– Мне нечего сказать, – наконец произнесла она, совладав с собой и протягивая ему письмо обратно так, будто это какой-то особенно неприятный медицинский образец.
– Вы не хотите объяснить? – спросил инспектор, принимая письмо. Учитывая его содержание, Аллейн ожидал одну из типичных реакций. Наиболее вероятная – горе, возможная альтернатива – ярость, не исключено, что с примесью горечи или отчаяния. Он никак не предполагал, что за глубоким стыдом почти сразу последует хладнокровное и обдуманное «полное захлопывание». Женщина, которая сейчас смотрела на него, выглядела удивительно уверенной и отстраненной. Она сняла очки, посмотрела куда-то вдаль, а затем, слегка кивнув, водрузила их обратно на нос.
– Мне нечего сказать, инспектор. Первая часть письма звучит так, будто главная медсестра знала, что умрет сегодня вечером. Но это абсурд, поскольку она давала мне указания насчет больничных дел и счетов и была абсолютно здорова, насколько мне известно. То, что на нем указана сегодняшняя – уже вчерашняя – дата, еще больше сбивает с толку.
– А постскриптум?
– Постскриптум не имеет смысла. Я никогда не испытывала чувств, которые она мне приписывает, не говоря уж о том, чтобы идти у них на поводу. Последние строки больше похожи на глупый бред молодой девушки – кого-то скорее напоминающего мисс Фаркуарсон, чем женщину, с которой я работала бок о бок и которой доверяла как коллеге и подруге. – Сестра Камфот замялась, на мгновение инспектору почудилось, что она вот-вот сорвется, но она вздохнула и продолжила: – Дорогой подруге, на протяжении многих лет. – С этими словами сестра Камфот встала, повернулась к инспектору спиной и вышла, тихо прикрыв за собой дверь.
Аллейн хотел сказать кое-что еще, но ей было слишком больно, и он отпустил ее. Он верил, что она не оставит надолго больницу и пациентов, и полагал, что ей сейчас отчаянно требуется тихий уголок и несколько минут покоя и уединения. Пускай она это получит.
– Бедная женщина, – услышал он свой голос будто со стороны и выругался себе под нос: на самом деле сейчас нет времени на переживания за других людей, совершенно нет времени. Он подождал, чтобы дать ей время пересечь двор, а затем открыл дверь офиса и тихо окликнул верного Бикса: – Сержант! Пришла пора опробовать ваши фонарики.
Глава 27
Вернувшись в транспортный отдел, Аллейн сразу почувствовал атмосферу тревоги под внешним спокойствием. Розамунда полулежала на диване, закинув руку за голову, но, несмотря на расслабленную позу, глаза у нее были недобрые, настороженные. Сара Уорн собрала бумаги, сброшенные на пол, и ее стол вновь являл собой образец деловитости. Доктор Хьюз пересел заметно ближе, хотя взаимная неловкость еще не исчезла. Работа у Сары так и кипела, однако Аллейну показалось – девушка трудится с той сосредоточенностью, которая угрожает вспышкой ярости при малейшей попытке вмешательства. Мистер Глоссоп и отец О’Салливан сидели очень прямо на деревянных стульях. Они не дремали и не разжимали губ, не сводя взгляда с ровно тикавших настенных часов, словно завороженные проходящими минутами. Аллейн и сам посмотрел на часы, и плеснувшая в душе тревога заставила его сразу пожалеть об этом. Сандерс и молодой Сидни Браун стояли по бокам окна, выходившего на больничный двор. Аллейн на секунду задержал взгляд на отражении их лиц, задавшись вопросом, заглядывают они себе в душу или нетерпеливо высматривают «розовоперстую Эос». Обуреваемый своими мыслями, капрал Брейлинг застыл у дивана Розамунды мрачным часовым. Рядовой Поусетт подпирал стену; на его лице читалось ожесточение, смешанное с досадой.
– Боюсь, мне придется еще немного злоупотребить вашим терпением, – сказал Аллейн, когда присутствующие один за другим повернули к нему головы. Сара Уорн обернулась последней, через силу оторвавшись от своих бумаг. – Солдаты, мне нужно переговорить с вами троими. Немедленно.
Аллейн видел, как выздоравливавшие переглянулись: в их взглядах читалась тревога и покорность судьбе. Что бы это ни значило, детектив не усомнился, что вот-вот услышит подтверждение минимум одной тайны. Еще он заметил, что, когда Сандерс отошел, Сидни Браун повернулся ко всем спиной и уставился в темное оконное стекло. Аллейн готовился выслушать сетованья Глоссопа, язвительные колкости Розамунды и ворчание викария, но ничего такого не последовало. Видимо, усталость взяла свое или же шок от недавнего скандала пересилил личные обиды и смысл ночных событий начал доходить до сознания присутствующих. За многолетнюю службу в Скотленд-Ярде Аллейн убедился: зачастую нужно несколько часов, чтобы подозреваемые поверили в реальность преступления: они столько сил тратят на горячие заверения в своей невиновности, что не сразу ощущают бремя случившегося; однако стоит реальности достучаться до сознания, как на смену горячности приходит подавленность.
Аллейн попросил Брейлинга и Бикса подождать и увел Сандерса и Поусетта в канцелярию. Там они встали друг напротив друга: Сандерс нервно переминался, Поусетт хмурился, а Аллейн, самый старший, молча ждал.
Наконец, когда Сандерс, судя по виду, готов был сорваться на крик, Аллейн заговорил. Его тон не оставлял сомнений в серьезности ситуации.
– Начну с вас, Сандерс. У меня к вам вопрос, и я настаиваю на честном ответе.
Сандерс неловко пожал плечами, пригладил волосы пятерней и поднял на Аллейна осторожный взгляд.
– Я постараюсь.
– Еще как постараетесь, самонадеянный вы щенок! Вы на краю пропасти, и от вашего ответа зависит, где вы проведете остаток жизни.
Сандерс вытаращил глаза. Осторожность во взгляде пропала, сменившись оторопью: рядовой явно давно не получал выволочки.
– На какой еще пропасти, почему? Я не… Сэр!
Аллейн улыбнулся про себя: ему удалось пробить показную жовиальность молодого солдата.
– Всего я открыть не могу, но очень многое зависит от того, скажете ли вы правду. К сожалению, у меня нет времени выслушивать вашу версию полностью – это я предоставлю сержанту Биксу. Сейчас меня интересуют одни лишь факты без прикрас: о чем говорилось в сообщениях, которые вы передавали, пользуясь тоннелем, ведущим в паб «Бридж-отеля»?
Если бы Аллейн имел привычку гордиться собой, он бы долго еще потирал руки, ибо Сандерс из записного покорителя женских сердец, похитившего ретивое Розамунды Фаркуарсон, превратился в запинающегося школяра, готового во всем признаться. К чести Сандерса, он не пустился в бесполезные отрицания и лишь выпалил сакраментальное:
– Откуда вы знаете?
Инспектор улыбнулся.
– Не знал, пока вы не подтвердили мои подозрения. Это старый трюк, рядовой, вы попались на удочку.
Сандерс застонал.
– Морис, ты чертов идиот! – зарычал на него Поусетт.
Не обращая внимания на поступивший собеседнику комплимент, Аллейн продолжал:
– Мне прекрасно известно, что праздность среди выздоравливающих и заключенных нередко скрашивается азартными играми. Мисс Уорн упоминала, что весь медсостав был в курсе – мисс Фаркуарсон поставила на Лордли Страйд. Весть о ее выигрыше облетела больницу еще до того, как она с опозданием явилась на работу. Со слов той же мисс Уорн, мисс Фаркуарсон, говоря без обиняков, была в долгах как в шелках. Я задался вопросом – может, кто-то шепнул ей на ушко насчет верного выигрыша на вчерашних скачках? Мне известно, что вы и мисс Фаркуарсон состоите в близких отношениях. Отсюда вопрос: не проворачиваете ли вы аферы на тотализаторе, раз вы уже признались в организации целой системы рэкета? Но вот чего я пока не знаю, так это как вы получили доступ к тоннелю.
– Я сам отвечу, трепло, – перебил Поусетт Сандерса, который только плечами пожал. – Не такая уж это тайна. В конце двора раньше были сараи и конюшня, это на их месте возвели армейские склады. У гостиницы конюшня была общая с больницей, и кто-то умный догадался соединить их под землей.
– Отличная система тоннелей получилась! – не утерпел рядовой Сандерс.
– Меня это не интересует.
– Право же, сэр, сделано на совесть… – сконфуженно договорил Сандерс.
– Когда всё ломали под склады, – продолжал Поусетт, – один сарай оставили. Оттуда мы и спускались в тоннель – он выводит прямо в подвал паба.
– Когда это началось? Пока вы находились на карантине?
Поусетт, смекнув, откуда ветер дует, отрицательно замотал головой:
– Да что мы, слабоумные, что ли? Больными мы в паб не таскались.
Аллейн осадил Поусетта взглядом, в котором читалось: слабоумие у них налицо, и приказал Биксу записать показания солдат, а сам отправился к Брейлингу. Когда он распахнул дверь и легкой походкой вышел во двор, капрал успел заметить виноватого Сандерса и смущенного Поусетта. Замеченное Брейлингом, как сыщик и планировал, должно было заставить его всерьез задуматься о своем положении, поэтому третий подозреваемый без возражений стал проводником лондонскому детективу.
Идя за капралом-маори к северной границе больничной территории, Аллейн не в первый раз за свою карьеру жалел, что не может быть одновременно в двух местах: он бы с удовольствием остался в канцелярии выжимать из Сандерса остаток информации. Но впереди была рыбка пожирнее, а в отсутствие Фокса Бикс прекрасно справлялся с ролью помощника. Аллейн надеялся, что по возвращении достаточно будет последнего хода, чтобы выиграть партию. Спешка ничего не даст.
Бикс, сочтя за лучшее выслушать рядовых по отдельности, сперва опросил Поусетта, который отказался подробнее описать их доморощенный тотализатор и поклялся, что у него одно желание – забросить эти чертовы игры раз и навсегда.
– Неужели тебе нечего сказать в свое оправдание, рядовой? Это может смягчить наказание.
– Нет уж, – покачал головой Поусетт. – Я не шучу, сержант, мне это все уже во где. И добавить мне нечего – ни сегодня, ни завтра.
– В таком случае возвращайся в транспортный отдел.
Бикс смотрел, как Поусетт шел к остальным, угрюмо шаркая по асфальту. Этот парень что-то скрывает. Но чтоб ему, Биксу, пропасть, если он понимает, что скрывает рядовой. Морис Сандерс, напротив, раскололся, как пустой орех. Его роман ни для кого не был тайной, а сержант Бикс по опыту знал: в амурных делах молодые люди, при всей сомнительности своих поступков, всегда мечтают казаться рыцарями в сверкающих доспехах.