вот зараза!
– Да о чем вы все говорите? – потребовала объяснений Сара.
Ей наперебой принялись отвечать все восемь пассажирок:
– Розамунда Фаркуарсон, которая работает у нас в регистратуре! Она обычно дежурит днем, но поменялась сменами и поехала на скачки. Она отправилась в город утренним автобусом и сказала всем, что собирается поставить